Встречаясь друг с другом, говорили о фабрике, о машинах, ругали мастеров, — говорили и
думали только о том, что связано с работой.
Неточные совпадения
Голос его звучал тихо, но твердо, глаза блестели упрямо. Она сердцем поняла, что сын ее обрек себя навсегда чему-то тайному и страшному. Все в жизни казалось ей неизбежным, она привыкла подчиняться не
думая и теперь
только заплакала тихонько, не находя слов в сердце, сжатом горем и тоской.
— Обнаружили решение ваше. Дескать, ты, ваше благородие, делай свое дело, а мы будем делать — свое. Хохол тоже хороший парень. Иной раз слушаю я, как он на фабрике говорит, и
думаю — этого не сомнешь, его
только смерть одолеет. Жилистый человек! Ты мне, Павел, веришь?
— Говорю я теперь, — продолжала мать, — говорю, сама себя слушаю, — сама себе не верю. Всю жизнь
думала об одном — как бы обойти день стороной, прожить бы его незаметно, чтобы не тронули меня
только? А теперь обо всех
думаю, может, и не так понимаю я дела ваши, а все мне — близкие, всех жалко, для всех — хорошего хочется. А вам, Андрюша, — особенно!..
— Я, мама, видел, — многое задевало тебя за душу, трудно тебе.
Думал — никогда ты не помиришься с нами, не примешь наши мысли, как свои, а
только молча будешь терпеть, как всю жизнь терпела. Это тяжело было!..
Дни полетели один за другим с быстротой, не позволявшей матери
думать о Первом мая.
Только по ночам, когда, усталая от шумной, волнующей суеты дня, она ложилась в постель, сердце ее тихо ныло.
Проводив его, она
подумала: «Такой добрый — а не пожалел…» И не могла понять — неприятно это ей или
только удивляет?
— Ведь теперь что надо, — бунтовать надо народу? Конечно! Об этом все
думают,
только каждый в особицу, про себя. А нужно, чтобы вслух заговорили… и сначала должен кто-нибудь один решиться…
— Перед вами суд, а не защита! — сердито и громко заметил ему судья с больным лицом. По выражению лица Андрея мать видела, что он хочет дурить, усы у него дрожали, в глазах светилась хитрая кошачья ласка, знакомая ей. Он крепко потер голову длинной рукой и вздохнул. — Разве ж? — сказал он, покачивая головой. — Я
думаю — вы не судьи, а
только защитники…
О, я прошу тебя: не мучь меня по-прежнему пустыми сомнениями и притворной холодностью: я, может быть, скоро умру, я чувствую, что слабею со дня на день… и, несмотря на это, я не могу думать о будущей жизни, я
думаю только о тебе…
В передней не дали даже и опомниться ему. «Ступайте! вас князь уже ждет», — сказал дежурный чиновник. Перед ним, как в тумане, мелькнула передняя с курьерами, принимавшими пакеты, потом зала, через которую он прошел,
думая только: «Вот как схватит, да без суда, без всего, прямо в Сибирь!» Сердце его забилось с такой силою, с какой не бьется даже у наиревнивейшего любовника. Наконец растворилась пред ним дверь: предстал кабинет, с портфелями, шкафами и книгами, и князь гневный, как сам гнев.
Знаю, подло завелось теперь на земле нашей;
думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные меды их.
Неточные совпадения
Вы, может быть,
думаете, что я
только переписываю; нет, начальник отделения со мной на дружеской ноге.
И я теперь живу у городничего, жуирую, волочусь напропалую за его женой и дочкой; не решился
только, с которой начать, —
думаю, прежде с матушки, потому что, кажется, готова сейчас на все услуги.
Городничий. О, уж там наговорят! Я
думаю, поди
только да послушай — и уши потом заткнешь. (Обращаясь к Осипу.)Ну, друг…
— //
Думал он сам, на Аришу-то глядя: // «
Только бы ноги Господь воротил!» // Как ни просил за племянника дядя, // Барин соперника в рекруты сбыл.
Другие то же
думали, // Да
только на антихриста, // И чуяли беду.