Неточные совпадения
— Дурачок ты! — печально и ласково
сказала мать, одолевая его сопротивление.
Мать тяжело вздохнула. Он был прав. Она сама знала, что, кроме кабака, людям негде почерпнуть радости. Но все-таки
сказала...
— Ну вот, ты теперь знаешь, что я делаю, куда хожу, я тебе все
сказал! Я прошу тебя,
мать, если ты меня любишь, — не мешай мне!..
Сын стоял в дверях, слушая тоскливую речь, а когда
мать кончила, он, улыбаясь,
сказал...
И снова они стали жить молча, далекие и близкие друг другу. Однажды среди недели, в праздник, Павел, уходя из дома,
сказал матери...
В субботу, вечером, Павел пришел с фабрики, умылся, переоделся и, снова уходя куда-то,
сказал, не глядя на
мать...
— Да я уже и жду! — спокойно
сказал длинный человек. Его спокойствие, мягкий голос и простота лица ободряли
мать. Человек смотрел на нее открыто, доброжелательно, в глубине его прозрачных глаз играла веселая искра, а во всей фигуре, угловатой, сутулой, с длинными ногами, было что-то забавное и располагающее к нему. Одет он был в синюю рубашку и черные шаровары, сунутые в сапоги. Ей захотелось спросить его — кто он, откуда, давно ли знает ее сына, но вдруг он весь покачнулся и сам спросил ее...
— Да вы не серчайте, чего же! Я потому спросил, что у
матери моей приемной тоже голова была пробита, совсем вот так, как ваша. Ей, видите, сожитель пробил, сапожник, колодкой. Она была прачка, а он сапожник. Она, — уже после того как приняла меня за сына, — нашла его где-то, пьяницу, на свое великое горе. Бил он ее,
скажу вам! У меня со страху кожа лопалась…
Мать почувствовала себя обезоруженной его откровенностью, и ей подумалось, что, пожалуй, Павел рассердится на нее за неласковый ответ этому чудаку. Виновато улыбаясь, она
сказала...
— Да! —
сказала мать, легко вздохнув и с улыбкой рассматривая девушку.
«Ишь ты!» — внутренно воскликнула
мать, и ей захотелось
сказать хохлу что-то ласковое. Но дверь неторопливо отворилась, и вошел Николай Весовщиков, сын старого вора Данилы, известный всей слободе нелюдим. Он всегда угрюмо сторонился людей, и над ним издевались за это. Она удивленно спросила его...
Потом пришли двое парней, почти еще мальчики. Одного из них
мать знала, — это племянник старого фабричного рабочего Сизова — Федор, остролицый, с высоким лбом и курчавыми волосами. Другой, гладко причесанный и скромный, был незнаком ей, но тоже не страшен. Наконец явился Павел и с ним два молодых человека, она знала их, оба — фабричные. Сын ласково
сказал ей...
— А я вам такие, что не будут кусаться! —
сказала Власова. Наташа смотрела на нее, немного прищурив глаза, и этот пристальный взгляд сконфузил
мать.
— В Москве! —
сказал Павел и, остановясь против
матери, серьезно, негромко заговорил...
Появлялись новые люди. В маленькой комнате Власовых становилось тесно и душно. Приходила Наташа, иззябшая, усталая, но всегда неисчерпаемо веселая и живая.
Мать связала ей чулки и сама надела на маленькие ноги. Наташа сначала смеялась, а потом вдруг замолчала, задумалась и тихонько
сказала...
— Бедная вы моя! — грустно качая головой,
сказала мать. Девушка быстро вскинула голову и протянула руку, как бы отталкивая что-то.
У нее побледнело лицо и синие глаза ярко вспыхнули. Положив руки на плечи
матери, она глубоким голосом
сказала тихо и внушительно...
И, подмигивая
матери,
сказал с усмешкой в глазах...
Соседка Власовых, Марья Корсунова, вдова кузнеца, торговавшая у ворот фабрики съестным, встретив
мать на базаре, тоже
сказала...
— Эх, батюшка! —
сказала мать. — Они горе видят, они понимают, да ведь деваться им некуда, кроме этого!
— Над этим — не посмеешься! — медленно проговорил хохол.
Мать ткнулась лицом в подушку и беззвучно заплакала. Наутро Андрей показался
матери ниже ростом и еще милее. А сын, как всегда, худ, прям и молчалив. Раньше
мать называла хохла Андрей Онисимович, а сегодня, не замечая,
сказала ему...
Мать вскочила с постели, дрожащими руками хватая платье, но в двери из комнаты явился Павел и спокойно
сказал...
У постели
матери появился слободской полицейский Федякин и, приложив одну руку к фуражке, а другою указывая в лицо
матери,
сказал, сделав страшные глаза...
— Хорошо,
мать! — вдруг решительно
сказал Павел. — Давай, уберем все это…
Он
сказал ей «
мать» и «ты», как говорил только тогда, когда вставал ближе к ней. Она подвинулась к нему, заглянула в его лицо и тихонько спросила...
— Ух! Смело говорит! — толкнув
мать в плечо,
сказал высокий кривой рабочий.
