Неточные совпадения
—
А всё ты! Никогда ты отцу ничего не скажешь, живёшь потайно!
Чем бы плановать свои планы про себя да тихомолком, тебе бы с отцом-то посоветоваться!
А так — вот и выходит убыток! Скажи ты мне про эти часы вовремя…
— Почём ты знаешь,
что бы я подумал? У отца и попросить можно, не велик стыд!
А ты вот никогда ничего не попросишь. Гордость эта ваша, теперешняя…
Говоря, барин заставлял циркуль ходить по бумаге,
а Николай слушал и рассматривал человека, всегда внушавшего ему стеснительное чувство, связывавшее язык и мысли. Лицо барина напоминало китайца с вывески чайного магазина: такое же узкоглазое, круглое, безбородое, усы вниз, такие же две глубокие морщины от ноздрей к углам губ и широкий нос. Стёкла очков то увеличивали, то уменьшали его серенькие глаза, и казалось,
что они расплываются по лицу.
«Мужики, пожалуй, благообразнее едят», — думал Николай, исподлобья следя за движениями хозяев, и думать так ему было приятно. Сам он ел осторожно, немного и старался жевать не чавкая, к
чему не привык и
что было неудобно для него,
а чавкать — не смел, потому
что Будилов однажды заметил матери...
Всюду вокруг стояли мощные стволы старых, дуплистых лип, к ним подсажены молодые деревья, в густой траве сверкали цветы, там и тут возвышались красные и жёлтые крыши разнообразных ульев,
а людей не видно было, и действительно думалось,
что всё это устроил один Будилов. Где-то неподалёку шипела вода, на дворе, за домом, тихонько взвизгивал и охал насос, чуть слышно бормотал гнусавый старческий голос.
— Да вот… всё вместе со мной в лодке отсюда ездила,
а сегодня вдруг будто испугалась
чего — иду одна, пешком!
—
Чего? — спросил Назаров, тоже обняв её,
а она, крепко прижимаясь к нему грудью, томно прикрыв глаза, маня и обещая, сказала...
Сначала — это,
а потом уже всё другое,
что кому нравится.
Рогачёв и учитель, беседуя, тихонько шли вперёд, он остановился, поглядел в спины им и свернул в сторону, к мосту, подавляемый тревогой,
а перейдя мост, почувствовал,
что домой ему идти не хочется.
—
А может, я добра хочу им? — сердито воскликнул Назаров. — Как знать,
чем я для них буду?
Николай видел,
что ему не миновать встречи с Рогачёвым; это рассердило его, он зло ударил лошадь; подбрасывая его, она поскакала, споткнулась, и он перелетел через голову её в кусты,
а когда поднялся на ноги, Степан, разведя руки, стоял на тропе, чмокая и ласково оговаривая испуганную, топтавшуюся на месте лошадь.
— Да ты, может, ушибся? — беспокойно спросил Степан, присматриваясь к нему. — Ты — вот
что, иди-ка домой,
а я — поеду, слышь?
«Он девок добру учил — жене овцой не приходится быть. Да и кто знает,
что Христина любит, — меня самого али то,
что со мной сытно и не в каторжной работе жить можно?
А со Степаном мне надо быть дружелюбней».
Назаров вздрогнул, поднял голову и натянул повод — лошадь покорно остановилась,
а он перекрестился, оглядываясь сонными глазами. Но в лесу снова было тихо, как в церкви; протянув друг другу ветви, молча и тесно, словно мужики за обедней, стояли сосны, и думалось,
что где-то в сумраке некто невидимый спрятался, как поп в алтаре, и безмолвно творит предрассветные таинства.
«Ну,
что ж? Кабы совсем без помощи — другое дело,
а ведь там лекариха есть. Она старушка знающая».
Он тоже — справедливости ищет,
а чуть
что — за горло тебя!
Василью деньги пошлёшь, напиши,
что помер я; не согласен был я с ним, обижал он меня,
а я — его.
— Рад? — повторил он вполголоса, подвигаясь к отцу. —
Чему рад?
Что денег много оставишь?
А сколько ты мне ненависти оставишь? Ты — считал это? Деньги ты считал,
а как много злобы на меня упадёт за твои дела — это сосчитал? Мне — в монастырь идти надо из-за тебя, вот
что! Да. Продать всё да бежать надо…
— Как же это ты,
а? Экой ты, братец мой,
а? Надо было раньше позвать меня —
что же это ты,
а? И доктора…
—
А ты разболтала всем? — зло прошептал он. — На
что?
— Почём я знала,
что не надо говорить? Да и не я первая-то,
а тётка Татьяна! Чай — смешно всем, — поехал,
а не доехал!
— Ты — работница хорошая, — смущённо молвил Николай. — Мне
что? Моя воля! Кого хочу, того и выберу!
