Неточные совпадения
— Иди сюда! — тихо
сказал он, усевшись на постель дяди Терентия и указывая Илье место рядом с
собою. Потом развернул книжку, положил её на колени, согнулся над нею и начал читать...
Он вдруг съёжился, подобрал под
себя ноги и, пристально глядя в одну точку, — нахмуренный, важный, — скороговоркой
сказал...
Он ушёл из подвала, не
сказав ни слова, и долго ходил по двору, нося в
себе тяжёлое, нехорошее чувство.
Не зная, что
сказать на это, Илья молчал, хотя всегда чувствовал в
себе сильное желание возражать товарищу. И все молчали некоторое время, иногда несколько минут. В тёмной яме становилось как будто ещё темнее. Коптила лампа, пахло углями из самовара, долетал глухой, странный шум: гудел и выл трактир, там, наверху. И снова рвался тихий голос Якова...
Но иногда он, приходя к ней, заставал её в постели, лежащую с бледным, измятым лицом, с растрёпанными волосами, — тогда в груди его зарождалось чувство брезгливости к этой женщине, он смотрел в её мутные, как бы слинявшие глаза сурово, молча, не находя в
себе даже желания
сказать ей «здравствуй!»
— Совершенно правильно, — я тому делу свидетель! — заявил Перфишка, ударив
себя в грудь. — Я всё видел, — хоть под присягой
скажу!
Яков шевельнул губами, желая что-то
сказать, но, схватив голову руками, завыл, качаясь всем телом. Перфишка, наливая
себе водки,
сказал...
Когда он вошёл к
себе, вслед за ним явился Терентий. Лицо у него было радостное, глаза оживились; он, встряхивая горбом, подошёл к Илье и
сказал...
— Сто? — быстро спросил Илья. И тут он открыл, что уже давно в глубине его души жила надежда получить с дяди не сто рублей, а много больше. Ему стало обидно и на
себя за свою надежду — нехорошую надежду, он знал это, — и на дядю за то, что он так мало даёт ему. Он встал со стула, выпрямился и твёрдо, со злобой
сказал дяде...
Старик вертелся перед женщиной, щупая глазами то её лицо, то лицо Ильи. Она отстранила его от
себя властным движением правой руки, сунула эту руку в карман своего капота и
сказала Илье строгим голосом...
— Так и
скажу… Ты думаешь, я за
себя постоять не сумею? Думаешь, я из-за этого старика — в каторгу пойду? Ну, нет, я в этом деле не весь! Не весь, — поняла?
Он бросил записку в огонь. В доме у Филимонова и в трактире все говорили об убийстве купца. Илья слушал эти рассказы, и они доставляли ему какое-то особенное удовольствие. Нравилось ходить среди людей, расспрашивать их о подробностях случая, ими же сочинённых, и чувствовать в
себе силу удивить всех их,
сказав...
— Я? — с удивлением спросил Лунёв. — Да-а… в самом деле! Ах, чёрт!.. — Его очень поразило что-то, и он, помолчав,
сказал: — А сидя перед ним, я… ей-богу, правым
себя чувствовал.
— Книга-то! Объясняет
себя так, брат, что ой-ой! — пугливо
сказал Яков.
— Н-ну, это не так! — угрюмо и вдумчиво
сказал Илья. — Живём мы… но только — не для
себя…
— Это ты верно, — задумчиво
сказал Яков, — и про отца верно, и про горбатого… Эх, не к месту мы с тобой родились! Ты вот хоть злой; тем утешаешь
себя, что всех судишь… и всё строже судишь… А я и того не могу… Уйти бы куда-нибудь! — с тоской вскричал Яков.
Илья запер дверь, обернулся, чтобы ответить, — и встретил перед
собой грудь женщины. Она не отступала перед ним, а как будто всё плотнее прижималась к нему. Он тоже не мог отступить: за спиной его была дверь. А она стала смеяться… тихонько так, вздрагивающим смехом. Лунёв поднял руки, осторожно положил их ладонями на её плечи, и руки у него дрожали от робости пред этой женщиной и желания обнять её. Тогда она сама вытянулась кверху, цепко охватила его шею тонкими, горячими руками и
сказала звенящим голосом...
Однажды она принесла с
собой толстую книгу и
сказала брату...
— Ты — принц?
Скажи, тогда и тебя в тюрьму сунут… Вот что… надо нам привести
себя в порядок. Маша, мы уйдём в магазин, а ты встань, приберись… чаю нам налей…
Девушка быстро обернулась к нему. Но Гаврик, видимо, чувствуя
себя в этой сумятице единственным солидным и здравомыслящим человеком, дёрнул сестру за руку и
сказал...
— Возражайте! — спокойно
сказала девушка, садясь на табурет, и, перебросив свою длинную косу на колени
себе, она стала играть ею.
Илья молча начал втаскивать узлы, а Терентий отыскал глазами образ, осенил
себя крестом и, поклонясь,
сказал...
Но вдруг, повернув голову влево, Илья увидел знакомое ему толстое, блестящее, точно лаком покрытое лицо Петрухи Филимонова. Петруха сидел в первом ряду малиновых стульев, опираясь затылком о спинку стула, и спокойно поглядывал на публику. Раза два его глаза скользнули по лицу Ильи, и оба раза Лунёв ощущал в
себе желание встать на ноги,
сказать что-то Петрухе, или Громову, или всем людям в суде.
—
Скажите, подсудимый, — ленивым голосом спрашивал прокурор, потирая
себе лоб, — вы говорили… лавочнику Анисимову: «Погоди! я тебе отплачу!»
Тогда он положил кусок хлеба на стол, крепко потёр
себе руки и громко
сказал...
— Аппетит возбуждает… —
сказал Травкин и погладил
себе горло.
Илья захохотал. Ему стало ещё легче и спокойнее, когда он
сказал про убийство. Он стоял, не чувствуя под
собою пола, как на воздухе, и ему казалось, что он тихо поднимается всё выше. Плотный, крепкий, он выгнул грудь вперёд и высоко вскинул голову. Курчавые волосы осыпали его большой бледный лоб и виски, глаза смотрели насмешливо и зло…
Илья оглядел комнату. У стен её молча стояли испуганные, жалкие люди. Он почувствовал в груди презрение к ним, обиделся на
себя за то, что
сказал им об убийстве, и крикнул...
Неточные совпадения
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу
сказать. Да и странно говорить: нет человека, который бы за
собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.
Как взбежишь по лестнице к
себе на четвертый этаж —
скажешь только кухарке: «На, Маврушка, шинель…» Что ж я вру — я и позабыл, что живу в бельэтаже.
Аммос Федорович. Нет, я вам
скажу, вы не того… вы не… Начальство имеет тонкие виды: даром что далеко, а оно
себе мотает на ус.
Не так ли, благодетели?» // — Так! — отвечали странники, // А про
себя подумали: // «Колом сбивал их, что ли, ты // Молиться в барский дом?..» // «Зато,
скажу не хвастая, // Любил меня мужик!
— Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да в землю сам ушел по грудь // С натуги! По лицу его // Не слезы — кровь течет! // Не знаю, не придумаю, // Что будет? Богу ведомо! // А про
себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда ты, сила, делася? // На что ты пригодилася? — // Под розгами, под палками // По мелочам ушла!