Неточные совпадения
В каждой щели дома
сидел человек, и
с утра до поздней ночи дом сотрясался от крика и шума, точно в нём, как в старом, ржавом котле, что-то кипело и варилось. Вечерами все люди выползали из щелей на двор и на лавочку к воротам дома; сапожник Перфишка играл на гармонике, Савёл мычал песни, а Матица — если она была выпивши — пела что-то особенное, очень грустное, никому не понятными словами, пела и о чём-то горько плакала.
Они
сидели в лучшем, самом уютном углу двора, за кучей мусора под бузиной, тут же росла большая, старая липа. Сюда можно было попасть через узкую щель между сараем и домом; здесь было тихо, и, кроме неба над головой да стены дома
с тремя окнами, из которых два были заколочены, из этого уголка не видно ничего. На ветках липы чирикали воробьи, на земле, у корней её,
сидели мальчики и тихо беседовали обо всём, что занимало их.
Вечером этого дня Илья, устав бродить по двору,
сидел на полу около стола дяди и сквозь дрёму слушал разговор Терентия
с дедушкой Еремеем, который пришёл в трактир попить чайку. Тряпичник очень подружился
с горбуном и всегда усаживался пить чай рядом со столом Терентия.
Стоя на дворе маленькими кучками, люди разговаривали, сумрачно поглядывая на тело убитой, кто-то прикрыл голову её мешком из-под углей. В дверях кузни, на место, где
сидел Савелий, сел городовой
с трубкой в зубах. Он курил, сплёвывал слюну и, мутными глазами глядя на деда Еремея, слушал его речь.
Илья видел, что самый работящий человек во дворе — сапожник Перфишка — живёт у всех на смеху, замечают его лишь тогда, когда он, пьяный,
с гармоникой в руках,
сидит в трактире или шляется по двору, наигрывая и распевая веселые, смешные песенки.
А Петруха
сидел за буфетом, играл в шашки да
с утра до вечера пил чай и ругал половых. Вскоре после смерти Еремея он стал приучать Терентия к торговле за буфетом, а сам всё только расхаживал по двору да посвистывал, разглядывая дом со всех сторон и стукая в стены кулаками.
Только на месте кузницы, за огромной кучей щеп и гнилушек, образовался уютный угол, но там было страшно
сидеть, — всё чудилось, что под этой кучей лежит Савёлова жена
с разбитой головой.
Илья и раньше замечал, что
с некоторого времени Яков изменился. Он почти не выходил гулять на двор, а всё
сидел дома и даже как бы нарочно избегал встречи
с Ильёй. Сначала Илья подумал, что Яков, завидуя его успехам в школе, учит уроки. Но и учиться он стал хуже; учитель постоянно ругал его за рассеянность и непонимание самых простых вещей. Отношение Якова к Перфишке не удивило Илью: Яков почти не обращал внимания на жизнь в доме, но Илье захотелось узнать, что творится
с товарищем, и он спросил его...
И стало тихо. Хозяин ушёл в свою комнату, оттуда донеслось громкое щёлканье косточек на счётах. Илья, держась за голову руками,
сидел на полу и
с ненавистью смотрел на приказчика, а он стоял в другом углу лавки и тоже смотрел на мальчика нехорошими глазами.
Войдя наверх, Илья остановился у двери большой комнаты, среди неё, под тяжёлой лампой, опускавшейся
с потолка, стоял круглый стол
с огромным самоваром на нём. Вокруг стола
сидел хозяин
с женой и дочерями, — все три девочки были на голову ниже одна другой, волосы у всех рыжие, и белая кожа на их длинных лицах была густо усеяна веснушками. Когда Илья вошёл, они плотно придвинулись одна к другой и со страхом уставились на него тремя парами голубых глаз.
Столкновения
с полицией бывали у Лунева и раньше, но в части он
сидел ещё впервые и первый раз ощущал в себе так много обиды и злобы.
— Тут — особенное заведение. Сидориха даёт девушкам квартиру, кормит и берёт за это пятьдесят целковых
с каждой… Девушек четыре только… Ну, конечно, вино держит Сидориха, пиво, конфеты… Но девушек не стесняет ничем; хочешь — гуляй, хочешь — дома
сиди, — только полсотни в месяц дай ей… Девушки дорогие, — им эти деньги легко достать… Тут одна есть — Олимпиада, — меньше четвертной не ходит…
Среди маленькой, чисто убранной комнаты стоял стол, покрытый белой скатертью; на столе шумно кипел самовар, всё вокруг было свежо и молодо. Чашки, бутылка вина, тарелки
с колбасой и хлебом — всё нравилось Илье, возбуждая в нём зависть к Павлу. А Павел
сидел радостный и говорил складной речью...
— Я первый раз в жизни вижу, как люди любят друг друга… И тебя, Павел, сегодня оценил по душе, — как следует!..
Сижу здесь… и прямо говорю — завидую… А насчёт… всего прочего… я вот что скажу: не люблю я чуваш и мордву, противны они мне! Глаза у них — в гною. Но я в одной реке
с ними купаюсь, ту же самую воду пью, что и они. Неужто из-за них отказаться мне от реки? Я верю — бог её очищает…
— Бедненькие вы
с Павлом, — пожалела его девушка. Веру он любил, жалел её, искренно беспокоился, когда она ссорилась
с Павлом, мирил их. Ему нравилось
сидеть у неё, смотреть, как она чесала свои золотистые волосы или шила что-нибудь, тихонько напевая. В такие минуты она нравилась ему ещё больше, он острее чувствовал несчастие девушки и, как мог, утешал её. А она говорила...
Однажды, придя домой после торговли, Илья вошёл в подвал к сапожнику и
с удивлением увидал, что за столом, перед бутылкой водки,
сидит Перфишка, счастливо улыбаясь, а против него — Яков. Навалившись на стол грудью, Яков качал головой и нетвёрдо говорил...
