Неточные совпадения
Пропадает у меня охота беседовать с ним, и покамест совсем не пропала — начал я
говорить; начал, да скоро и забыл про него — первый раз вслух-то
говорю мысли мои, удивляюсь словам своим и весь — как в огне.
— Люди для тебя кончились, —
говорит, — они там в миру грех плодят, а ты от мира отошёл. А если телом откачнулся его — должен и
мыслью уйти, забыть о нём. Станешь о людях думать, не минуя вспомнишь женщину, ею же мир повергнут во тьму греха и навеки связан!
И стал я рассказывать о себе, не скрывая ни одного тайного помысла, ни единой
мысли, памятной мне; он же, полуприкрыв глаза, слушает меня так внимательно, что даже чай не пьёт. Сзади его в окно вечер смотрит, на красном небе чёрные сучья деревьев чертят свою повесть, а я свою
говорю. А когда я кончил — налил он мне рюмку тёмного и сладкого вина.
Но так как брат Миха гораздо гуще об этом деле
говорил, то я уже был насыщен отвращением к таким
мыслям; притом же Михайла отрицал женщину со злобой, поносил её яростно, а отец Антоний рассуждал бесчувственно и скучно.
И не понимаешь, отчего разорился человек, обо что разбил себя? Все как бы слепы и легко спотыкаются на пути; редко слышишь живое, одухотворённое слово, слишком часто люди
говорят по привычке чужие слова, не понимая ни пользы, ни вреда
мысли, заключённой в них.
— Был попом недолго, да расстригли и в Суздаль-монастыре шесть лет сидел! За что, спрашиваешь?
Говорил я в церкви народушке проповеди, он же, по простоте души, круто понял меня. Его за это пороть, меня — судить, тем дело и кончилось. О чём проповеди? Уж не помню. Было это давненько, восемнадцать лет тому назад — можно и забыть. Разными
мыслями я жил, и все они не ко двору приходились.
Ловлю я его слова внимательно, ничего не пропуская: кажется мне, что все они большой
мысли дети.
Говорю, как на исповеди; только иногда, бога коснувшись, запнусь: страшновато мне да и жалко чего-то. Потускнел за это время лик божий в душе моей, хочу я очистить его от копоти дней, но вижу, что стираю до пустого места, и сердце жутко вздрагивает.
— Ну, молчи! —
говорю. — Старый богохульник и безумец ты! Что такое — народ? Грязен телом и
мыслями, нищ умом и хлебом, за копейку душу продаст…
Снова не то: усомнился я в боге раньше, чем увидал людей. Михайла, округлив глаза, задумчиво смотрит мне в лицо, а дядя тяжело шагает по комнате, гладит бороду и тихонько мычит. Нехорошо мне пред ними, что принижаю себя ложью. В душе у меня бестолково и тревожно; как испуганный рой пчёл, кружатся
мысли, и стал я раздражённо изгонять их — хочу опустошить себя. Долго
говорил, не заботясь о связности речи, и, пожалуй, нарочно путал её: коли они умники, то должны всё разобрать. Устал и задорно спрашиваю...
Размышляю о горестном одиночестве человека. Интересно
говорит Михаила,
мыслям своим верует, вижу я их правду, но — почему холодно мне? Не сливается моя душа с душою этого человека, стоит она одиноко, как среди пустыни…
— Бог, о котором я
говорю, был, когда люди единодушно творили его из вещества своей
мысли, дабы осветить тьму бытия; но когда народ разбился на рабов и владык, на части и куски, когда он разорвал свою
мысль и волю, — бог погиб, бог — разрушился!
— Ты, Мишка, нахватался церковных
мыслей, как огурцов с чужого огорода наворовал, и смущаешь людей! Коли
говоришь, что рабочий народ вызван жизнь обновлять, — обновляй, а не подбирай то, что попами до дыр заношено да и брошено!
Сказал он немного, но как-то особенно хорошо и просто, точно детям
говорил: все дружки Михайлы каждым случаем пользовались, чтобы посеять его
мысли. Смутил Костин противников моих, да и меня за сердце задел, — начал я тоже речь
говорить...
Верно он
говорит: чужда мне была книга в то время. Привыкший к церковному писанию, светскую
мысль понимал я с великим трудом, — живое слово давало мне больше, чем печатное. Те же
мысли, которые я понимал из книг, — ложились поверх души и быстро исчезали, таяли в огне её. Не отвечали они на главный мой вопрос: каким законам подчиняется бог, чего ради, создав по образу и подобию своему, унижает меня вопреки воле моей, коя есть его же воля?
А поп
говорит: «Ага! ты вот какие
мысли крутишь!» Ратькова в город отвезли в тюрьму, три месяца сидел, а я — девятнадцать дён.
Неточные совпадения
Хлестаков, молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как
говорят, без царя в голове, — один из тех людей, которых в канцеляриях называют пустейшими.
Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь
мысли. Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты, тем более он выиграет. Одет по моде.
Сначала он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и
говорил, что и в гостинице все нехорошо, и к нему не поедет, и что он не хочет сидеть за него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил
мысли, и, слава богу, все пошло хорошо.
Лука Лукич. Что ж мне, право, с ним делать? Я уж несколько раз ему
говорил. Вот еще на днях, когда зашел было в класс наш предводитель, он скроил такую рожу, какой я никогда еще не видывал. Он-то ее сделал от доброго сердца, а мне выговор: зачем вольнодумные
мысли внушаются юношеству.
Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция
говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в
мыслях. Все это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я написал.
Ходя по улицам с опущенными глазами, благоговейно приближаясь к папертям, они как бы
говорили смердам:"Смотрите! и мы не гнушаемся общения с вами!", но, в сущности,
мысль их блуждала далече.