Неточные совпадения
Вскоре после того,
как пропала мать, отец взял в дом ласковую слободскую старушку Макарьевну, у неё были ловкие и тёплые руки, она певучим голосом рассказывала мальчику славные жуткие сказки и особенно хорошо длинную историю о том,
как живёт
бог на небесах...
Сидит грозен
бог на престоле златоогненном,
Предстоять ему серафими, херувими, светли ангели,
День и ночь всё поють они да славу
богу вечному.
А
как просить царя-то небесного о милости грешникам,
Со стыда в очи грозные, божий, поглядеть не решаютьси…
Об антихристе она говорила не часто, но всегда безбоязненно и пренебрежительно; имя божие звучало в устах её грозно; произнося его, она понижала голос, закатывала глаза и крестилась. Сначала Матвей боялся
бога, силы невидимой, вездесущей и всезнающей, но постепенно и незаметно привык не думать о
боге,
как не думал летом о тепле, а зимою о снеге и холоде.
Чего там?» Волга, Матвей, это уж воистину за труд наш, для облегчения от
бога дана, и
как взглянешь на неё — окрылится сердце радостью, ничего тебе не хочется, не надобно, только бы плыть — вот
какая разымчивая река!
— Так вот
как она строго жизнь наша стоит! — говорил отец, почёсывая грудь. — И надо бы попроще
как, подружнее жить, а у нас все напрягаются, чтобы чужими грехами свои перед
богом оправдать али скрыть, да и выискивают грехи эти, ровно вшей в одежде у соседа, нехорошо! И никто никого не жалеет, зверьё-зверьём!
Но, оглянувшись вокруг, заговорил таинственно и ворчливо: — Не знаю я,
как это сказать, ну однако погляди:
бог, Исус Христос, а тут же судьба!
Я говорю —
какая же судьба, если
бог?
«Пусть уедет,
бог с ней! Сын про царя поёт — родимый, голубчик — про царя! А мать вон оно что! Куда теперь ехать ей? Нету здесь квартир, и были бы — не пустят её, — побить даже могут. Это —
как раз!»
— Ангели —
как же! — отозвался он, качнув головой. — Ангель — это для
богу угодных, на редких это, на — дурачков, блаженных, юродивых, ангели, — чтобы их охранять, оттого они и зимой босы ходять и всё сносять. Ангель, сказано, хранитель, значить — уж решено: этого — хранить, он
богу угоден, нужен!
— Тут, барынька, в слове этом, задача задана:
бог говорить — доля, а дьявол — воля, это он, чтобы спутать нас, подсказывает! И кто
как слышить. В ину душу омманное это слово западёть, дьяволово-то, и почнёть человек думать про себя: я во всём волен, и станеть с этого либо глупым, либо в разбойники попадёть, — вот оно!
— Хотя сказано: паси овцы моя, о свиниях же — ни слова, кроме того, что в них Христос
бог наш бесприютных чертей загонял! Очень это скорбно всё, сын мой! Прихожанин ты примерный, а вот поспособствовать тебе в деле твоём я и не могу. Одно разве — пришли ты мне татарина своего, побеседую с ним, утешу, может,
как, — пришли, да! Ты знаешь дело моё и свинское на меня хрюкание это. И ты, по человечеству, извинишь мне бессилие моё. Оле нам, человекоподобным! Ну — путей добрых желаю сердечно! Секлетеюшка — проводи!
— Да. Батюшка очень его полюбил. — Она задумчиво и печально улыбнулась. — Говорит про него: сей магометанин ко Христу много ближе, чем иные прихожане мои! Нет, вы подумайте, вдруг сказала она так,
как будто давно и много говорила об этом, — вот полюбили друг друга иноплеменные люди — разве не хорошо это? Ведь рано или поздно все люди к одному
богу придут…
— А не приставайте — не совру! Чего она пристаёт, чего гоняет меня, забава я ей?
Бог, да то, да сё! У меня лева пятка умней её головы — чего она из меня душу тянеть? То — не так, друго — не так, а мне что? Я свой век прожил, мне наплевать,
как там правильно-неправильно. На кладбищу дорога всем известна, не сам я туда пойду, понесуть; не бойсь, с дороги не собьются!
— Конечно! — радостно воскликнул он, вскакивая на ноги. — Они ведь тоже оба любят вас, ей-богу! Вот мы и будем жить — четверо!
Как в крепости!
А мужики больше вздыхают: очень-де трудно жить на земле этой;
бог — не любит, начальство — не уважает, попы — ничему не учат, самим учиться — охоты нет, и никак невозможно понять, на что мы родились и
какое удовольствие в Тупом Углу жить?
