Неточные совпадения
Человек назвал хозяев и дядю Петра людями и этим как бы отделил себя от них. Сел он не близко к столу, потом ещё отодвинулся
в сторону от кузнеца и оглянулся вокруг, медленно двигая тонкой, сухой
шеей. На голове у него, немного выше лба, над правым глазом, была большая шишка, маленькое острое ухо плотно прильнуло к черепу, точно желая спрятаться
в короткой бахроме седых волос. Он был серый, какой-то пыльный. Евсей незаметно старался рассмотреть под очками глаза, но не мог, и это тревожило его.
Маленький, пыльный старик метался по лавке, точно крыса
в западне. Он подбегал к двери, высовывал голову на улицу, вытягивал
шею, снова возвращался
в лавку, ощупывал себя растерявшимися, бессильными руками и бормотал и шипел, встряхивая головой так, что очки его прыгали по лицу...
Когда она прошла мимо Евсея, не заметив его, он невольно потянулся за нею, подошёл к двери
в кухню, заглянул туда и оцепенел от ужаса: поставив свечу на стол, женщина держала
в руке большой кухонный нож и пробовала пальцем остроту его лезвия. Потом, нагнув голову, она дотронулась руками до своей полной
шеи около уха, поискала на ней чего-то длинными пальцами, тяжело вздохнув, тихо положила нож на стол, и руки её опустились вдоль тела…
Вытянув
шею над столом, Евсей осматривал служащих, желая найти среди них кого-то, кто помог бы ему.
В нём пробудился инстинкт самозащиты и собирал все подавленные чувства, разорванные мысли
в одно стремление — поскорее приспособиться к этому месту и людям, чтобы сделать себя незаметным среди них.
Потом повернул
шею на сторону, наклонил голову и, поглядывая
в глаза Климкова, внушительно сказал, вытянув палец
в воздухе перед собой...
— Надо достать и
сшить тебе костюм, нельзя долго ходить
в одном… Ты должен всех замечать, тебя никто…
В разговорах о людях, которых они выслеживали, как зверей, почти никогда не звучала яростная ненависть, пенным ключом кипевшая
в речах Саши. Выделялся Мельников, тяжёлый, волосатый человек с густым ревущим голосом, он ходил странно, нагибая
шею, его тёмные глаза всегда чего-то напряжённо ждали, он мало говорил, но Евсею казалось, что этот человек неустанно думает о страшном. Был заметен Красавин холодной злобностью и Соловьев сладким удовольствием, с которым он говорил о побоях, о крови и женщинах.
Евсей часто бывал
в одном доме, где жили доктор и журналист, за которыми он должен был следить. У доктора служила кормилица Маша, полная и круглая женщина с весёлым взглядом голубых глаз. Она была ласкова, говорила быстро, а иные слова растягивала, точно пела их. Чисто одетая
в белый или голубой сарафан, с бусами на голой
шее, пышногрудая, сытая, здоровая, она нравилась Евсею.
Он пришёл первым, подарил Маше голубые бусы, Анфисе роговую гребёнку; они, довольные подарками, наперебой угощали его чаем и наливкой. Маша, красиво выгибая полную белую
шею, заглядывала
в лицо ему с доброй улыбкой, и глаза её мягко ласкали его сердце. Анфиса, разливая чай, спрашивала...
— Глядите — сыщик! — тихо воскликнул Макаров. Евсей вскочил на ноги, снова быстро сел, взглянул на Ольгу, желая понять, заметила ли она его невольное испуганное движение? Не понял. Она молча и внимательно рассматривала тёмную фигуру Мельникова; как бы с трудом сыщик шёл по дорожке мимо столов и, согнув
шею, смотрел
в землю, а руки его висели вдоль тела, точно вывихнутые.
— Студенты? — спросила рыжая девица подругу, толстую брюнетку с высокой голой грудью и голубой лентой на
шее. Та что-то шепнула
в ухо ей, рыжая сделала Евсею гримасу, он отвернулся от неё и сказал Зарубину недовольно...
