Неточные совпадения
Пьяных он тоже боялся, — мать
говорила ему, что в пьяного
человека вселяется бес. Старику казалось, что этот бес — колючий, как ёж, и мокрый, точно лягушка, рыжий, с зелёными глазами. Он залезает в живот
человека, егозит там — и оттого
человек бесится.
— Это — козырь! — заметил
человек с шишкой. Он сидел, упираясь маленькими тёмными руками в свои острые колени,
говорил немного, и порою Евсей слышал какие-то особенные слова.
— Однако тебе это всё равно. И колдун —
человек. Ты вот что знай: город — он опасный, он вон как приучает
людей: жена у
человека на богомолье ушла, а он сейчас на её место стряпуху посадил и — балуется. А старик такого примера показать не может… Я и
говорю, что, мол, тебе с ним ладно будет, надо думать. Будешь ты жить за ним, как за кустом, сиди да поглядывай.
Дядя заставил Евсея проститься с хозяевами и повёл его в город. Евсей смотрел на всё совиными глазами и жался к дяде. Хлопали двери магазинов, визжали блоки; треск пролёток и тяжёлый грохот телег, крики торговцев, шарканье и топот ног — все эти звуки сцепились вместе, спутались в душное, пыльное облако.
Люди шли быстро, точно боялись опоздать куда-то, перебегали через улицу под мордами лошадей. Неугомонная суета утомляла глаза, мальчик порою закрывал их, спотыкался и
говорил дяде...
Но праздника не было.
Люди понукали друг друга, ругались, иногда дрались и почти каждый день
говорили что-нибудь дурное друг о друге.
Ему стало жалко Раису — зачем она сделалась женою
человека, который
говорит о ней дурно? И, должно быть, ей очень холодно лежать, голой на кожаном диване. Мелькнула у него нехорошая мысль, но она подтверждала слова старика о Раисе, и Евсей пугливо прогнал эту мысль.
Иногда в праздник хозяин запирал лавку и водил Евсея по городу. Ходили долго, медленно, старик указывал дома богатых и знатных
людей,
говорил о их жизни, в его рассказах было много цифр, женщин, убежавших от мужей, покойников и похорон. Толковал он об этом торжественно, сухо и всё порицал. Только рассказывая — кто, от чего и как умер, старик оживлялся и
говорил так, точно дела смерти были самые мудрые и интересные дела на земле.
—
Говорят, он передразнивать
людей мастер?
Одни
люди жаловались, просили, оправдывались,
говоря покорно и плаксиво, другие покрикивали на них сердито, насмешливо, устало. Шелестела бумага, скрипели перья, и сквозь весь этот шум просачивался тихий плач девушки.
О них в канцелярии
говорили много, почти всегда насмешливо, порою злобно, но под насмешками и злобой Евсею чувствовался скрытый интерес и некоторый почтительный страх перед
людьми, которые держались независимо.
Больше всего возбуждали интерес служащих политические сыщики,
люди с неуловимыми физиономиями, молчаливые и строгие. О них с острой завистью
говорили, что они зарабатывают большие деньги, со страхом рассказывали, что этим
людям — всё известно, всё открыто; сила их над жизнью
людей — неизмерима, они могут каждого
человека поставить так, что куда бы
человек ни подвинулся, он непременно попадёт в тюрьму.
— Я, брат, —
говорил он, — вес жизни знаю — и сколько стоит
человеку фунт добра и зла! А тебе сразу счастье пришло, вот я тебя поставил на место и буду толкать до возможной высоты…
Говоря, он покачивал своё грузное тело, стул под ним жалобно скрипел. Евсей чувствовал, что этот
человек может заставить его сделать всё, что захочет.
— Месяц и двадцать три дня я за ними ухаживал — н-на! Наконец — доношу: имею, мол, в руках след подозрительных
людей. Поехали. Кто таков? Русый, который котлету ел,
говорит — не ваше дело. Жид назвался верно. Взяли с ними ещё женщину, — уже третий раз она попадается. Едем в разные другие места, собираем народ, как грибы, однако всё шваль, известная нам. Я было огорчился, но вдруг русый вчера назвал своё имя, — оказывается господин серьёзный, бежал из Сибири, — н-на! Получу на Новый год награду!
— Не понимаешь ты политики, оттого и
говоришь ерунду, любезная моя!
Людей этих мы вовсе не желаем истребить окончательно — они для нас как бы искры и должны указывать нам, где именно начинается пожар. Это
говорит Филипп Филиппович, а он сам из политических и к тому же — еврей, н-на… Это очень тонкая игра…
Его бритое лицо было покрыто частой сетью мелких красных жилок, издали оно казалось румяным, а вблизи — иссечённым тонким прутом. Из-под седых бровей и устало опущенных век сердито блестели невесёлые глаза,
говорил он ворчливо и непрерывно курил толстые, жёлтые папиросы, над большой, белой головой всегда плавало облако синеватого дыма, отмечая его среди других
людей.
