Неточные совпадения
Не ожидая ответа, он плачевно сморщил лицо, завёл
глаза под лоб и тонким бабьим голосом пропел...
Говоря о колдовстве, она понижала голос до жуткого шёпота, её круглые розовые щёки и полная, налитая жиром шея бледнели,
глаза почти закрывались, в словах шелестело что-то безнадёжное и покорное. Она рассказывала, как ведуны вырезывают человечий след и наговорами на нём сушат кровь человека, как пускают по ветру килы [Кила — грыжа — Ред.] и лихорадки на людей, загоняют
под копыта лошадей гвозди, сделанные из гробовой доски, а ночью в стойло приходит мертвец, хозяин гроба, и мучает лошадь, ломая ей ноги.
Тонкий, как тростинка, он в своём сером подряснике был похож на женщину, и странно было видеть на узких плечах и гибкой шее большую широколобую голову, скуластое лицо, покрытое неровными кустиками жёстких волос.
Под левым
глазом у него сидела бородавка, из неё тоже кустились волосы, он постоянно крутил их пальцами левой руки, оттягивая веко книзу, это делало один
глаз больше другого.
Глаза его запали глубоко
под лоб и светились из тёмных ям светом мягким, безмолвно говоря о чём-то сердечном и печальном.
Львиное лицо дьячка задумчиво нахмурилось,
глаза ушли
под лоб, он поднял палец, как бы грозя кому-то.
Он становился развязней, меньше заикался, а мёртвые его
глаза как будто ещё выросли, расширились и жаднее выкатывались из-под узкого лба.
Юноша, искоса поглядывая на Палагу, удивлялся: её розовое кукольное лицо было, как всегда, покорно спокойно,
глаза красиво прикрыты ласковыми тенями ресниц; она жевала лепёшку не торопясь и не открывая рта, и красные губы её жили, как лепестки цветка
под тихим ветром.
Повинуясь вдруг охватившему его предчувствию чего-то недоброго, он бесшумно пробежал малинник и остановился за углом бани, точно схваченный за сердце крепкою рукою:
под берёзами стояла Палага, разведя руки, а против неё Савка, он держал её за локти и что-то говорил. Его шёпот был громок и отчётлив, но юноша с минуту не мог понять слов, гневно и брезгливо глядя в лицо мачехе. Потом ему стало казаться, что её
глаза так же выкатились, как у Савки, и, наконец, он ясно услышал его слова...
Матвей понял смысл речи, — он слыхал много историй о том, как травят людей белым порошком, — небо побагровело в его
глазах, он схватил стоявший
под рукою, у стены бани, заступ, прыгнул вперёд и с размаха ударил Савку.
Имя отца дохнуло на юношу холодом; он вспомнил насмешливые, хищные
глаза, брезгливо оттопыренную губу и красные пальцы пухлых рук. Съёжился и сунул голову
под подушку.
Он отвёл её в свою горницу и, когда она легла на постель, заведя
глаза под лоб, уныло отошёл от неё, отодвинутый знакомым ему, солоноватым тёплым запахом, — так пахло от избитого Савки.
Дворник ловко вертелся
под его толчками, не сводя с Матвея серых, косо поставленных
глаз, и посмеивался добродушным, умным смешком.
Из-под шали, приспущенной на лоб и закрывавшей подбородок, сердито смотрели круглые совиные
глаза и неподвижно торчал большой, словно железный, нос.
— И вот, вижу я — море! — вытаращив
глаза и широко разводя руками, гудел он. — Океан! В одном месте — гора, прямо
под облака. Я тут, в полугоре, притулился и сижу с ружьём, будто на охоте. Вдруг подходит ко мне некое человечище, как бы без лица, в лохмотье одето, плачет и говорит: гора эта — мои грехи, а сатане — трон! Упёрся плечом в гору, наддал и опрокинул её. Ну, и я полетел!
Улыбка женщины была какая-то медленная и скользящая: вспыхнув в глубине
глаз, она красиво расширяла их; вздрагивали, выпрямляясь, сведённые морщиною брови, потом из-под чуть приподнятой губы весело блестели мелкие белые зубы, всё лицо ласково светлело, на щеках появлялись славные ямки, и тогда эта женщина напоминала Матвею когда-то знакомый, но стёртый временем образ.
— Н-нет, — сказал Кожемякин, съёжившись и опуская
глаза под её взглядом, тяжёлым, точно отталкивавшим его.
Он заметил, что постоялка всегда говорит на два лада: или неуважительно — насмешливо и дерзко, или строго — точно приказывая верить ей. Часто её тёмные
глаза враждебно и брезгливо суживались
под тяжестью опущенных бровей и ресниц, губы вздрагивали, а рот становился похож на злой красный цветок, и она бросала сквозь зубы...
Не отзываясь на вздохи и кашель, не смея встать и уйти, он пролежал
под забором до утра так неподвижно, что на заре осторожная птичка, крапивник, села на ветку полыни прямо над лицом его и, лишь увидав открытые
глаза, пугливо метнулась прочь, в корни бурьяна.
И вот начала она меня прикармливать: то сладенького даст, а то просто так,
глазами обласкает, ну, а известно, о чём в эти годы мальчишки думают, — вытягиваюсь я к ней, как травина к теплу. Женщина захочет — к ней и камень прильнёт, не то что живое. Шло так у нас месяца три — ни в гору, ни
под гору, а в горе, да на горе: настал час, подошла она вплоть ко мне, обнимает, целует, уговаривает...
С этого и началось. Когда он вышел за ворота, на улице, против них, стоял человек в чуйке и картузе, нахлобученном на нос. Наклоня голову, как бык, он глядел из-под козырька, выпучив рачьи
глаза, а тулья картуза и чуйка были осыпаны мелким серебром изморози.
