Неточные совпадения
— Нужно очень долго учить его! —
сказал хозяин, внушительно взглянув на кузнеца. — Теперь, мальчик, обойди лавку и заметь
себе на память, что где лежит…
Он
сказал это неожиданно для
себя и тотчас же, весь охваченный дрожью страха, опустил голову. Старик тихо засмеялся. Потом протяжно и без сердца выговорил...
— Ты не читай книг, —
сказал однажды хозяин. — Книга — блуд, блудодейственного ума чадо. Она всего касается, смущает, тревожит. Раньше были хорошие исторические книги, спокойных людей повести о прошлом, а теперь всякая книга хочет раздеть человека, который должен жить скрытно и плотью и духом, дабы защитить
себя от диавола любопытства, лишающего веры… Книга не вредна человеку только в старости.
Покупатель снова поправил очки, отодвинулся от него и засвистал громче, искоса присматриваясь к старику. Потом, дёрнув головой кверху, он сразу стал прямее, вырос, погладил седые усы, не торопясь подошёл к своему товарищу, взял из его рук книгу, взглянул и бросил её на стол. Евсей следил за ним, ожидая чего-то беспощадного для
себя. Но сутулый дотронулся до руки товарища и
сказал просто, спокойно...
— Мы будем для тебя — лучше родных! —
сказал Доримедонт, уходя, и оставил за
собой тяжёлый запах пива, пота и жира.
Однажды, во время ужина, он, подёргивая
себя за ухо,
сказал...
Потом повернул шею на сторону, наклонил голову и, поглядывая в глаза Климкова, внушительно
сказал, вытянув палец в воздухе перед
собой...
Пришёл горбатый человек, молча снял соломенную шляпу и, помахивая ею в лицо
себе,
сказал красивым грудным голосом...
А человек, за которым он следил, остановился у крыльца, ткнул пальцем кнопку звонка, снял шляпу, помахал ею в лицо
себе и снова взбросил на голову. Стоя в пяти шагах у тумбы, Евсей жалобно смотрел в лицо человека, чувствуя потребность что-то
сказать ему. Тот заметил его, сморщил лицо и отвернулся. Сконфуженный, Евсей опустил голову.
Её неприятный голос опустился до шёпота, стало слышно, как шипит масло на плите, сердито булькает, закипая, вода в котле, глухо воет огонь и стонет Маша. Евсей почувствовал
себя обязанным ответить на острые вопросы кухарки, ему хотелось утешить Машу, он осторожно покашлял и
сказал, не глядя ни на кого...
Евсей улыбался. Он всё ещё чувствовал
себя пустым и лёгким, это было приятно. Он плохо помнил, как ушёл, но не забыл, что все молчали и никто не
сказал ему — прощай…
— Погодя немного, ты осторожно
скажешь им, что поступил конторщиком в типографию, — слышишь? Они спросят — не можешь ли ты достать шрифта?
Скажи — могу, но умей
сказать это просто, так, чтобы люди видели, что для тебя всё равно: достать — не достать… Зачем — не спрашивай! Веди
себя дурачком, каков ты есть. Если ты это дело провалишь — тебе будет скверно… После каждого свидания — докладывай мне, что слышал…
«
Сказать ей теперь, что всё это фокус, чтобы погубить её?» — спрашивал он сам
себя.
«Зачем я
сказал?» — упрекнул
себя Евсей, потом с лёгкой тревогой и неприязнью попросил Векова: — Вы об этом не говорите никому, пожалуйста!
— Понимаешь, — иду бульваром, вижу — толпа, в середине оратор, ну, я подошёл, стою, слушаю. Говорит он этак, знаешь, совсем без стеснения, я на всякий случай и спросил соседа: кто это такой умница? Знакомое, говорю, лицо — не знаете вы фамилии его? Фамилия — Зимин. И только это он назвал фамилию, вдруг какие-то двое цап меня под руки. «Господа, — шпион!» Я слова
сказать не успел. Вижу
себя в центре, и этакая тишина вокруг, а глаза у всех — как шилья… Пропал, думаю…
— Да, брат, аплодировали! — с восторгом воскликнул Грохотов, застучал кулаком по своей узкой груди и закашлялся. — Теперь кончено, — я
себя знаю! Артист, вот он — я! Могу
сказать — обязан своему искусству жизнью, — а что? Очень просто! Народ шутить не любит…
— Пойдём, всё равно! —
сказал Мельников и, взяв его за руку, повёл за
собой, говоря: — Мне одному скучно будет. И боязлив я стал… Не того боюсь, что убьют, коли узнают сыщика, а так, просто — жутко.
Неточные совпадения
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу
сказать. Да и странно говорить: нет человека, который бы за
собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.
Как взбежишь по лестнице к
себе на четвертый этаж —
скажешь только кухарке: «На, Маврушка, шинель…» Что ж я вру — я и позабыл, что живу в бельэтаже.
Аммос Федорович. Нет, я вам
скажу, вы не того… вы не… Начальство имеет тонкие виды: даром что далеко, а оно
себе мотает на ус.
Не так ли, благодетели?» // — Так! — отвечали странники, // А про
себя подумали: // «Колом сбивал их, что ли, ты // Молиться в барский дом?..» // «Зато,
скажу не хвастая, // Любил меня мужик!
— Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да в землю сам ушел по грудь // С натуги! По лицу его // Не слезы — кровь течет! // Не знаю, не придумаю, // Что будет? Богу ведомо! // А про
себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда ты, сила, делася? // На что ты пригодилася? — // Под розгами, под палками // По мелочам ушла!