Вспомнил старину — птиц завёл, дом у нас светлый, весёлый, всюду на стенах клетки висят,
птицы поют. Жена, тихая, полюбила их; приду, бывало, домой, она рассказывает, что синица делала, как щур пел.
Неточные совпадения
Ляжет на спину, руки под голову, зажмурит глаза и заведёт своим тонким голосом что-нибудь из литургии заупокойной.
Птицы замолчат, прислушаются, да потом и сами вперебой
петь начнут, а Ларион пуще их, а они ярятся, особенно чижи да щеглята или дрозды и скворцы. До того он допоётся, бывало, что сквозь веки из глаз у него слёзы текут, щёки ему мочат и, омытое слезами, станет серым лицо его.
Но уж опоздал он — мне в ту пору
было лет двенадцать, и обиды я чувствовал крепко. Потянуло меня в сторону от людей, снова стал я ближе к дьячку, целую зиму мы с ним по лесу лазили,
птиц ловили, а учиться я хуже пошёл.
По вечерам я минею или пролог читал, а больше про детство своё рассказывал, про Лариона и Савёлку, как они богу песни
пели, что говорили о нём, про безумного Власия, который в ту пору скончался уже, про всё говорил, что знал, — оказалось, знал я много о людях, о
птицах и о рыбах.
Родился ребёнок, переменилась жена моя: и голос у неё крепче стал, и тело всё будто бы выпрямилось, а ко мне она, вижу — как-то боком стоит. Не то, чтобы жадна стала, а начала куски усчитывать; уж и милостыню реже подаёт, вспоминает, кто из мужиков сколько должен нам. Долги — пятаки, а ей интересно. Сначала я думал — пройдёт это; я тогда уже бойко
птицей торговал, раза два в месяц ездил в город с клетками; бывало, рублей пять и больше за поездку возьмёшь. Корова
была у нас, с десяток кур — чего бы ещё надо?
Просит меня
выпить наливки или чаю, спрашивает, не хочу ли
есть. У меня после её серьёзной ласки слёзы на глазах, радо моё сердце, как ранняя
птица весеннему солнцу.
Дышит ароматами,
поёт вся земля и всё живое её; солнце растит цветы на полях, поднимаются они к небу, кланяясь солнцу; молодая зелень деревьев шепчет и колышется;
птицы щебечут, любовь везде горит — тучна земля и пьяна силою своей!
Лежу у опушки лесной, костер развёл, чай кипячу. Полдень, жара, воздух, смолами древесными напоенный, маслян и густ — дышать тяжело. Даже
птицам жарко — забились в глубь леса и
поют там, весело строя жизнь свою. На опушке тихо. Кажется, что скоро растает всё под солнцем и разноцветно потекут по земле густыми потоками деревья, камни, обомлевшее тело моё.
Поцеловались мы, и пошёл он. Легко идёт, точно двадцать лет ему и впереди ждут одни радости. Скучно мне стало глядеть вслед этой
птице, улетающей от меня неизвестно куда, чтобы снова
петь там свою песнь. В голове у меня — неладно, возятся там мысли, как хохлы ранним утром на ярмарке: сонно, неуклюже, медленно — и никак не могут разложиться в порядке. Всё странно спуталось: у моей мысли чужой конец, у чужой — моё начало. И досадно мне и смешно — весь я точно измят внутри.
Словно некая белая
птица, давно уже рождённая, дремала в сумраке души моей, а я этого не знал и не чувствовал. Но вот нечаянно коснулся её, пробудилась она и тихо
поёт на утре — трепещут в сердце лёгкие крылья, и от горячей песни тает лёд моего неверия, превращаясь в благодарные слёзы. Хочется мне говорить какие-то слова, встать, идти и
петь песню да человека встретить бы и жадно обнять его!
Было великое возбуждение: толкали тележку, и голова девицы немощно, бессильно качалась, большие глаза её смотрели со страхом. Десятки очей обливали больную лучами, на расслабленном теле её скрестились сотни сил, вызванных к жизни повелительным желанием видеть больную восставшей с одра, и я тоже смотрел в глубину её взгляда, и невыразимо хотелось мне вместе со всеми, чтобы встала она, — не себя ради и не для неё, но для чего-то иного, пред чем и она и я — только перья
птицы в огне пожара.
Неточные совпадения
Барин в овраге всю ночь пролежал, // Стонами
птиц и волков отгоняя, // Утром охотник его увидал. // Барин вернулся домой, причитая: // — Грешен я, грешен! Казните меня! — //
Будешь ты, барин, холопа примерного, // Якова верного, // Помнить до судного дня!
Охотничья примета, что если не упущен первый зверь и первая
птица, то поле
будет счастливо, оказалась справедливою.
Заметив тот особенный поиск Ласки, когда она прижималась вся к земле, как будто загребала большими шагами задними ногами и слегка раскрывала рот, Левин понял, что она тянула по дупелям, и, в душе помолившись Богу, чтобы
был успех, особенно на первую
птицу, подбежал к ней.
Она летела прямо на него: близкие звуки хорканья, похожие на равномерное наддирание тугой ткани, раздались над самым ухом; уже виден
был длинный нос и шея
птицы, и в ту минуту, как Левин приложился, из-за куста, где стоял Облонский, блеснула красная молния;
птица, как стрела, спустилась и взмыла опять кверху.
Она перелетела ее, как
птица; но в это самое время Вронский, к ужасу своему, почувствовал, что, не
поспев за движением лошади, он, сам не понимая как, сделал скверное, непростительное движение, опустившись на седло.