Ефим принес горшок молока, взял со стола чашку, сполоснул водой и, налив в нее молоко, подвинул к Софье, внимательно слушая рассказ матери. Он двигался и делал все бесшумно, осторожно. Когда мать кончила свой краткий рассказ — все молчали с минуту,
не глядя друг на друга. Игнат, сидя за столом, рисовал ногтем на досках какой-то узор, Ефим стоял сзади Рыбина, облокотясь на его плечо, Яков, прислонясь к стволу дерева, сложил на груди руки и опустил голову. Софья исподлобья оглядывала мужиков…
Неточные совпадения
— Разве мы хотим быть только сытыми? Нет! — сам себе ответил он, твердо
глядя в сторону троих. — Мы должны показать тем, кто сидит на наших шеях и закрывает нам глаза, что мы все видим, — мы
не глупы,
не звери,
не только есть хотим, — мы хотим жить, как достойно людей! Мы должны показать врагам, что наша каторжная жизнь, которую они нам навязали,
не мешает нам сравняться с ними в уме и даже встать выше их!..
Она
не была уверена в этом, ей хотелось услышать от сына утвердительный ответ. Он, спокойно
глядя ей в глаза, твердо заявил...
— Вот какая вы! — сказала Власова. — Родителей лишились и всего, — она
не умела докончить своей мысли, вздохнула и замолчала,
глядя в лицо Наташи, чувствуя к ней благодарность за что-то. Она сидела на полу перед ней, а девушка задумчиво улыбалась, наклонив голову.
— Вот.
Гляди — мне сорок лет, я вдвое старше тебя, в двадцать раз больше видел. В солдатах три года с лишком шагал, женат был два раза, одна померла, другую бросил. На Кавказе был, духоборцев знаю. Они, брат, жизнь
не одолеют, нет!
Мимо матери
не спеша прошел мастер столярного цеха Вавилов и табельщик Исай. Маленький, щуплый табельщик, закинув голову кверху, согнул шею налево и,
глядя в неподвижное, надутое лицо мастера, быстро говорил, тряся бородкой...
—
Не туда
глядишь, мать,
гляди дальше! — сказал Рыбин, опустив голову.
Он помолчал, прищурив глаза. Вынул из кармана коробку папирос,
не торопясь закурил и,
глядя на серый клуб дыма, таявший перед его лицом, усмехнулся усмешкой угрюмой собаки.
—
Не шпионь,
не доноси. Через него отец погиб, через него он теперь в сыщики метит, — с угрюмой враждебностью
глядя на Андрея, говорил Весовщиков.
—
Не надо! — шептала она, со слезами
глядя на него. —
Не надо, Андрюша…
— Я от земли освободился, — что она? Кормить
не кормит, а руки вяжет. Четвертый год в батраки хожу. А осенью мне в солдаты идти. Дядя Михаиле говорит —
не ходи! Теперь, говорит, солдат посылают народ бить. А я думаю идти. Войско и при Степане Разине народ било и при Пугачеве. Пора это прекратить. Как по-вашему? — спросил он, пристально
глядя на Павла.
Чай пили долго, стараясь сократить ожидание. Павел, как всегда, медленно и тщательно размешивал ложкой сахар в стакане, аккуратно посыпал соль на кусок хлеба — горбушку, любимую им. Хохол двигал под столом ногами, — он никогда
не мог сразу поставить свои ноги удобно, — и,
глядя, как на потолке и стене бегает отраженный влагой солнечный луч, рассказывал...
Мимо матери мелькали смятенные лица, подпрыгивая, пробегали мужчины, женщины, лился народ темной лавой, влекомый этой песней, которая напором звуков, казалось, опрокидывала перед собой все, расчищая дорогу.
Глядя на красное знамя вдали, она —
не видя — видела лицо сына, его бронзовый лоб и глаза, горевшие ярким огнем веры.
Николай поставил локти на стол, положил голову на ладони и
не двигался,
глядя на нее через очки напряженно прищуренными глазами.
Шум все рос, поднимался выше. — Говори!
Не дадим бить… — Развяжите руки ему… —
Гляди, — греха
не было бы!..
Глядя в землю и
не торопясь, мужик ответил, запахивая кафтан на груди...
— Вот, Степан,
гляди! Варвара Николаевна барыня добрая, верно! А говорит насчет всего этого — пустяки, бредни! Мальчишки будто и разные там студенты по глупости народ мутят. Однако мы с тобой видим — давеча солидного, как следует быть, мужика заарестовали, теперь вот — они, женщина пожилая и, как видать,
не господских кровей.
Не обижайтесь — вы каких родов будете?
—
Не беспокойтесь! Все будет в порядке, мамаша! Чемоданчик ваш у меня. Давеча, как он сказал мне про вас, что, дескать, вы тоже с участием в этом и человека того знаете, — я ему говорю —
гляди, Степан! Нельзя рот разевать в таком строгом случае! Ну, и вы, мамаша, видно, тоже почуяли нас, когда мы около стояли. У честных людей рожи заметные, потому — немного их по улицам ходит, — прямо сказать! Чемоданчик ваш у меня…
— Гм! — говорил Николай в следующую минуту,
глядя на нее через очки. — Кабы этот ваш мужичок поторопился прийти к нам! Видите ли, о Рыбине необходимо написать бумажку для деревни, ему это
не повредит, раз он ведет себя так смело. Я сегодня же напишу, Людмила живо ее напечатает… А вот как бумажка попадет туда?
— Ведь вот штука!
Глядишь на них, чертей, понимаешь — зря они все это затеяли, напрасно себя губят. И вдруг начинаешь думать — а может, их правда? Вспомнишь, что на фабрике они все растут да растут, их то и дело хватают, а они, как ерши в реке,
не переводятся, нет! Опять думаешь — а может, и сила за ними?