Неточные совпадения
Три
дня у нее дрожало сердце, замирая каждый раз,
как она вспоминала, что в дом придут какие-то чужие люди, страшные. Это они указали сыну дорогу, по которой он идет…
Был конец ноября.
Днем на мерзлую землю выпал сухой мелкий снег, и теперь было слышно,
как он скрипит под ногами уходившего сына. К стеклам окна неподвижно прислонилась густая тьма, враждебно подстерегая что-то. Мать, упираясь руками в лавку, сидела и, глядя на дверь, ждала…
Дни скользили один за другим,
как бусы четок, слагаясь в недели, месяцы. Каждую субботу к Павлу приходили товарищи, каждое собрание являлось ступенью длинной пологой лестницы, — она вела куда-то вдаль, медленно поднимая людей.
— Если бы вы знали… если бы вы поняли,
какое великое
дело делаем мы!..
Эту песню пели тише других, но она звучала сильнее всех и обнимала людей,
как воздух мартовского
дня — первого
дня грядущей весны.
— Разве же есть где на земле необиженная душа? Меня столько обижали, что я уже устал обижаться. Что поделаешь, если люди не могут иначе? Обиды мешают
дело делать, останавливаться около них — даром время терять. Такая жизнь! Я прежде, бывало, сердился на людей, а подумал, вижу — не стоит. Всякий боится,
как бы сосед не ударил, ну и старается поскорее сам в ухо дать. Такая жизнь, ненько моя!
— Обнаружили решение ваше. Дескать, ты, ваше благородие, делай свое
дело, а мы будем делать — свое. Хохол тоже хороший парень. Иной раз слушаю я,
как он на фабрике говорит, и думаю — этого не сомнешь, его только смерть одолеет. Жилистый человек! Ты мне, Павел, веришь?
— Можно! Помнишь, ты меня, бывало, от мужа моего прятала? Ну, теперь я тебя от нужды спрячу… Тебе все должны помочь, потому — твой сын за общественное
дело пропадает. Хороший парень он у тебя, это все говорят,
как одна душа, и все его жалеют. Я скажу — от арестов этих добра начальству не будет, — ты погляди, что на фабрике делается? Нехорошо говорят, милая! Они там, начальники, думают — укусили человека за пятку, далеко не уйдет! Ан выходит так, что десяток ударили — сотни рассердились!
Воротясь с фабрики, она провела весь
день у Марьи, помогая ей в работе и слушая ее болтовню, а поздно вечером пришла к себе в дом, где было пусто, холодно и неуютно. Она долго совалась из угла в угол, не находя себе места, не зная, что делать. И ее беспокоило, что вот уже скоро ночь, а Егор Иванович не несет литературу,
как он обещал.
— Вот, мамаша, девица, неприятная для начальства! Будучи обижена смотрителем тюрьмы, она объявила ему, что уморит себя голодом, если он не извинится перед ней, и восемь
дней не кушала, по
какой причине едва не протянула ножки. Недурно? Животик-то у меня каков?
И думала о том,
как расскажет сыну свой первый опыт, а перед нею все стояло желтое лицо офицера, недоумевающее и злое. На нем растерянно шевелились черные усы и из-под верхней, раздраженно вздернутой губы блестела белая кость крепко сжатых зубов. В груди ее птицею пела радость, брови лукаво вздрагивали, и она, ловко делая свое
дело, приговаривала про себя...
— Помер муж, я схватилась за сына, — а он пошел по этим
делам. Вот тут плохо мне стало и жалко его… Пропадет,
как я буду жить? Сколько страху, тревоги испытала я, сердце разрывалось, когда думала о его судьбе…
— Говорю я теперь, — продолжала мать, — говорю, сама себя слушаю, — сама себе не верю. Всю жизнь думала об одном —
как бы обойти
день стороной, прожить бы его незаметно, чтобы не тронули меня только? А теперь обо всех думаю, может, и не так понимаю я
дела ваши, а все мне — близкие, всех жалко, для всех — хорошего хочется. А вам, Андрюша, — особенно!..