Старик,
сидя за узким прилавком, снимал
с иконы ризу, выковыривая гвоздики маленькой стамеской. Мельком взглянув на вошедшего парня, он тотчас же опустил голову к работе, сухо сказав...
В трактире Илья сел под окном. Из этого окна — он знал — было видно часовню, рядом
с которой помещалась лавка Полуэктова. Но теперь всё за окном скрывала белая муть. Он пристально смотрел, как хлопья тихо пролетают мимо окна и ложатся на землю, покрывая пышной ватой следы людей. Сердце его билось торопливо, сильно, но легко. Он
сидел и, без дум, ждал, что будет дальше.
Стал угрюмее, сосредоточенней, но так же, как раньше,
с утра до вечера ходил по городу
с товаром,
сидел в трактирах, присматривался к людям, чутко слушал их речи.
— Я? —
с удивлением спросил Лунёв. — Да-а… в самом деле! Ах, чёрт!.. — Его очень поразило что-то, и он, помолчав, сказал: — А
сидя перед ним, я… ей-богу, правым себя чувствовал.
Горбун испугался гнева Ильи. Он
с минуту молчал,
сидя на стуле, и, тихонько почёсывая горб, глядел на племянника со страхом. Илья, плотно сжав губы, широко раскрытыми глазами смотрел в потолок. Терентий тщательно ощупал взглядом его кудрявую голову, красивое, серьёзное лицо
с маленькими усиками и крутым подбородком, поглядел на его широкую грудь, измерил всё крепкое и стройное тело и тихо заговорил...
Однажды, придя домой из магазина, где столяры устраивали полки, Илья
с удивлением увидал в кухне Матицу. Она
сидела у стола, положив на него свои большие руки, и разговаривала
с хозяйкой, стоявшей у печки.
Старик-муж ревнует и мучает Машу. Он никуда, даже в лавку, не выпускает её; Маша
сидит в комнате
с детьми и, не спросясь у старика, не может выйти даже на двор. Детей старик кому-то отдал и живёт один
с Машей. Он издевается над нею за то, что первая жена обманывала его… и дети — оба — не от него. Маша уже дважды убегала от него, но полиция возвращала её мужу, а он её щипал за это и голодом морил.
Илья улыбался, глядя на рябое лицо и широкий, постоянно вздрагивающий нос. Вечером, закрыв магазин, Илья уходил в маленькую комнатку за прилавком. Там на столе уже кипел самовар, приготовленный мальчиком, лежал хлеб, колбаса. Гаврик выпивал стакан чаю
с хлебом и уходил в магазин спать, а Илья
сидел за самоваром долго, иногда часа два кряду.
Под этой ступенькой подписано: «Домашний труд»; на следующей — человек нянчит своего внука; ниже — его «водят», ибо ему уже восемьдесят лет, а на последней ступеньке — девяноста пяти лет от роду — он
сидит в кресле, поставив ноги в гроб, и за креслом его стоит смерть
с косой в руках…
— А я тебе говорю — бросишь. Не такой у тебя характер, чтобы всю жизнь смирно в тёмной дыре
сидеть. И уж наверно — или запьянствуешь ты, или разоришься… что-нибудь должно произойти
с тобой…
Но вечером,
сидя за самоваром, он невольно вспомнил слова Грачёва и задумался о деловых отношениях
с Автономовой. Обрадованный её предложением открыть магазин, он соглашался на всё, что ему предлагали. И теперь ему вдруг стало ясно, что хотя он вложил в дело больше её, однако он скорее приказчик на отчёте, чем компаньон. Это открытие поразило и взбесило его.
Она
сидела, разговаривая
с братом, и длинные пальцы её правой руки всегда выбивали на её колене быструю, неслышную дробь.
И, когда она,
сидя в комнате Ильи, щёлкала косточками счётов, он чувствовал, что эта женщина
с птичьим лицом противна ему.
Неужели он всегда будет жить вот так:
с утра до вечера торчать в магазине, потом наедине со своими думами
сидеть за самоваром и спать потом, а проснувшись, вновь идти в магазин?
Обидные слова товарища о сытости воткнулись ему в сердце занозой.
Сидя за самоваром, он думал о Павле
с неприязнью, и ему не верилось, что Грачёв может зарезать Веру.
Маша
сидела неподвижно, только глаза её, тяжело вращаясь в орбитах, передвигались
с предмета на предмет. Лунёв наливал ей чай, смотрел на неё и не мог ни о чём спросить подругу.
— Молчи, Маша, — тихонько попросил её Илья. Она замолчала и снова окаменела,
сидя на стуле
с обнажённой грудью.
Утром он читал газету, а днём
сидел в магазине, глядя, как осенний ветер гоняет по улице жёлтые листья, сорванные
с деревьев.
Справа от него
сидел славный старичок
с маленькой седой бородкой, курносый, в очках, а слева — человек лысый,
с раздвоенной рыжей бородой и жёлтым неподвижным лицом.
Выше Петрухи и сзади него
сидел штукатур — подрядчик Силачев, — мужик большой,
с длинными руками и маленьким, — сердитым лицом, приятель Филимонова, всегда игравший
с ним в шашки.
— Дурак! — раздался рядом
с ним тихий шёпот. Он взглянул —
с ним рядом
сидел чёрненький человечек, презрительно скривив губы.
— Тут, в присяжных, — тихо и
с напряжением заговорил Илья, —
сидят люди…
— Что, брат,
сидишь, как сыч? — вдруг обратился к нему Кирик. — Говори что-нибудь… не стесняйся… здесь люди образованные, они, в случае чего, не взыщут
с тебя.