Спутник Самойлова, тяжело и хрипло вздыхая, снял шапку и, протянув
матери широкую руку с короткими пальцами,
сказал ей дружески, как старой знакомой...
— Я понимаю, понимаю! — тоскливо
сказала мать. — Ах, господи! Как же теперь?
— Стали обыскивать всех в воротах! —
сказал Самойлов.
Мать чувствовала, что от нее чего-то хотят, ждут, и торопливо спрашивала...
— Когда пойдете на свидание с Павлом, — говорил Егор, —
скажите ему, что у него хорошая
мать…
— До свиданья! —
сказал Самойлов, крепко пожимая руку ей. — А я вот своей
матери и заикнуться не могу ни о чем таком, — да!
— Как же не помнить! — воскликнула
мать. — Мне вчера Егор Иванович говорил, что его выпустили, а про вас я не знала… Никто и не
сказал, что вы там…
— Да! —
сказала Сашенька. Она теперь снова стала стройной и тонкой, как прежде.
Мать видела, что щеки у нее ввалились, глаза стали огромными и под ними легли темные пятна.
— Только что выпустили вас, — вам бы отдохнуть, а вы! — вздохнув и качая головой,
сказала мать.
— Пойдет! —
сказал Егор усмехаясь. Девушка налила себе чаю, взяла кусок ржаного хлеба, посолила и стала есть, задумчиво глядя на
мать.
Выпив чаю, Сашенька молча пожала руку Егора, пошла в кухню, а
мать, провожая ее, вышла за нею. В кухне Сашенька
сказала...
— Спасибо! — тихо
сказала девушка и, кивнув головой, ушла. Возвратясь в комнату,
мать тревожно взглянула в окно. Во тьме тяжело падали мокрые хлопья снега.
— Помню, помню! — задумчиво
сказала мать, боком подходя к столу. Села и, глядя на Егора печальными глазами, медленно протянула: — Ай-ай-яй! Сашенька-то? Как она дойдет?
— У вас этому не научишься! — ответила
мать усмехаясь. Егор, помолчав, прошелся по комнате, потом подошел к ней и
сказал...
— Скоро! —
сказала мать, успокоенная и ласково улыбаясь. — Я знаю, скоро!
— Очень я люблю вас, Андрюша! — глубоко вздохнув,
сказала мать, разглядывая его худое лицо, смешно поросшее темными кустиками волос.
— Где-нибудь есть и у меня
мать… — тихо
сказал он.
— Дай господи! — тихо
сказала она. — Я ведь чувствую, — хорошо так жить! Вот я вас люблю, — может, я вас люблю лучше, чем Пашу. Он — закрытый… Вот он жениться хочет на Сашеньке, а мне,
матери, не
сказал про это…
— Вот как? — задумчиво и тихо
сказала мать, и глаза ее грустно остановились на лице хохла. — Да. Вот как? Отказываются люди от себя…
—
Мать у него без вести пропала, отец — вор и пьяница, — задумчиво
сказала женщина.
— Ах, Андрюша! —
сказала мать. — Молодому все просто. А как поживешь, — горя-то — много, силы-то — мало, а ума — совсем нет…
— Не знаю, — тихо
сказала мать, чувствуя что-то опасное.
— Не туда глядишь,
мать, гляди дальше! —
сказал Рыбин, опустив голову.
Неточные совпадения
А нам земля осталася… // Ой ты, земля помещичья! // Ты нам не
мать, а мачеха // Теперь… «А кто велел? — // Кричат писаки праздные, — // Так вымогать, насиловать // Кормилицу свою!» // А я
скажу: — А кто же ждал? — // Ох! эти проповедники! // Кричат: «Довольно барствовать! // Проснись, помещик заспанный! // Вставай! — учись! трудись!..»
Прилетела в дом // Сизым голубем… // Поклонился мне // Свекор-батюшка, // Поклонилася // Мать-свекровушка, // Деверья, зятья // Поклонилися, // Поклонилися, // Повинилися! // Вы садитесь-ка, // Вы не кланяйтесь, // Вы послушайте. // Что
скажу я вам: // Тому кланяться, // Кто сильней меня, — // Кто добрей меня, // Тому славу петь. // Кому славу петь? // Губернаторше! // Доброй душеньке // Александровне!
«А что? ему, чай, холодно, — //
Сказал сурово Провушка, — // В железном-то тазу?» // И в руки взять ребеночка // Хотел. Дитя заплакало. // А
мать кричит: — Не тронь его! // Не видишь? Он катается! // Ну, ну! пошел! Колясочка // Ведь это у него!..
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу. Как
скажу я тебе нещечко, так пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть же все добрые люди увидят, что мама и что
мать родная. (Отходит с Митрофаном.)
— И будучи я приведен от тех его слов в соблазн, — продолжал Карапузов, — кротким манером
сказал ему:"Как же, мол, это так, ваше благородие? ужели, мол, что человек, что скотина — все едино? и за что, мол, вы так нас порочите, что и места другого, кроме как у чертовой
матери, для нас не нашли?