— Они, Иван Иванович, хохочут, — им это приятно, хотя
дело касается разрушения государства,
как сказали господин директор. Тут, Иван Иванович, не полоть, а пахать надо…
Между этим
делом народит детей себе и сначала забавляется ими, а
как и они тоже много есть начнут, он — сердится, ругает их — скорей, обжоры, растите, работать пора!
— А
как тут
дела? — спросил он с набитым ртом. И, когда Андрей весело рассказал ему о росте пропаганды на фабрике, он, снова сумрачный, глухо заметил...
Она аккуратно носила на фабрику листовки, смотрела на это
как на свою обязанность и стала привычной для сыщиков, примелькалась им. Несколько раз ее обыскивали, но всегда — на другой
день после того,
как листки появлялись на фабрике. Когда с нею ничего не было, она умела возбудить подозрение сыщиков и сторожей, они хватали ее, обшаривали, она притворялась обиженной, спорила с ними и, пристыдив, уходила, гордая своей ловкостью. Ей нравилась эта игра.
В теплом потоке беседы страх ее растаял, теперь она чувствовала себя так,
как в тот
день, когда отец ее сурово сказал ей...
На рассвете выл фабричный гудок, сын и Андрей наскоро пили чай, закусывали и уходили, оставляя матери десяток поручений. И целый
день она кружилась,
как белка в колесе, варила обед, варила лиловый студень для прокламаций и клей для них, приходили какие-то люди, совали записки для передачи Павлу и исчезали, заражая ее своим возбуждением.
День становился все более ясным, облака уходили, гонимые ветром. Мать собирала посуду для чая и, покачивая головой, думала о том,
как все странно: шутят они оба, улыбаются в это утро, а в полдень ждет их — кто знает — что? И ей самой почему-то спокойно, почти радостно.
Было странно тихо, —
как будто люди, вчера так много кричавшие на улице, сегодня спрятались в домах и молча думают о необычном
дне.
И горе этого
дня было,
как весь он, особенное, — оно не сгибало голову к земле,
как тупой, оглушающий удар кулака, оно кололо сердце многими уколами и вызывало в нем тихий гнев, выпрямляя согнутую спину.
Он скоро ушел на службу, а мать задумалась об «этом
деле», которое изо
дня в
день упрямо и спокойно делают люди. И она почувствовала себя перед ними,
как перед горою в ночной час.
— Нет, видно, смял меня этот
день, Первое мая! Неловко мне как-то, и точно по двум дорогам сразу я иду: то мне кажется, что все понимаю, а вдруг
как в туман попала. Вот теперь вы, — смотрю на вас — барыня, — занимаетесь этим
делом… Пашу знаете — и цените его, спасибо вам…
— Тебе, Софья, — заговорил Николай после обеда, — придется взять еще
дело. Ты знаешь, мы затеяли газету для деревни, но связь с людьми оттуда потеряна благодаря последним арестам. Вот только Пелагея Ниловна может указать нам,
как найти человека, который возьмет распространение газеты на себя. Ты с ней поезжай туда. Нужно — скорее.
На третий
день пришли к селу; мать спросила мужика, работавшего в поле, где дегтярный завод, и скоро они спустились по крутой лесной тропинке, — корни деревьев лежали на ней,
как ступени, — на небольшую круглую поляну, засоренную углем и щепой, залитую дегтем.
— Немало принесли, — ишь ты! Давно в этих
делах, —
как вас звать-то? — обратился он к Софье.
Незаметно для нее она стала меньше молиться, но все больше думала о Христе и о людях, которые, не упоминая имени его,
как будто даже не зная о нем, жили — казалось ей — по его заветам и, подобно ему считая землю царством бедных, желали
разделить поровну между людьми все богатства земли.
