«Вот что вконец съело ему сердце», — с грустью и состраданием подумал Кожемякин, чувствуя, что он устал от этих речей, не может больше слушать их и дышать спёртым воздухом тёмной, загромождённой комнаты; он встал, взял
руку хозяина и, крепко пожав её, сказал...
Неточные совпадения
Чернобородый мужик подумал, поглядел на
хозяина и поднялся, опираясь
руками о стол.
А были — которые
хозяевами считали себя исконными, века вековать на земле надеялись, добро делать старались, только — не к месту: на болоте сеять — зря
руками махать!
Первая ложка —
хозяину, а за ним тянулись
руки остальных, по очереди старшинства; сначала хлебали горячее без мяса, потом
хозяин, ударяя ложкой о край чашки, командовал...
— Давай
рука,
хозяин! Будем довольна, ты — мине, я — тибяй…
Звук оборвался, растаял. Из тьмы выдвинулась стройная фигура дворника, он подошёл к
хозяину и, разведя
руками, заговорил так, точно его душила чья-то тяжёлая
рука.
У ворот дома стоял Шакир с лопатой в
руках; увидав
хозяина, он смешно затопал ногами.
И взял
хозяина под локоть, но Кожемякин обиделся, замахал
руками и заорал...
Наталья, точно каменная, стоя у печи, заслонив чело широкой спиной, неестественно громко сморкалась, каждый раз заставляя
хозяина вздрагивать. По стенам кухни и по лицам людей расползались какие-то зелёные узоры, точно всё обрастало плесенью, голова Саввы — как морда сома, а пёстрая рожа Максима — железный, покрытый ржавчиной заступ. В углу, положив длинные
руки на плечи Шакира, качался Тиунов, говоря...
Ошеломлённый, замирая в страхе, Кожемякин долго не мог понять тихий шёпот татарина, нагнувшегося к нему, размахивая
руками, и, наконец, понял: Галатская с Цветаевым поехали по уезду кормить голодных мужиков, а полиция схватила их, арестовала и увезла в город; потом, ночью, приехали жандармы, обыскали весь дом, спрашивали его, Шакира, и Фоку — где
хозяин?
Прошёлся по комнате, стройный и красивый, остановился против
хозяина, заложив
руки за шею, и, покачиваясь, продолжал...
Жизнь его шла суетно и бойко, люди всё теснее окружали, и он стал замечать, что
руки их направлены к его карманам. То один, то другой из деловых людей города тайно друг от друга предлагали ему вступить с ними в компанию, обещая золотые барыши, и всё чаще являлся крепенький Сухобаев, садился против
хозяина и, спрятав глазки, убедительно говорил...
Мигая глазами, как слепой, Сухобаев подвинулся ещё ближе, положил свои
руки на колени
хозяина и тихо, убедительно предложил...
На другой день она снова явилась, а за нею, точно на верёвке, опустив голову, согнувшись, шёл чахоточный певчий. Смуглая кожа его лица, перерезанная уродливым глубоким шрамом, дрожала, губы искривились, тёмные, слепо прикрытые глаза бегали по комнате, минуя
хозяина, он встал, не доходя до окна, как межевой столб в поле, и завертел фуражку в
руках так быстро, что нельзя было разобрать ни цвета, ни формы её.
Так и Нехлюдов чувствовал уже всю гадость того, что он наделал, чувствовал и могущественную
руку хозяина, но он всё еще не понимал значения того, что он сделал, не признавал самого хозяина.
Но почему же я не могу предположить, например, хоть такое обстоятельство, что старик Федор Павлович, запершись дома, в нетерпеливом истерическом ожидании своей возлюбленной вдруг вздумал бы, от нечего делать, вынуть пакет и его распечатать: „Что, дескать, пакет, еще, пожалуй, и не поверит, а как тридцать-то радужных в одной пачке ей покажу, небось сильнее подействует, потекут слюнки“, — и вот он разрывает конверт, вынимает деньги, а конверт бросает на пол властной
рукой хозяина и уж, конечно, не боясь никакой улики.
Неточные совпадения
Осип. Да, хорошее. Вот уж на что я, крепостной человек, но и то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший
хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув
рукою), — бог с ним! я человек простой».
— Да, он удивительно смешно говорит. Поняла, куда
хозяин идет! — прибавил он, потрепав
рукой Ласку, которая, подвизгивая, вилась около Левина и лизала то его
руку, то его сапоги и ружье.
Помещик с седыми усами был, очевидно, закоренелый крепостник и деревенский старожил, страстный сельский
хозяин. Признаки эти Левин видел и в одежде — старомодном, потертом сюртуке, видимо непривычном помещику, и в его умных, нахмуренных глазах, и в складной русской речи, и в усвоенном, очевидно, долгим опытом повелительном тоне, и в решительных движениях больших, красивых, загорелых
рук с одним старым обручальным кольцом на безыменке.
— Этот сыр не дурен. Прикажете? — говорил
хозяин. — Неужели ты опять был на гимнастике? — обратился он к Левину, левою
рукой ощупывая его мышцу. Левин улыбнулся, напружил
руку, и под пальцами Степана Аркадьича, как круглый сыр, поднялся стальной бугор из-под тонкого сукна сюртука.
Большой дом со старою семейною мебелью; не щеголеватые, грязноватые, но почтительные старые лакеи, очевидно, еще из прежних крепостных, не переменившие
хозяина; толстая, добродушная жена в чепчике с кружевами и турецкой шали, ласкавшая хорошенькую внучку, дочь дочери; молодчик сын, гимназист шестого класса, приехавший из гимназии и, здороваясь с отцом, поцеловавший его большую
руку; внушительные ласковые речи и жесты
хозяина — всё это вчера возбудило в Левине невольное уважение и сочувствие.