Ее толкали
в шею, спину, били по плечам, по голове, все закружилось, завертелось темным вихрем в криках, вое, свисте, что-то густое, оглушающее лезло в уши, набивалось в горло, душило, пол проваливался под ее ногами, колебался, ноги гнулись, тело вздрагивало в ожогах боли, отяжелело и качалось, бессильное. Но глаза ее не угасали и видели много других глаз — они горели знакомым ей смелым, острым огнем, — родным ее сердцу огнем.
Неточные совпадения
— Разве мы хотим быть только сытыми? Нет! — сам себе ответил он, твердо глядя
в сторону троих. — Мы должны показать тем, кто сидит на наших
шеях и закрывает нам глаза, что мы все видим, — мы не глупы, не звери, не только есть хотим, — мы хотим жить, как достойно людей! Мы должны показать врагам, что наша каторжная жизнь, которую они нам навязали, не мешает нам сравняться с ними
в уме и даже встать выше их!..
— Аз есмь! — ответил он, наклоняя свою большую голову с длинными, как у псаломщика, волосами. Его полное лицо добродушно улыбалось, маленькие серые глазки смотрели
в лицо матери ласково и ясно. Он был похож на самовар, — такой же круглый, низенький, с толстой
шеей и короткими руками. Лицо лоснилось и блестело, дышал он шумно, и
в груди все время что-то булькало, хрипело…
Мимо матери не спеша прошел мастер столярного цеха Вавилов и табельщик Исай. Маленький, щуплый табельщик, закинув голову кверху, согнул
шею налево и, глядя
в неподвижное, надутое лицо мастера, быстро говорил, тряся бородкой...
Рядом с Власовой сидела маленькая старушка, лицо у нее было сморщенное, а глаза молодые. Повертывая тонкую
шею, она вслушивалась
в разговор и смотрела на всех странно задорно.
В дверях встал Андрей — он был выше двери и теперь, стоя
в ней, как
в раме, странно подогнул колени, опираясь одним плечом о косяк, а другое,
шею и голову выставив вперед.
Сидя на полу, хохол вытянул ноги по обе стороны самовара — смотрел на него. Мать стояла у двери, ласково и грустно остановив глаза на круглом затылке Андрея и длинной согнутой
шее его. Он откинул корпус назад, уперся руками
в пол, взглянул на мать и сына немного покрасневшими глазами и, мигая, негромко сказал...
С улицы все больше подходило народа, и один за другим люди молча, вытягивая
шеи, поднимаясь на носки, втискивались
в переулок.
Широко открыв рот, он поднимал голову вверх, а руку протянул вперед. Мать осторожно взяла его руку и, сдерживая дыхание, смотрела
в лицо Егора. Судорожным и сильным движением
шеи он запрокинул голову и громко сказал...
— Значит, позвольте познакомиться! Зовут меня Петр Егоров Рябинин, по прозвищу
Шило.
В делах ваших я несколько понимаю. Грамотен и не дурак, так сказать…
Усталая, она замолчала, оглянулась.
В грудь ей спокойно легла уверенность, что ее слова не пропадут бесполезно. Мужики смотрели на нее, ожидая еще чего-то. Петр сложил руки на груди, прищурил глаза, и на пестром лице его дрожала улыбка. Степан, облокотясь одной рукой на стол, весь подался вперед, вытянул
шею и как бы все еще слушал. Тень лежала на лице его, и от этого оно казалось более законченным. Его жена, сидя рядом с матерью, согнулась, положив локти на колена, и смотрела под ноги себе.
Он сел писать. Она прибирала на столе, поглядывая на него, видела, как дрожит перо
в его руке, покрывая бумагу рядами черных слов. Иногда кожа на
шее у него вздрагивала, он откидывал голову, закрыв глаза, у него дрожал подбородок. Это волновало ее.
Игнат был одет
в толстое осеннее пальто из мохнатой материи, и оно ему нравилось, мать видела, как любовно гладил он ладонью рукав, как осматривал себя, тяжело ворочая крепкой
шеей. И
в груди ее мягко билось...
Этот страх, подобный плесени, стеснявший дыхание тяжелой сыростью, разросся
в ее груди, и, когда настал день суда, она внесла с собою
в зал заседания тяжелый, темный груз, согнувший ей спину и
шею.
В левом углу зала отворилась высокая дверь, из нее, качаясь, вышел старичок
в очках. На его сером личике тряслись белые редкие баки, верхняя бритая губа завалилась
в рот, острые скулы и подбородок опирались на высокий воротник мундира, казалось, что под воротником нет
шеи. Его поддерживал сзади под руку высокий молодой человек с фарфоровым лицом, румяным и круглым, а вслед за ними медленно двигались еще трое людей
в расшитых золотом мундирах и трое штатских.
Мать вытянула
шею, всем телом подалась вперед и замерла
в новом ожидании страшного.
Худой и тонкий, он охватил ее
шею своими крепкими руками, взглянул
в ее глаза и засмеялся, говоря...
— Вот — почему! — заговорил доктор быстро и неровно. — Вы исчезли из дому за час до ареста Николая. Вы уехали на завод, где вас знают как тетку учительницы. После вашего приезда на заводе явились вредные листки. Все это захлестывается
в петлю вокруг вашей
шеи.
— Серьезно, — продолжал Кумов, опираясь руками о спинку стула. — Мой товарищ, беглый кадет кавалерийской школы в Елизаветграде, тоже, знаете… Его кто-то укусил
в шею, шея распухла, и тогда он просто ужасно повел себя со мною, а мы были друзьями. Вот это — мстить за себя, например, за то, что бородавка на щеке, или за то, что — глуп, вообще — за себя, за какой-нибудь свой недостаток; это очень распространено, уверяю вас!
Неточные совпадения
Вгляделся барин
в пахаря: // Грудь впалая; как вдавленный // Живот; у глаз, у рта // Излучины, как трещины // На высохшей земле; // И сам на землю-матушку // Похож он:
шея бурая, // Как пласт, сохой отрезанный, // Кирпичное лицо, // Рука — кора древесная, // А волосы — песок.
Да тут беда подсунулась: // Абрам Гордеич Ситников, // Господский управляющий, // Стал крепко докучать: // «Ты писаная кралечка, // Ты наливная ягодка…» // — Отстань, бесстыдник! ягодка, // Да бору не того! — // Укланяла золовушку, // Сама нейду на барщину, // Так
в избу прикатит! //
В сарае,
в риге спрячуся — // Свекровь оттуда вытащит: // «Эй, не шути с огнем!» // — Гони его, родимая, // По
шее! — «А не хочешь ты // Солдаткой быть?» Я к дедушке: // «Что делать? Научи!»
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, — говорю, — я Демушку // Любила, берегла… — // «А зельем не поила ты? // А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — // И тут я покорилася, // Я
в ноги поклонилася: // — Будь жалостлив, будь добр! // Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? //
В груди у них нет душеньки, //
В глазах у них нет совести, // На
шее — нет креста!
Кутейкин. Тут мой ли грех? Лишь указку
в персты, басурман
в глаза. Ученичка по головке, а меня по
шее.
Он
сшил себе новую пару платья и хвастался, что на днях откроет
в Глупове такой магазин, что самому Винтергальтеру [Новый пример прозорливости: Винтергальтера
в 1762 году не было.