А теперь вот…
—
Чему смеёшься? — бормотал Николай. — Дурёха! Поди, пошли ко мне Христину, да тихонько, не ори там!
А Устюшку пошли на село, пусть найдёт Степана Рогачёва, шёл бы сюда. Он дома, спит, наверно.
В клети вкусно пахло сушёными грибами, хлебом и копчёной свининой; Николай вспомнил,
что он не ужинал вчера и сегодня тоже не ел, — сразу мучительно захотелось есть, рот налился слюною, он с усилием проглотил её, стыдясь своего желания. Чуть слышно доносились хриплые вздохи умирающего, тихонько сморкалась Татьяна,
а Рогачиха шептала молитвы.
— Ну, так
что? Тебе какое дело?
А ты брось ерунду пороть, матушка!
—
Чего тебе? — спросил Николай, но она уже исчезла,
а Рогачёв тихо засмеялся, говоря...
«Не больно статна, да — сирота, вот
что!
А у Христины — мать, дядья — люди бедные, наянливы будут. Это надо обдумать. И ведь намекала она мне, чтобы я с батюшкой сам покончил — это верно, намекала!
А коли у ней к одному человеку жалости нет, и другому тоже не хватит. Всё это надобно обдумать, подробно».
—
А вижу-то боле вашего, девоньки, — куда боле! Вам и во сне того не видать,
чего я наяву знаю, во-от — во сне даже!
— Не-ет, зачем! Он парень хороший, — нет!
А так, как-то — не знаю,
что сказать! Дружба у нас с им.
У окна явилась Рогачёва, они тихо заговорили,
а Назаров прислонился к верее и смотрел на старуху, быстро вспоминая всё,
что знал о ней.
Одни считали её полоумной, шалой и ругали, другие находили,
что Прасковья — человек большого ума, справедливый и добрый. Некоторые мужики приходили к ней жаловаться на жён своих, другие кричали,
что она портит баб,
а бабы почти все боялись и уважали её.
— На богомолье, ко святым. Нажилась, нагляделась — будет с меня. Мне спокойно это — коли дочь пристроена хорошо. Я те скажу правду про неё, прямо как мать скажу: девка она тебе очень подходящая. Суровая девка, не жалобна, не мотовка, рта не разинет, хозяйство поведёт скупо, ладно. Она тебе будет в помощь. Есть девки добрей её, это — так,
а она тебе — лучше.
Чего тебе не хватит, у ней это окажется.
«
А верно,
что справедливая она, — думал Назаров. — Вот как про дочь говорит, словно про чужую! В свахи не очень годится. И насчёт лавочки…»
— Эко заспались как, ну-у!
А ты, хозяин молодой,
чего глядишь, не будишь?
А он, вдруг опьянев, чувствуя,
что сердце у него замерло и горячим ручьём кровь течёт по жилам, бормотал...
— Экой бешеный!
Что ты это? В такой день — там покойник,
а ты…
Мысль наткнулась на новую тропу —
что, если и в самом деле продать тут всё и уехать с деньгами в город,
а там исподволь приглядеть тихую девицу, жениться и открыть торговлю? Здесь — жить не дадут, будут дразнить отцовыми делами, будут напоминать, как он ездил за доктором,
а Христина в этом поможет людям, в случае если дело с нею не сойдётся, — она не зря говорит,
что без неё — затравят! Он долго путался в этих противоречивых мыслях, ставя себя так и эдак и нигде не видя твёрдой почвы.
Пахло пареными вениками, гнилью и мылом. Николай стал думать об Анютке: гулящая,
а — приятная! Попроси её приласкать, не просто, как она привыкла,
а по-хорошему, душевно — она бы, наверно, сумела и это. Он пользовался ею не один раз,
а она виду не подаёт,
что было у неё с ним. Распутница,
а — скромная. Вот позвать её назло Христине и посидеть с нею, поговорить. Если бы не такой день, он бы сделал это.
На дворе толклись мужики в синих вытертых портках, в розовых и красных рубахах, босоногие, растрёпанные, и, хотя одёжа на них была цветная, все они казались серыми, точно долго лежали в земле, только
что вылезли из неё и ещё не отряхнулись. Молча дёргали его за руку, щупали хитрыми глазами, некоторые мычали что-то,
а дурашливый Никита Проезжев, плотник, спросил тенорком...
Он долго сидел один, в сумраке, в сладком запахе свежих огурцов, думая сразу обо всём,
что дали эти три дня; смерть отца не удручала его; кроме этого, как будто ничего особенного не случилось,
а всё — было страшно; жизнь стала сразу жуткой и запутанной.
«Дёшева правда! Положим — правды нет здесь. В псалтири сказано: «Ложь конь во спасение» — стало быть, на лжи, как на коне, спасаться можно.
А от
чего? Значит — от правды, коли на лжи! Священное писание,
а научает спастись от правды!»
—
Что? — тихо спросил он,
а Сорокина задумчиво ответила...