Савка, сидя на полу, всё орал аллилуйю и хотел закрыть
глаза, вдавливая их
под лоб пальцами, а они вылезали прочь, Дроздов же доказывал Тиунову, обняв и целуя его...
— А ты — хвост! — упрямо твердил Савка, всё загоняя
глаза под лоб.
Шёл за гробом казначей; идёт сутуло, ногами шаркает, голова наклонена, как
под нож или топор, лицо багровое,
глаза опухли, затекли, — совсем кабан.
«Вдруг ударило солнце теплом, и земля за два дня обтаяла, как за неделю; в ночь сегодня вскрылась Путаница, и нашёлся Вася
под мостом, ниже портомойни. Сильно побит, но сам в реку бросился или сунул кто — не дознано пока. Виня Ефима, полиция допрашивала его, да он столь горем ушиблен, что заговариваться стал и никакого толка от него не добились. Максим держит руки за спиной и молчит, точно заснул;
глаза мутные, зубы стиснул.
Город был насыщен зноем, заборы, стены домов, земля — всё дышало мутным, горячим дыханием, в неподвижном воздухе стояла дымка пыли, жаркий блеск солнца яростно слепил
глаза. Над заборами тяжело и мёртво висели вялые, жухлые ветви деревьев, душные серые тени лежали
под ногами. То и дело встречались тёмные оборванные мужики, бабы с детьми на руках,
под ноги тоже совались полуголые дети и назойливо ныли, простирая руки за милостыней.
Собака взглянула на него здоровым
глазом, показала ещё раз медный и, повернувшись спиной к нему, растянулась, зевнув с воем. На площадь из улицы, точно волки из леса на поляну, гуськом вышли три мужика; лохматые, жалкие, они остановились на припёке, бессильно качая руками, тихо поговорили о чём-то и медленно, развинченной походкой, всё так же гуськом пошли к ограде, а из-под растрёпанных лаптей поднималась сухая горячая пыль. Где-то болезненно заплакал ребёнок, хлопнула калитка и злой голос глухо крикнул...
Из переулка, озабоченно и недовольно похрюкивая, вышла свинья, остановилась, поводя носом и встряхивая ушами, пятеро поросят окружили её и, подпрыгивая, толкаясь, вопросительно подвизгивая, тыкали мордами в бока ей, покрытые комьями высохшей грязи, а она сердито мигала маленькими
глазами, точно не зная, куда идти по этой жаре, фыркала в пыль
под ногами и встряхивала щетиной. Две жёлтых бабочки, играя, мелькали над нею, гудел шмель.
Пытливо оглядывая толпу склонившихся пред ним людей,
глаза его темнели, суживались, лицо на минуту становилось строгим и сухим. Потом вокруг тонкого носа и у налимьего рта собирались морщинки, складываясь в успокоительную, мягкую улыбку, холодный блеск
глаз таял, из-под седых усов истекал бодрый, ясный, командующий голос...
— Я с ним, — вполголоса продолжал он, мигая
глазом, — раз пяток состязался, однова даже
под руки свели меня вниз — разгорячился я! Очень вредный старичок…
Он прикрыл свой пламенный
глаз, и из-под ресниц тяжело выкатилась большая слеза. Это очень тронуло Кожемякина, он вспомнил точёное лицо старца Иоанна и подумал...
Широко шагая, пошёл к землянке, прислонившейся
под горой. Перед землянкой горел костёр, освещая чёрную дыру входа в неё, за высокой фигурой рыбака влачились по песку две тени, одна — сзади, чёрная и короткая, от огня, другая — сбоку, длинная и посветлее, от луны. У костра вытянулся тонкий, хрупкий подросток, с круглыми
глазами на задумчивом монашеском лице.
А Фока нарядился в красную рубаху, чёрные штаны, подпоясался
под брюхо монастырским пояском и стал похож на сельского целовальника. Он тоже как будто ждал чего-то: встанет среди двора, широко расставив ноги, сунув большие пальцы за пояс, выпучит каменные
глаза и долго смотрит в ворота.
Лицо у него было красное и безволосое, как у скопца, только в углах губ росли рыжеватые кустики; голова — бугроватая, на месте бровей — какие-то шишки, из-под них смотрели неразличимые, узкие
глаза.
Она сидела, как всегда, прямо и словно в ожидании каком-то,
под розовой кофтой-распашонкой отчётливо дыбилось её тело, из воротничка, обшитого кружевом, гордо поднималась наливная шея, чуть-чуть покачивалась маленькая, темноволосая, гладко причёсанная голова, на её писаном лице, в тумане
глаз, слабой искрой светилась улыбка.
— Отстань, — вырывалась она не сильно, видимо, успокаиваясь
под его ласками,
глаза её блуждали по комнате, словно ища чего-то, и руки тряслись.
— Позвольте! — отстранил её доктор, снова вынув часы, и сложил губы так, точно собирался засвистать. Лицо у него было жёлтое, с тонкими тёмными усиками
под большим, с горбиной, носом,
глаза зеленоватые, а бритые щёки и подбородок — синие; его чёрная, гладкая и круглая голова казалась зловещей и безжалостной.
Взяв его
под руку, Шакир вёл и радостно бормотал, мигая
глазами...
Кожемякин, шагая тихонько, видел через плечо Вани Хряпова пёстрый венчик на лбу усопшего, жёлтые прядки волос, тёмные руки, сложенные на бугре чёрного сюртука. В гробу Хряпов стал благообразнее — красные, мокрые
глаза крепко закрылись, ехидная улыбка погасла, клыки спрятались
под усами, а провалившийся рот как будто даже улыбался другой улыбкой, добродушной и виноватой, точно говоря...