В канцелярии сидели Пётр, Грохотов, Евсей и ещё двое новых шпионов — один рыжий, горбоносый, с крупными веснушками на лице и
в золотых очках, другой — бритый, лысый и краснощёкий, с широким носом и багровым пятном на
шее около левого уха.
— Понимаешь, — иду бульваром, вижу — толпа,
в середине оратор, ну, я подошёл, стою, слушаю. Говорит он этак, знаешь, совсем без стеснения, я на всякий случай и спросил соседа: кто это такой умница? Знакомое, говорю, лицо — не знаете вы фамилии его? Фамилия — Зимин. И только это он назвал фамилию, вдруг какие-то двое цап меня под руки. «Господа, — шпион!» Я слова сказать не успел. Вижу себя
в центре, и этакая тишина вокруг, а глаза у всех — как
шилья… Пропал, думаю…
За ним, подпрыгивая и вертя
шеями, катились по мостовой какие-то тёмные и серые растрёпанные люди, они поднимали головы и руки кверху, глядя
в окна домов, наскакивали на тротуары, сбивали шапки с прохожих, снова подбегали к Мельникову и кричали, свистели, хватались друг за друга, свиваясь
в кучу, а Мельников, размахивая флагом, охал и гудел, точно большой колокол.
Ну, учили они меня целый вечер,
в карцере было это, насовали
в мешок тряпья, перевязали его верёвкой, будто
шею сделали, и я его на крючок вздёргивал, учился.
Он торопился, пальцы дрожали, и плечи его невольно поднимались кверху, точно желая спрятать
шею, а
в голове пугливо билось...
А когда очнулся, то увидал, что сидит
в овраге и на груди у него болтаются оборванные подтяжки, брюки лопнули, сквозь материю жалобно смотрят до крови исцарапанные колени. Всё тело полно боли, особенно болела
шея, и холод точно кожу с него сдирал. Запрокинувшись назад, Евсей посмотрел на обрыв, — там, под белым сучком берёзы,
в воздухе качался ремень тонкой змеёй и манил к себе.
Вдали родился воющий шум и гул, запели, зазвенели рельсы;
в сумраке, моргая красными очами, бежал поезд; сумрак быстро плыл за ним, становясь всё гуще и темнее. Евсей торопливо, как только мог, взошёл на путь, опустился на колени, потом улёгся поперёк пути на бок, спиною к поезду, положил
шею на рельс и крепко закутал голову полою пальто.
Неточные совпадения
Вгляделся барин
в пахаря: // Грудь впалая; как вдавленный // Живот; у глаз, у рта // Излучины, как трещины // На высохшей земле; // И сам на землю-матушку // Похож он:
шея бурая, // Как пласт, сохой отрезанный, // Кирпичное лицо, // Рука — кора древесная, // А волосы — песок.
Да тут беда подсунулась: // Абрам Гордеич Ситников, // Господский управляющий, // Стал крепко докучать: // «Ты писаная кралечка, // Ты наливная ягодка…» // — Отстань, бесстыдник! ягодка, // Да бору не того! — // Укланяла золовушку, // Сама нейду на барщину, // Так
в избу прикатит! //
В сарае,
в риге спрячуся — // Свекровь оттуда вытащит: // «Эй, не шути с огнем!» // — Гони его, родимая, // По
шее! — «А не хочешь ты // Солдаткой быть?» Я к дедушке: // «Что делать? Научи!»
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, — говорю, — я Демушку // Любила, берегла… — // «А зельем не поила ты? // А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — // И тут я покорилася, // Я
в ноги поклонилася: // — Будь жалостлив, будь добр! // Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? //
В груди у них нет душеньки, //
В глазах у них нет совести, // На
шее — нет креста!
Кутейкин. Тут мой ли грех? Лишь указку
в персты, басурман
в глаза. Ученичка по головке, а меня по
шее.
Он
сшил себе новую пару платья и хвастался, что на днях откроет
в Глупове такой магазин, что самому Винтергальтеру [Новый пример прозорливости: Винтергальтера
в 1762 году не было.