Утром, по каменному лицу Раисы и злому раздражению сыщика, Евсей понял, что эти
люди не помирились. За ужином они снова начали спор, сыщик ругался, его распухшее, синее лицо было страшно, правая рука висела на перевязи, левой он грозно размахивал. Раиса, бледная и спокойная, выкатив круглые глаза, следила за взмахами его красной руки и
говорила упрямо, кратко, почти одни и те же слова...
— Прощай! —
говорил он, положив руку на плечо Евсея. — Живи осторожно.
Людям не верь, женщинам — того больше. Деньгам цену знай. Серебром — купи, золото — копи, меди — не гнушайся, железом — обороняйся, есть такая казацкая поговорка. Я ведь казак, н-на…
— Всё равно! Мы
говорим от множества
людей — они верят в антихриста… Мы должны указать корень зла. Где видим его? В проповеди разрушения…
Осенняя ночь дышала в окно тёплой и душистой сыростью, в чёрном небе трепетали, улетая всё выше и выше, тысячи ярких звёзд, огонь лампы вздрагивал и тоже рвался вверх. Двое
людей, наклонясь друг к другу, важно и тихо
говорили. Всё вокруг было таинственно, жутко и приятно поднимало куда-то к новому, хорошему.
— Сегодня я, — начал он, опустив голову и упираясь согнутыми руками в колени, — ещё раз
говорил с генералом. Предлагаю ему — дайте средства, я подыщу
людей, открою литературный клуб и выловлю вам самых лучших мерзавцев, — всех. Надул щёки, выпучил свой животище и заявил, скотина, — мне, дескать, лучше известно, что и как надо делать. Ему всё известно! А что его любовница перед фон-Рутценом голая танцевала, этого он не знает, и что дочь устроила себе выкидыш — тоже не знает…
Вчера, несмотря на все волнения дня, Пётр казался Климкову интересным и ловким
человеком, а теперь он
говорил с натугой, двигался неохотно и всё у него падало из рук. Это делало Климкова смелее, и он спросил...
Евсей редко ощущал чувство жалости к
людям, но теперь оно почему-то вдруг явилось. Вспотевший от волнения, он быстро, мелкими шагами перебежал на другую сторону улицы, забежал вперёд, снова перешёл улицу и встретил
человека грудь ко груди. Перед ним мелькнуло тёмное, бородатое лицо с густыми бровями, рассеянная улыбка синих глаз.
Человек что-то напевал или
говорил сам себе, — его губы шевелились.
Говорят об иностранных государствах и порядках, о рабочем социализме и свободе для
людей.
Этот круглый
человек с волосатыми руками, толстогубый и рябой, чаще всех
говорил о женщинах. Он понижал свой мягкий голос до шёпота, шея у него потела, ноги беспокойно двигались, и тёмные глаза без бровей и ресниц наливались тёплым маслом. Тонко воспринимавший запахи, Евсей находил, что от Соловьева всегда пахнет горячим, жирным, испорченным мясом.
Когда Евсей служил в полиции, там рассказывали о шпионах как о
людях, которые всё знают, всё держат в своих руках, всюду имеют друзей и помощников; они могли бы сразу поймать всех опасных
людей, но не делают этого, потому что не хотят лишить себя службы на будущее время. Вступая в охрану, каждый из них даёт клятву никого не жалеть, ни мать, ни отца, ни брата, и ни слова не
говорить друг другу о тайном деле, которому они поклялись служить всю жизнь.
Евсей ожидал увидеть фигуры суровые, ему казалось, что они должны
говорить мало, речи их непонятны для простых
людей и каждый из них обладает чудесной прозорливостью колдуна, умеющего читать мысли
человека.
В разговорах о
людях, которых они выслеживали, как зверей, почти никогда не звучала яростная ненависть, пенным ключом кипевшая в речах Саши. Выделялся Мельников, тяжёлый, волосатый
человек с густым ревущим голосом, он ходил странно, нагибая шею, его тёмные глаза всегда чего-то напряжённо ждали, он мало
говорил, но Евсею казалось, что этот
человек неустанно думает о страшном. Был заметен Красавин холодной злобностью и Соловьев сладким удовольствием, с которым он
говорил о побоях, о крови и женщинах.
О революционере большинство
говорило равнодушно, как о
человеке надоевшем, иногда насмешливо, как о забавном чудаке, порою с досадой, точно о ребёнке, который озорничает и заслуживает наказания. Евсею стало казаться, что все революционеры — пустые
люди, несерьёзные, они сами не знают, чего хотят, и только вносят в жизнь смуту, беспорядок.
Я не
говорю вам — убивайте, нет, конечно, убить
человека немудрено, это может сделать всякий дурак.
— К чему эти шутки? Я
говорю серьёзно. Если мы арестуем их без оснований, мы должны будем выпустить их, — только и всего. А лично вам, Пётр Петрович, я замечу, что вы уже давно обещали мне нечто — помните?.. Точно так же и вы, Красавин,
говорили, что вам удалось познакомиться с
человеком, который может провести вас к террористам, — ну, что же?..