И уже относились к драме этой
как к чему-то далекому, уверенно заглядывая в будущее, обсуждая приемы работы на завтра. Лица были утомлены, но мысли бодры, и, говоря о своем
деле, люди не скрывали недовольства собой. Нервно двигаясь на стуле, доктор, с усилием притупляя свой тонкий, острый голос, говорил...
—
Какой толк в этой работе? Впроголодь живешь изо
дня в
день все равно. Дети родятся — поглядеть за ними время нет, — из-за работы, которая хлеба не дает.
Голос ее лился ровно, слова она находила легко и быстро низала их,
как разноцветный бисер, на крепкую нить своего желания очистить сердце от крови и грязи этого
дня. Она видела, что мужики точно вросли там, где застала их речь ее, не шевелятся, смотрят в лицо ей серьезно, слышала прерывистое дыхание женщины, сидевшей рядом с ней, и все это увеличивало силу ее веры в то, что она говорила и обещала людям…
— Надо так — сначала поговорить с мужиками отдельно, — вот Маков, Алеша — бойкий, грамотный и начальством обижен. Шорин, Сергей — тоже разумный мужик. Князев — человек честный, смелый. Пока что будет! Надо поглядеть на людей, про которых она говорила. Я вот возьму топор да махну в город, будто дрова колоть, на заработки, мол, пошел. Тут надо осторожно. Она верно говорит: цена человеку —
дело его. Вот
как мужик-то этот. Его хоть перед богом ставь, он не сдаст… врылся. А Никитка-то, а? Засовестился, — чудеса!
— Вообще — чудесно! — потирая руки, говорил он и смеялся тихим, ласковым смехом. — Я, знаете, последние
дни страшно хорошо жил — все время с рабочими, читал, говорил, смотрел. И в душе накопилось такое — удивительно здоровое, чистое.
Какие хорошие люди, Ниловна! Я говорю о молодых рабочих — крепкие, чуткие, полные жажды все понять. Смотришь на них и видишь — Россия будет самой яркой демократией земли!
Голые стены комнаты отталкивали тихий звук его голоса,
как бы изумляясь и не доверяя этим историям о скромных героях, бескорыстно отдавших свои силы великому
делу обновления мира.
— Все, которые грамотные, даже богачи читают, — они, конечно, не у нас берут… Они ведь понимают — крестьяне землю своей кровью вымоют из-под бар и богачей, — значит, сами и
делить ее будут, а уж они так
разделят, чтобы не было больше ни хозяев, ни работников, —
как же! Из-за чего и в драку лезть, коли не из-за этого!
Только волостной старшина, утвердив живот на коленях и заботливо поддерживая его руками, сидел, наклонив голову, и, казалось, один вслушивался в однообразное журчание голосов, да старичок, воткнутый в кресло, торчал в нем неподвижно,
как флюгер в безветренный
день.
— Ведь вот штука! Глядишь на них, чертей, понимаешь — зря они все это затеяли, напрасно себя губят. И вдруг начинаешь думать — а может, их правда? Вспомнишь, что на фабрике они все растут да растут, их то и
дело хватают, а они,
как ерши в реке, не переводятся, нет! Опять думаешь — а может, и сила за ними?
Мальчик читал газету и
как будто не слышал ничего, но порою глаза его смотрели из-за листа в лицо матери, и когда она встречала их живой взгляд, ей было приятно, она улыбалась. Людмила снова вспоминала Николая без сожаления об его аресте, а матери казался вполне естественным ее тон. Время шло быстрее, чем в другие
дни, — когда кончили пить чай, было уже около полудня.
— Бедность, голод и болезни — вот что дает людям их работа. Все против нас — мы издыхаем всю нашу жизнь
день за
днем в работе, всегда в грязи, в обмане, а нашими трудами тешатся и объедаются другие и держат нас,
как собак на цепи, в невежестве — мы ничего не знаем, и в страхе — мы всего боимся! Ночь — наша жизнь, темная ночь!