Неточные совпадения
Его начало тошнить. После бурного припадка рвоты мать уложила его в постель, накрыв
бледный лоб мокрым полотенцем. Он немного отрезвел, но все под ним и вокруг него волнообразно качалось, у него отяжелели веки и, ощущая во рту скверный, горький вкус, он смотрел сквозь ресницы на большое
лицо матери и бессвязно думал...
Павел сделал все, что надо молодому парню: купил гармонику, рубашку с накрахмаленной грудью, яркий галстух, галоши, трость и стал такой же, как все подростки его лет. Ходил на вечеринки, выучился танцевать кадриль и польку, по праздникам возвращался домой выпивши и всегда сильно страдал от водки. Наутро болела голова, мучила изжога,
лицо было
бледное, скучное.
Часто пели песни. Простые, всем известные песни пели громко и весело, но иногда запевали новые, как-то особенно складные, но невеселые и необычные по напевам. Их пели вполголоса, серьезно, точно церковное.
Лица певцов
бледнели, разгорались, и в звучных словах чувствовалась большая сила.
Мать, закрыв окно, медленно опустилась на стул. Но сознание опасности, грозившей сыну, быстро подняло ее на ноги, она живо оделась, зачем-то плотно окутала голову шалью и побежала к Феде Мазину, — он был болен и не работал. Когда она пришла к нему, он сидел под окном, читая книгу, и качал левой рукой правую, оттопырив большой палец. Узнав новость, он быстро вскочил, его
лицо побледнело.
Он
побледнел,
лицо его заострилось, ноздри дрогнули.
Мать видела, что
лицо у него
побледнело и губы дрожат; она невольно двинулась вперед, расталкивая толпу. Ей говорили раздраженно...
Темными, глубокими глазами он смотрел на нее, спрашивая и ожидая. Его крепкое тело нагнулось вперед, руки упирались в сиденье стула, смуглое
лицо казалось
бледным в черной раме бороды.
И громко зевнул. Павел спрашивал ее о здоровье, о доме… Она ждала каких-то других вопросов, искала их в глазах сына и не находила. Он, как всегда, был спокоен, только
лицо побледнело да глаза как будто стали больше.
Заревел гудок, поглотив своим черным звуком людской говор. Толпа дрогнула, сидевшие встали, на минуту все замерло, насторожилось, и много
лиц побледнело.
Лицо у Николая
побледнело, он тихо проговорил, глядя на нее с ласковым вниманием...
Лицо ее стало еще более худым и
бледным, она не курила.
Они смотрели в
лицо женщины, худое,
бледное; перед ними все ярче освещалось святое дело всех народов мира — бесконечная борьба за свободу.
Разговаривая, женщина поправила одеяло на груди Егора, пристально осмотрела Николая, измерила глазами лекарство в пузырьке. Говорила она ровно, негромко, движения у нее были плавны,
лицо бледное, темные брови почти сходились над переносьем. Ее
лицо не нравилось матери — оно казалось надменным, а глаза смотрели без улыбки, без блеска. И говорила она так, точно командовала.
Она покраснела, опустилась на стул, замолчала. «Милая ты моя, милая!» — улыбаясь, думала мать. Софья тоже улыбнулась, а Николай, мягко глядя в
лицо Саши, тихо засмеялся. Тогда девушка подняла голову, строго посмотрела на всех и,
бледная, сверкнув глазами, сухо, с обидой в голосе, сказала...
Его тесно окружили мужчины и женщины, что-то говорили ему, размахивая руками, волнуясь, отталкивая друг друга. Перед глазами матери мелькали
бледные, возбужденные
лица с трясущимися губами, по
лицу одной женщины катились слезы обиды…
Лицо ее
побледнело, глаза тоскливо расширились, и дрожащие губы с усилием зашептали горячо и быстро...
Уже стемнело, и в сумраке глаза его блестели холодно,
лицо казалось очень
бледным. Мать, точно спускаясь под гору, сказала негромко...
Мать остановила его вопрос движением руки и продолжала так, точно она сидела пред
лицом самой справедливости, принося ей жалобу на истязание человека. Николай откинулся на спинку стула,
побледнел и, закусив губу, слушал. Он медленно снял очки, положил их на стол, провел по
лицу рукой, точно стирая с него невидимую паутину.
Лицо его сделалось острым, странно высунулись скулы, вздрагивали ноздри, — мать впервые видела его таким, и он немного пугал ее.
— Я знала это! — просто выговорила Саша, но
лицо у нее
побледнело. Она расстегнула пуговицы пальто и, снова застегнув две, попробовала снять его с плеч. Это не удалось ей. Тогда она сказала...
Голос у него стал крепким,
лицо побледнело, и в глазах загорелась обычная, сдержанная и ровная сила. Снова громко позвонили, прервав на полуслове речь Николая, — это пришла Людмила в легком не по времени пальто, с покрасневшими от холода щеками. Снимая рваные галоши, она сердитым голосом сказала...
Она пошла домой. Было ей жалко чего-то, на сердце лежало нечто горькое, досадное. Когда она входила с поля в улицу, дорогу ей перерезал извозчик. Подняв голову, она увидала в пролетке молодого человека с светлыми усами и
бледным, усталым
лицом. Он тоже посмотрел на нее. Сидел он косо, и, должно быть, от этого правое плечо у него было выше левого.
— Так их! — одобрительно прошептал Сизов. Уже говорил другой адвокат, маленький, с острым,
бледным и насмешливым
лицом, а судьи мешали ему.
Подсудимые внимательно слушали речь товарища,
лица их
побледнели, глаза сверкали радостно.
Он задохнулся,
побледнел, на
лице у него остались одни глаза, и, протянув руку, он крикнул...
Княгиня Бетси, не дождавшись конца последнего акта, уехала из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное
бледное лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты к ее огромному дому на Большой Морской. Гости выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.