Неточные совпадения
— Положи, говорю, нож! — тише сказал хозяин. Илья положил нож на прилавок, громко всхлипнул и снова сел на пол. Голова у него кружилась,
болела, ухо саднило, он задыхался от тяжести в груди. Она затрудняла биение сердца, медленно поднималась к горлу и мешала говорить. Голос хозяина донёсся
до него откуда-то издали...
От этих дум торговля казалась ему скучным делом, мечта о чистой, маленькой лавочке как будто таяла в нём, он чувствовал в груди пустоту, в теле вялость и лень. Ему казалось, что он никогда не выторгует столько денег, сколько нужно для того, чтоб открыть лавочку, и
до старости будет шляться по пыльным, жарким улицам с ящиком на груди, с
болью в плечах и спине от ремня. Но удача в торговле, вновь возбуждая его бодрость, оживляла мечту.
Илья с напряжением всматривался в неё; вдруг он ощутил тупую
боль в глазах, дотронулся
до них пальцами правой руки и в ужасе остановился, точно ноги его вдруг примёрзли к земле.
Она была как опухоль от удара, — не
болела, если он не дотрагивался
до неё.
Смирная стала я, твоя Липа, и как под обух иду,
до того
болит моя душа растерзанная.
Анне было так ясно, что никому нечему было радоваться, что этот смех раздражил ее
до боли, и ей хотелось заткнуть уши, чтобы не слыхать его.
«Куски рваной холстины ни в каком случае не возбудят подозрения; кажется, так, кажется, так!» — повторял он, стоя среди комнаты, и с напряженным
до боли вниманием стал опять высматривать кругом, на полу и везде, не забыл ли еще чего-нибудь?
Это прозвучало так обиженно, как будто было сказано не ею. Она ушла, оставив его в пустой, неприбранной комнате, в тишине, почти не нарушаемой робким шорохом дождя. Внезапное решение Лидии уехать, а особенно ее испуг в ответ на вопрос о женитьбе так обескуражили Клима, что он даже не сразу обиделся. И лишь посидев минуту-две в состоянии подавленности, сорвал очки с носа и,
до боли крепко пощипывая усы, начал шагать по комнате, возмущенно соображая:
Идет ли она по дорожке сада, а он сидит у себя за занавеской и пишет, ему бы сидеть, не поднимать головы и писать; а он, при своем желании
до боли не показать, что замечает ее, тихонько, как шалун, украдкой, поднимет уголок занавески и следит, как она идет, какая мина у ней, на что она смотрит, угадывает ее мысль. А она уж, конечно, заметит, что уголок занавески приподнялся, и угадает, зачем приподнялся.
Ощущение счастья, мне еще неизвестного, прошло сквозь сердце мое, даже
до боли; это была всечеловеческая любовь.
Неточные совпадения
Туман, застилавший всё в ее душе, вдруг рассеялся. Вчерашние чувства с новой
болью защемили больное сердце. Она не могла понять теперь, как она могла унизиться
до того, чтобы пробыть целый день с ним в его доме. Она вошла к нему в кабинет, чтоб объявить ему свое решение.
Все находили, что эта привычка очень портит его, но я находил ее
до того милою, что невольно привык делать то же самое, и чрез несколько дней после моего с ним знакомства бабушка спросила: не
болят ли у меня глаза, что я ими хлопаю, как филин.
Но он понял вполне,
до какой чудовищной
боли истерзала ее, и уже давно, мысль о бесчестном и позорном ее положении.
— Толстой-то, а? В мое время… в годы юности, молодости моей, — Чернышевский, Добролюбов, Некрасов — впереди его были. Читали их, как отцов церкви, я ведь семинарист. Верования строились по глаголам их. Толстой незаметен был. Тогда учились думать о народе, а не о себе. Он — о себе начал. С него и пошло это… вращение человека вокруг себя самого. Каламбур тут возможен: вращение вокруг частности — отвращение от целого… Ну —
до свидания… Ухо чего-то
болит… Прошу…
Он был сыном уфимского скотопромышленника, учился в гимназии, при переходе в седьмой класс был арестован, сидел несколько месяцев в тюрьме, отец его в это время помер, Кумов прожил некоторое время в Уфе под надзором полиции, затем, вытесненный из дома мачехой, пошел бродить по России, побывал на Урале, на Кавказе, жил у духоборов, хотел переселиться с ними в Канаду, но на острове Крите
заболел, и его возвратили в Одессу. С юга пешком добрался
до Москвы и здесь осел, решив: