Неточные совпадения
В холодном сумраке
они шли по немощеной улице
к высоким каменным клеткам фабрики; она с равнодушной уверенностью ждала
их, освещая грязную дорогу десятками жирных квадратных глаз.
Человек медленно снял меховую куртку, поднял одну ногу, смахнул шапкой снег с сапога, потом то же сделал с другой ногой, бросил шапку в угол и, качаясь на длинных ногах,
пошел в комнату. Подошел
к стулу, осмотрел
его, как бы убеждаясь в прочности, наконец сел и, прикрыв рот рукой, зевнул. Голова у
него была правильно круглая и гладко острижена, бритые щеки и длинные усы концами вниз. Внимательно осмотрев комнату большими выпуклыми глазами серого цвета,
он положил ногу на ногу и, качаясь на стуле, спросил...
Возвратясь домой, она собрала все книжки и, прижав
их к груди, долго ходила по дому, заглядывая в печь, под печку, даже в кадку с водой. Ей казалось, что Павел сейчас же бросит работу и придет домой, а
он не
шел. Наконец, усталая, она села в кухне на лавку, подложив под себя книги, и так, боясь встать, просидела до поры, пока не пришли с фабрики Павел и хохол.
По улице
шли быстро и молча. Мать задыхалась от волнения и чувствовала — надвигается что-то важное. В воротах фабрики стояла толпа женщин, крикливо ругаясь. Когда
они трое проскользнули во двор, то сразу попали в густую, черную, возбужденно гудевшую толпу. Мать видела, что все головы были обращены в одну сторону,
к стене кузнечного цеха, где на груде старого железа и фоне красного кирпича стояли, размахивая руками, Сизов, Махотин, Вялов и еще человек пять пожилых, влиятельных рабочих.
— Нечистая она, наша бабья любовь!.. Любим мы то, что нам надо. А вот смотрю я на вас, — о матери вы тоскуете, — зачем она вам? И все другие люди за народ страдают, в тюрьмы
идут и в Сибирь, умирают… Девушки молодые ходят ночью, одни, по грязи, по снегу, в дождик, —
идут семь верст из города
к нам. Кто
их гонит, кто толкает? Любят
они! Вот
они — чисто любят! Веруют! Веруют, Андрюша! А я — не умею так! Я люблю свое, близкое!
— Те, которые близко подошли
к нам,
они, может, сами ничего не знают.
Они верят — так надо! А может — за
ними другие есть, которым — лишь бы выгода была? Человек против себя зря не
пойдет…
Они медленно
пошли плечо
к плечу в кухню и, не глядя друг на друга, перекидывались краткими словами.
— Не тронь ты меня! — тоскливо крикнула она, прижимая
его голову
к своей груди. — Не говори ничего! Господь с тобой, — твоя жизнь — твое дело! Но — не задевай сердца! Разве может мать не жалеть? Не может… Всех жалко мне! Все вы — родные, все — достойные! И кто пожалеет вас, кроме меня?.. Ты
идешь, за тобой — другие, все бросили,
пошли… Паша!
— Доброго здоровья! — сиповато сказал
он и, пожав руку Павла, пригладил обеими руками прямые волосы. Оглянул комнату и тотчас же медленно, точно подкрадываясь,
пошел к полке с книгами.
— Мужик спокойнее на ногах стоит! — добавил Рыбин. —
Он под собой землю чувствует, хоть и нет ее у
него, но
он чувствует — земля! А фабричный — вроде птицы: родины нет, дома нет, сегодня — здесь, завтра — там!
Его и баба
к месту не привязывает, чуть что — прощай, милая, в бок тебе вилами! И
пошел искать, где лучше. А мужик вокруг себя хочет сделать лучше, не сходя с места. Вон мать пришла!
— Наше дело — не допустить этого! Наше дело, Павел, сдержать
его! Мы
к нему всех ближе, — нам
он поверит, за нами
пойдет!
И народ бежал встречу красному знамени,
он что-то кричал, сливался с толпой и
шел с нею обратно, и крики
его гасли в звуках песни — той песни, которую дома пели тише других, — на улице она текла ровно, прямо, со страшной силой. В ней звучало железное мужество, и, призывая людей в далекую дорогу
к будущему, она честно говорила о тяжестях пути. В ее большом спокойном пламени плавился темный шлак пережитого, тяжелый ком привычных чувств и сгорала в пепел проклятая боязнь нового…
—
Идут в мире дети наши
к радости, —
пошли они ради всех и Христовой правды ради — против всего, чем заполонили, связали, задавили нас злые наши, фальшивые, жадные наши! Сердечные мои — ведь это за весь народ поднялась молодая кровь наша, за весь мир, за все люди рабочие
пошли они!.. Не отходите же от
них, не отрекайтесь, не оставляйте детей своих на одиноком пути. Пожалейте себя… поверьте сыновним сердцам —
они правду родили, ради ее погибают. Поверьте
им!
«
Идут в мире дети», — думала она, прислушиваясь
к незнакомым звукам ночной жизни города.
Они ползли в открытое окно, шелестя листвой в палисаднике, прилетали издалека усталые, бледные и тихо умирали в комнате.
Другой раз она приехала в чужой город
к своим знакомым и, когда уже
шла по лестнице в
их квартиру, заметила, что у
них обыск.
Все это подвигало сердце ближе
к женщине со светлыми глазами, и мать невольно жалась
к ней, стараясь
идти в ногу. Но порою в словах Софьи вдруг являлось что-то резкое,
оно казалось матери лишним и возбуждало у нее опасливую думу...
Вдыхая полной грудью сладкий воздух,
они шли не быстрой, но спорой походкой, и матери казалось, что она
идет на богомолье. Ей вспоминалось детство и та хорошая радость, с которой она, бывало, ходила из села на праздник в дальний монастырь
к чудотворной иконе.
Слова не волновали мать, но вызванное рассказом Софьи большое, всех обнявшее чувство наполняло и ее грудь благодарно молитвенной думой о людях, которые среди опасностей
идут к тем, кто окован цепями труда, и приносят с собою для
них дары честного разума, дары любви
к правде.
— Вы
пойдите к Егору, не знает ли
он что-нибудь? — предложил Николай, поспешно исчезая.
Потом представила себе Людмилу и доктора у окна в белой, слишком светлой комнате, мертвые глаза Егора позади
них и, охваченная гнетущей жалостью
к людям, тяжело вздохнула и
пошла быстрее — какое-то смутное чувство торопило ее.
—
Идем! — сказал голубоглазый мужик, кивнув головой. И
они оба не спеша
пошли к волости, а мать проводила
их добрым взглядом. Она облегченно вздохнула — урядник снова тяжело взбежал на крыльцо и оттуда, грозя кулаком, исступленно орал...
— Все, кому трудно живется, кого давит нужда и беззаконие, одолели богатые и прислужники
их, — все, весь народ должен
идти встречу людям, которые за
него в тюрьмах погибают, на смертные муки
идут. Без корысти объяснят
они, где лежит путь
к счастью для всех людей, без обмана скажут — трудный путь — и насильно никого не поведут за собой, но как встанешь рядом с
ними — не уйдешь от
них никогда, видишь — правильно все, эта дорога, а — не другая!
«Ах вы, сукины дети! Да ведь это — против царя?!» Был там мужик один, Спивакин,
он и скажи: «А ну вас
к нехорошей матери с царем-то! Какой там царь, когда последнюю рубаху с плеч тащит?..» Вот
оно куда
пошло, мамаша! Конечно, Спивакина зацапали и в острог, а слово — осталось, и даже мальчишки малые знают
его, —
оно кричит, живет!
Она медленно
пошла дальше мимо
них к ограде кладбища, искоса поглядывая направо и назад.
— Нет, я скажу! Про
него идет слух, что
он в прошлом году приказчика своего убил из-за
его жены. Приказчикова жена с
ним живет — это как понимать? И
к тому же
он известный вор…
—
Идет,
идет, — все
к одному… Много тяжелого, знаете! Люди страдают, бьют
их, жестоко бьют, и многие радости запретны
им, — очень это тяжело!
Он поставил чемодан около нее на лавку, быстро вынул папиросу, закурил ее и, приподняв шапку, молча ушел
к другой двери. Мать погладила рукой холодную кожу чемодана, облокотилась на
него и, довольная, начала рассматривать публику. Через минуту она встала и
пошла на другую скамью, ближе
к выходу на перрон. Чемодан она легко держала в руке,
он был невелик, и
шла, подняв голову, рассматривая лица, мелькавшие перед нею.
Шпион подозвал сторожа и что-то шептал
ему, указывая на нее глазами. Сторож оглядывал
его и пятился назад. Подошел другой сторож, прислушался, нахмурил брови.
Он был старик, крупный, седой, небритый. Вот
он кивнул шпиону головой и
пошел к лавке, где сидела мать, а шпион быстро исчез куда-то.
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как
пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что
он такое и в какой мере нужно
его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит
к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Анна Андреевна. Где ж, где ж
они? Ах, боже мой!.. (Отворяя дверь.)Муж! Антоша! Антон! (Говорит скоро.)А все ты, а всё за тобой. И
пошла копаться: «Я булавочку, я косынку». (Подбегает
к окну и кричит.)Антон, куда, куда? Что, приехал? ревизор? с усами! с какими усами?
Сначала
он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в гостинице все нехорошо, и
к нему не поедет, и что
он не хочет сидеть за
него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с
ним, тотчас переменил мысли, и,
слава богу, все
пошло хорошо.
Городничий. Полно вам, право, трещотки какие! Здесь нужная вещь: дело
идет о жизни человека… (
К Осипу.)Ну что, друг, право, мне ты очень нравишься. В дороге не мешает, знаешь, чайку выпить лишний стаканчик, —
оно теперь холодновато. Так вот тебе пара целковиков на чай.
Трубят рога охотничьи, // Помещик возвращается // С охоты. Я
к нему: // «Не выдай! Будь заступником!» // — В чем дело? — Кликнул старосту // И мигом порешил: // — Подпаска малолетнего // По младости, по глупости // Простить… а бабу дерзкую // Примерно наказать! — // «Ай, барин!» Я подпрыгнула: // «Освободил Федотушку! //
Иди домой, Федот!»