— Они
говорят народу: ты можешь устроить для себя другую, лёгкую жизнь. Врут они, дети мои! Жизнь строит государь император и святая наша церковь, а
люди ничего не могут изменить, ничего!..
Евсей, слушая эти речи, ждал, когда будут
говорить о русском народе и объяснят: почему все
люди неприятны и жестоки, любят мучить друг друга, живут такой беспокойной, неуютной жизнью, и отчего такая нищета, страх везде и всюду злые стоны? Но об этом никто не
говорил.
— Я господ своих не осуждаю! — перебила её Лиза. — Нисколько. Они хорошие
люди, не ругаются, не жадные… И всё они знают, обо всём
говорят…
Он
говорил быстро, глаза его радостно улыбались всему, что видели. Останавливаясь перед окнами магазинов, смотрел взглядом
человека, которому все вещи приятны, всё интересно, — указывал Евсею на оружие и с восторгом
говорил...
Каждый вечер в охранном отделении тревожно
говорили о новых признаках общего возбуждения
людей, о тайном союзе крестьян, которые решили отнять у помещиков землю, о собраниях рабочих, открыто начинавших порицать правительство, о силе революционеров, которая явно росла с каждым днём.
И, повинуясь влечению к новым для него
людям, он всё чаще посещал Якова, более настойчиво искал встреч с Ольгой, а после каждого свидания с ними — тихим голосом, подробно докладывал Саше о том, что они
говорили, что думают делать. И ему было приятно
говорить о них, он повторял их речи с тайным удовольствием.
— Замечаете вы, — тихо
говорила девушка, — как быстро
люди знакомятся? Все ищут друзей, находят их, все становятся доверчивее, смелее.
«Вы напрасно так нехорошо
говорите о
людях, Климков. Разве вам не в чем упрекнуть себя?»
Слушая новые речи, Евсей робко улыбался, беспомощно оглядываясь, искал вокруг себя в толпе
человека, с которым можно было бы откровенно
говорить, но, находя приятное, возбуждающее доверие лицо, вздыхал и думал...
Всюду собирались толпы
людей и оживлённо
говорили свободной, смелою речью о близких днях торжества правды, горячо верили в неё, а неверующие молчали, присматриваясь к новым лицам, запоминая новые речи. Часто среди толпы Климков замечал шпионов и, не желая, чтобы они видели его, поспешно уходил прочь. Чаще других встречался Мельников. Этот
человек возбуждал у Евсея особенный интерес к себе. Около него всегда собиралась тесная куча
людей, он стоял в середине и оттуда тёмным ручьём тёк его густой голос.
— Саша кричит — бейте их! Вяхирев револьверы показывает, — буду,
говорит, стрелять прямо в глаза, Красавин подбирает шайку каких-то
людей и тоже всё
говорит о ножах, чтобы резать и прочее. Чашин собирается какого-то студента убить за то, что студент у него любовницу увёл. Явился ещё какой-то новый, кривой, и всё улыбается, а зубы у него впереди выбиты — очень страшное лицо. Совершенно дико всё это… Он понизил голос до шёпота и таинственно сказал...
— Вот и я
говорю: не надо было позволять этого! — Сказал Пантелеев, и очки задвигались на его широком носу. — Какое у нас положение теперь? Нисколько не думает начальство о
людях…
— Сегодня в охрану не явилось семь
человек, — почему? Многие, кажется, думают, что наступили какие-то праздники? Глупости не потерплю, лени — тоже… Так и знайте… Я теперь заведу порядки серьёзные, я — не Филипп! Кто
говорил, что Мельников ходит с красным флагом?
Высокий
человек с костлявым лицом жалобно
говорил, разводя руками...
Евсей, с радостью слушая эти слова, незаметно разглядывал молодое лицо, сухое и чистое, с хрящеватым носом, маленькими усами и клочком светлых волос на упрямом подбородке.
Человек сидел, упираясь спиной в угол вагона, закинув ногу на ногу, он смотрел на публику умным взглядом голубых глаз и,
говорил, как имеющий власть над словами и мыслями, как верующий в их силу.
Климков беспокойно взглянул на молодого
человека, тот снял шляпу и, поправляя белокурые волнистые волосы,
говорил...
Среди толпы вьюном вился Яков Зарубин, вот он подбежал к Мельникову и, дёргая его за рукав, начал что-то
говорить, кивая головой на вагон. Климков быстро оглянулся на
человека в шапке, тот уже встал и шёл к двери, высоко подняв голову и нахмурив брови. Евсей шагнул за ним, но на площадку вагона вскочил Мельников, он загородил дверь, втиснув в неё своё большое тело, и зарычал...
— Слышали?.. Богиня,
говорит он. А между прочим, у нас, русских
людей, одна есть богиня — пресвятая богородица Мария дева. Вот как
говорят эти кудрявые молодчики, да!
— Видите? Они, кудрявые, по улицам ходят, народ избивают, который за государеву правду против измены восстаёт, а мы, русские, православные
люди, даже
говорить не смей. Это — свобода?