Не шевелясь, не мигая глазами, без сил и мысли, мать стояла точно в тяжелом сне, раздавленная страхом и жалостью. В голове у нее, как шмели, жужжали обиженные, угрюмые и злые
крики людей, дрожал голос станового, шуршали чьи-то шепоты…
Неточные совпадения
— Да здравствуют рабочие Италии! — кричали в другой раз. И, посылая эти
крики куда-то вдаль, друзьям, которые не знали их и не могли понять их языка, они, казалось, были уверены, что
люди, неведомые им, слышат и понимают их восторг.
И народ бежал встречу красному знамени, он что-то кричал, сливался с толпой и шел с нею обратно, и
крики его гасли в звуках песни — той песни, которую дома пели тише других, — на улице она текла ровно, прямо, со страшной силой. В ней звучало железное мужество, и, призывая
людей в далекую дорогу к будущему, она честно говорила о тяжестях пути. В ее большом спокойном пламени плавился темный шлак пережитого, тяжелый ком привычных чувств и сгорала в пепел проклятая боязнь нового…
Мать видела необъятно много, в груди ее неподвижно стоял громкий
крик, готовый с каждым вздохом вырваться на волю, он душил ее, но она сдерживала его, хватаясь руками за грудь. Ее толкали, она качалась на ногах и шла вперед без мысли, почти без сознания. Она чувствовала, что
людей сзади нее становится все меньше, холодный вал шел им навстречу и разносил их.
Был слышен лязг вынимаемой шашки. Мать закрыла глаза, ожидая
крика. Но стало тише,
люди ворчали, огрызались, как затравленные волки. Потом молча, низко опустив головы, они двинулись вперед, наполняя улицу шорохом шагов.
В этом
крике было что-то суровое, внушительное. Печальная песня оборвалась, говор стал тише, и только твердые удары ног о камни наполняли улицу глухим, ровным звуком. Он поднимался над головами
людей, уплывая в прозрачное небо, и сотрясал воздух подобно отзвуку первого грома еще далекой грозы. Холодный ветер, все усиливаясь, враждебно нес встречу
людям пыль и сор городских улиц, раздувал платье и волосы, слепил глаза, бил в грудь, путался в ногах…
Мелькали трости, обломки оград, в дикой пляске кружились
крики сцепившихся
людей, возвышалось бледное лицо молодого
человека, — над бурей злобного раздражения гудел его крепкий голос...
Крики росли, умножались, вспыхивали там и тут, отовсюду бежали
люди, сталкиваясь вокруг Сизова и матери.
— Прочь! Разойдись! — все ближе раздавались
крики жандармов.
Люди перед матерью покачивались на ногах, хватаясь друг за друга.
На бегу люди догадывались о причине набата: одни говорили, что ограблена церковь, кто-то крикнул, что отец Виталий помер в одночасье, а старик Чапаков, отставной унтер, рассказывал, что Наполеонов внук снова собрал дванадесять язык, перешёл границы и Петербург окружает. Было страшно слушать эти
крики людей, невидимых в густом месиве снега, и все слова звучали правдоподобно.
Но все напрасно: еще одно мгновение — и барка Пашки врезалась одним боком в выступ скалы, послышался треск ломавшихся досок,
крик людей, грохот сыпавшегося чугуна, а поносные продолжали все еще работать, пока не сорвало переднюю палубу вместе с поносными и людьми и все это не поплыло по реке невообразимой кашей.
Неточные совпадения
Милон. Злодеи! Идучи сюда, вижу множество
людей, которые, подхватя ее под руки, несмотря на сопротивление и
крик, сводят уже с крыльца к карете.
"Было чего испугаться глуповцам, — говорит по этому случаю летописец, — стоит перед ними
человек роста невеликого, из себя не дородный, слов не говорит, а только
криком кричит".
На платформе раздалось Боже Царя храни, потом
крики: ура! и живио! Один из добровольцев, высокий, очень молодой
человек с ввалившеюся грудью, особенно заметно кланялся, махая над головой войлочною шляпой и букетом. За ним высовывались, кланяясь тоже, два офицера и пожилой
человек с большой бородой в засаленной фуражке.
При повороте встретили мы
человек пять осетин; они предложили нам свои услуги и, уцепясь за колеса, с
криком принялись тащить и поддерживать наши тележки.
Счастлив путник, который после длинной, скучной дороги с ее холодами, слякотью, грязью, невыспавшимися станционными смотрителями, бряканьями колокольчиков, починками, перебранками, ямщиками, кузнецами и всякого рода дорожными подлецами видит наконец знакомую крышу с несущимися навстречу огоньками, и предстанут пред ним знакомые комнаты, радостный
крик выбежавших навстречу
людей, шум и беготня детей и успокоительные тихие речи, прерываемые пылающими лобзаниями, властными истребить все печальное из памяти.