— Такое умозрение и характер! — ответил дворник, дёрнув плечи вверх. — Скушно у вас в городе — не дай
бог как, спорить тут не с кем… Скажешь человеку: слыхал ты — царь Диоклетиан приказал, чтобы с пятницы вороны боле не каркали? А человек хлопнет глазами и спрашивает: ну? чего они ему помешали? Скушно!
— Его. Лежит мёртвый человек, а лицо эдакое довольное, будто говорит мне: я, брат, помер и очень это приятно! Ей-богу,
как будто бы умнейшее дело сделал!
Женщин, девушек — за косы, юбки, платья обдерут, голых по земле тащут, да в животики пинают ножищами, в животики, знаешь, девушек-то, а они —
как фарфоровые, ей-богу!
—
Как можно книгу жечь огнём? Книга — святая, это от
бога идёт книга,
как ты можешь жечь её? Тебя судить надо за это.
Особенно много говорил он про Аввакума, ласково говорил, а не понравился мне протопопище: великий изувер пред людьми, а перед
богом — себялюбец, самохвал и велия зла зачинщик. «
Бог, — говорит, — вместил в меня небо и землю и всю тварь» — вишь ты,
какой честолюб!
— Ты, — говорит, — возьми
бога как разум мира, не находящий покуда полного воплощения в несовершенном человеке, тогда всё будет и величественней и проще.
— Позволь! Чего
бог может хотеть, когда он — всё, и
как он может действовать, на что направил бы действие, когда вне его ничто же бысть?
—
Бог с ним! —
как бы упрашивая, сказала женщина. — Он и так убит.
«Нашёл время! — укорял он себя, оглядываясь. — Приду потный, в одышке, эко хорошо для жениха! Не спал к тому же, рожа-то не дай
бог какая…»
— По весне наедут в деревни здешние: мы, говорят, на воздух приехали, дышать чтобы вольно, а сами — табачище бесперечь курят, ей-богу, право! Вот те и воздух! А иной возьмёт да пристрелит сам себя,
как намедни один тут, неизвестный. В Сыченой тоже в прошлом году пристрелился один… Ну, идём к чаю.
—
Бог требует от человека добра, а мы друг в друге только злого ищем и тем ещё обильней зло творим; указываем
богу друг на друга пальцами и кричим: гляди, господи,
какой грешник! Не издеваться бы нам, жителю над жителем, а посмотреть на все общим взглядом, дружелюбно подумать — так ли живём, нельзя ли лучше
как? Я за тех людей не стою, будь мы умнее, живи лучше — они нам не надобны…
— Поверьте — всё доброе сразу делается, без дум! Потому что — ей-богу! — русский человек об одном только умеет думать:
как бы и куда ему получше спрятаться от дела-с! Извините!
— А кто? — воскликнул хозяин, надвигаясь на гостя. — Не сами ли мы друг другу-с? А сверху — господь
бог: будь, говорит,
как дитя! Однако, при том взгляде на тебя, что ты обязательно мошенник, —
как тут дитёй будешь?
Чтобы до безумия люди доходили, творя друг другу радость, — вот это уж игра,
какой лучше не придумать, и был бы дьявол посрамлён на веки веков, и даже сам господь
бог устыдился бы, ибо скуповат всё-таки да неприветлив он, не жалостлив…
— То же самое, везде — одно! В каждой губернии — свой
бог, своя божья матерь, в каждом уезде — свой угодник! Вот, будто возникло общее у всех, но сейчас же мужики кричат: нам всю землю, рабочие спорят: нет, нам — фабрики. А образованный народ, вместо того, чтобы поддерживать общее и укреплять разумное, тоже насыкается — нам бы всю власть, а уж мы вас наградим! Тут общее дело, примерно,
как баран среди голодных волков. Вот!
— Ничего! — утешительно говорил Кожемякин, поглаживая его шерстяную щёку. — Ещё поживём немножко,
бог даст! Ой,
как я рад, что встал…
— Ему тебя нада давать много дня ласковый-та! — бормотал Шакир,
как всегда, в волнении, ещё более усердно коверкая слова. — Доброму человека
бог нада благдарить — много ли у него добрым-та?
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были
какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать,
какую честь
бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
«Ах, боже мой!» — думаю себе и так обрадовалась, что говорю мужу: «Послушай, Луканчик, вот
какое счастие Анне Андреевне!» «Ну, — думаю себе, — слава
богу!» И говорю ему: «Я так восхищена, что сгораю нетерпением изъявить лично Анне Андреевне…» «Ах, боже мой! — думаю себе.
Артемий Филиппович (в сторону). Эка, бездельник,
как расписывает! Дал же
бог такой дар!
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело,
какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь,
как курица»; а в другом словно бес
какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И
как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.