Неточные совпадения
Чего там?» Волга, Матвей, это уж воистину за труд наш, для облегчения от бога дана, и как взглянешь
на неё — окрылится сердце
радостью, ничего тебе не хочется, не надобно, только бы плыть — вот какая разымчивая река!
— Гляжу я
на тебя — ходишь ты тихонький и словно бы не здешний, думаю — уйдёт он за матерью своей, сирота, лишит кого-то счастья-радости любовной! Сбились мы все тут, как зайцы в половодье,
на острове маленьком, и отец твой, и я, и этот человек, и всем нам каждому сиротство своё — как слепота!
Он чётко помнит, что, когда лежал в постели, ослабев от поцелуев и стыда, но полный гордой
радости, над ним склонялось розовое, утреннее лицо женщины, она улыбалась и плакала, её слёзы тепло падали
на лицо ему, вливаясь в его глаза, он чувствовал их солёный вкус
на губах и слышал её шёпот — странные слова, напоминавшие молитву...
«Пусть горе моё будет в
радость тебе и грех мой —
на забаву, не пожалуюсь ни словом никогда, всё
на себя возьму перед господом и людьми! Так ты обласкал всю меня и утешил, золотое сердце, цветочек тихий! Как в ручье выкупалась я, и словно душу ты мне омыл — дай тебе господи за ласку твою всё счастье, какое есть…»
Кажется, что вся эта тихая жизнь нарисована
на земле линючими, тающими красками и ещё недостаточно воодушевлена, не хочет двигаться решительно и быстро, не умеет смеяться, не знает никаких весёлых слов и не чувствует
радости жить в прозрачном воздухе осени, под ясным небом,
на земле, богато вышитой шёлковыми травами.
В первый день пасхи он пошёл
на кладбище христосоваться с Палагою и отцом. С тихой
радостью увидел, что его посадки принялись: тонкие сучья берёз были густо унизаны почками,
на концах лап сосны дрожали жёлтые свечи, сверкая
на солнце золотыми каплями смолы. С дёрна могилы робко смотрели в небо бледно-лиловые подснежники, качались атласные звёзды первоцвета, и уже набухал жёлтый венец одуванчика.
Тогда Матвей, чувствуя маленькую новую
радость, засмеялся, схватил мальчика
на руки и предложил ему...
Седоватые, бархатные листья клевера были покрыты мелкими серебряными каплями влаги, точно вспотели от
радости видеть солнце; ласково мигали анютины глазки; лиловые колокольчики качались
на тонких стеблях,
на сучьях вишен блестели куски янтарного клея,
на яблонях — бледно-розовые шарики ещё не распустившегося цвета, тихо трепетали тонкие ветки, полные живого сока, струился горьковатый, вкусный запах майской полыни.
Её тонкие пальцы шевелились, точно играя
на невидимых гуслях или вышивая светлыми шелками картины прошлой жизни народа в Новгороде и во Пскове, глаза горели детской
радостью, всё лицо сияло.
— Хорошо вы придумали, Анна Кирилловна! — воскликнул Кожемякин, с
радостью и удивлением. — Говоря по правде — я и сам смотрел
на неё…
Когда воротился Посулов и привёз большой короб книг, Кожемякин почувствовал большую
радость и тотчас, аккуратно разрезав все новые книги, сложил их
на полу около стола в две высокие стопы, а первый том «Истории» Соловьёва положил
на стол, открыв начальную страницу, и долго ходил мимо стола, оттягивая удовольствие.
Чтобы до безумия люди доходили, творя друг другу
радость, — вот это уж игра, какой лучше не придумать, и был бы дьявол посрамлён
на веки веков, и даже сам господь бог устыдился бы, ибо скуповат всё-таки да неприветлив он, не жалостлив…
На его жёлтом лице не отражалось ни
радости, ни любопытства, ни страха, ничего — чем жили люди в эти дни; глаза смотрели скучно и рассеянно, руки касались вещей осторожно, брезгливо; все при нём как будто вдруг уставали, и невольно грустно думалось, глядя
на него, что, пока есть такой человек, при нём ничего хорошего не может быть.
«Человек послан богом
на землю эту для деяний добрых, для украшения земли
радостями, — а мы для чего жили, где деяния наши, достойные похвалы людской и благодарной улыбки божией?»
«Дети — насельники земли до конца веков, дети Владыки Сущего, бессмертны они и наследники всех деяний наших — да идут же по зову чистых сердец своих в бесконечные дали времён, сея
на земле смех свой,
радость и любовь!
Кабанов. Кто ее знает. Говорят, с Кудряшом с Ванькой убежала, и того также нигде не найдут. Уж это, Кулигин, надо прямо сказать, что от маменьки; потому стала ее тиранить и на замок запирать. «Не запирайте, говорит, хуже будет!» Вот так и вышло. Что ж мне теперь делать, скажи ты мне! Научи ты меня, как мне жить теперь! Дом мне опостылел, людей совестно, за дело возьмусь, руки отваливаются. Вот теперь домой иду;
на радость, что ль, иду?
Неточные совпадения
Простаков. Странное дело, братец, как родня
на родню походить может. Митрофанушка наш весь в дядю. И он до свиней сызмала такой же охотник, как и ты. Как был еще трех лет, так, бывало, увидя свинку, задрожит от
радости.
И началась тут промеж глуповцев
радость и бодренье великое. Все чувствовали, что тяжесть спала с сердец и что отныне ничего другого не остается, как благоденствовать. С бригадиром во главе двинулись граждане навстречу пожару, в несколько часов сломали целую улицу домов и окопали пожарище со стороны города глубокою канавой.
На другой день пожар уничтожился сам собою вследствие недостатка питания.
Она вспоминала наивную
радость, выражавшуюся
на круглом добродушном лице Анны Павловны при их встречах; вспоминала их тайные переговоры о больном, заговоры о том, чтоб отвлечь его от работы, которая была ему запрещена, и увести его гулять; привязанность меньшего мальчика, называвшего ее «моя Кити», не хотевшего без нее ложиться спать.
— Тише, дети, тише! — даже сердито закричал Левин
на детей, становясь пред женой, чтобы защитить ее, когда толпа детей с визгом
радости разлетелась им навстречу.
Прежде (это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том, что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой
радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.