Неточные совпадения
— Гляжу я на тебя — ходишь ты тихонький и словно бы не здешний, думаю — уйдёт он за матерью
своей, сирота, лишит кого-то счастья-радости любовной! Сбились мы все тут, как зайцы в половодье, на острове маленьком, и отец твой, и я, и этот человек, и всем нам
каждому сиротство
своё — как слепота!
Смотрел юноша, как хвастается осень богатствами
своих красок, и думал о жизни, мечтал встретить какого-то умного, сердечного человека, похожего на дьячка Коренева, и
каждый вечер откровенно, не скрывая ни одной мысли, говорить с ним о людях, об отце, Палаге и о себе самом.
— Тут не верёвки, идолобес, тут работа!
Каждый должен исполнять
свою работу. Всякая работа — государева служба, она для Россеи идёт! Что такое Россея — знаешь? Ей конца нет, Россеи: овраги, болота, степи, пески — надо всё это устроить или нет, бесов кум? Ей всё нужно, я знаю, я её скрозь прошёл, в ней работы на двести лет накоплено! Вот и работай, и приводи её в порядок! Наработай, чтобы всем хватало, и шабаш. Вот она, Россея!
Отдохнув за время словесной брани, разгорячась обидами, они снова бросаются друг на друга, ухая и подвизгивая, разбивая носы и губы. Теперь дерутся на глазах старших, и
каждому мальчику хочется показать
свою удаль, силу и ловкость.
Впечатления механически, силою тяжести
своей, слагались в душе помимо воли в прочную и вязкую массу, вызывая печальное ощущение бессилия, — в ней легко и быстро гасла
каждая мысль, которая пыталась что-то оспорить, чем-то помешать этому процессу поглощения человека жизнью, страшной
своим однообразием, нищетою
своих желаний и намерений, — нудной и горестной окуровской жизнью.
Она ещё говорила о чём-то, но слова её звучали незнакомо, и вся она с
каждой минутой становилась непонятнее, смущая одичавшего человека свободою
своих движений и беззаботностью, с которой относилась к полиции.
И
каждый раз Боря оставлял в голове взрослого человека какие-то досадные занозы. Вызывая удивление бойкостью
своих речей, мальчик будил почти неприязненное чувство отсутствием почтения к старшим, а дружба его с Шакиром задевала самолюбие Кожемякина. Иногда он озадачивал нелепыми вопросами, на которые ничего нельзя было ответить, — сдвинет брови, точно мать, и настойчиво допытывается...
— А я на что похож? Не-ет, началась расслойка людям, и теперь у
каждого должен быть
свой разбег. Вот я, в городе Вологде, в сумасшедшем доме служил, так доктор — умнейший господин! — сказывал мне: всё больше год от году сходит людей с ума. Это значит — начали думать! Это с непривычки сходят с ума, — не привыкши кульё на пристанях носить, обязательно надорвёшься и грыжу получишь, как вот я, — так и тут — надрывается душа с непривычки думать!
Он на секунду закрыл глаза и со злой отчётливостью видел
своё жилище — наизусть знал в нём все щели заборов, сучья в половицах, трещины в стенах, высоту
каждого дерева в саду и все новые ветки, выросшие этим летом. Казалось, что и число волос в бороде Шакира известно ему; и знает он всё, что может сказать
каждый рабочий на заводе.
Раньше он знал и все
свои думы, было их немного, и были они случайны, бессвязны, тихо придут и печально уйдут, ничего не требуя, не возмущая душу, а словно приласкав её усыпляющей лаской. Теперь же тех дум нет, и едва ли воротятся они; новых — много и все прочно связаны, одна влечёт за собой другую, и от
каждой во все стороны беспокойно расходятся лучи.
Отец Павел перед смертью
своей каждое воскресенье проповеди говорил; выходило у него скушно, и очень злился народ — обедать время, а ты стой да слушай, до чего не по-божьи живёшь.
Приятно было слушать эти умные слова. Действительно, все фыркают,
каждый норовит, как бы
свою жизнь покрепче отгородить за счёт соседа, и оттого всеместная вражда и развал. Иной раз лежу я ночью, думаю, и вдруг поднимется в душе великий мятеж, выбежал бы на люди да и крикнул...
Все они были не схожи друг с другом, разобщены многообразными страданиями, и
каждому из них
своя боль не позволяла чувствовать и видеть что-либо иное, кроме неё.
«Верит», — думал Кожемякин. И всё яснее понимал, что эти люди не могут стать детьми, не смогут жить иначе, чем жили, — нет мира в их грудях, не на чем ему укрепиться в разбитом, разорванном сердце. Он наблюдал за ними не только тут, пред лицом старца, но и там, внизу, в общежитии; он знал, что в
каждом из них тлеет
свой огонь и неслиянно будет гореть до конца дней человека или до опустошения его, мучительно выедая сердцевину.
— Азбука! Не живём — крадёмся,
каждый в
свой уголок, где бы спрятаться от командующих людей. Но если сказано, что и в поле один человек не воин — в яме-то какой же он боец?
—
Каждый человек должен найти
своё пристрастие — без пристрастия какая жизнь? Возьмём, примерно, вас…
— Первее всего, — таинственно поучал он, —
каждый должен оценить
своё сословие, оно как семья ему, обязательно!
Когда
каждый встанет в
свой ряд — тут и видно будет, где сила, кому власть.
— Верно! Азбука! Надо, но — пусть
каждый на
своём месте!
«
Каждый должен жить в
своём сословии, оно — та же семья человеку…»
Каждый из них старался дробить его мысли и, точно осколок стекла, отражал
своим изломом души какую-то малую частицу, не обнимая всего, но в
каждом был скрыт «
свой бубенчик» — и, если встряхнуть человека умело, он отвечал приветно, хотя неуверенно.
Иногда — всё реже — Кожемякин садился за стол, открывал
свою тетрадь и с удивлением видел, что ему нечего записывать о людях, не к чему прицепиться в них. Все они сливались в один большой серый ком, было в
каждом из них что-то
своё, особенное, но — неясное, неуловимое — оно не задевало души.
— То же самое, везде — одно! В
каждой губернии —
свой бог,
своя божья матерь, в
каждом уезде —
свой угодник! Вот, будто возникло общее у всех, но сейчас же мужики кричат: нам всю землю, рабочие спорят: нет, нам — фабрики. А образованный народ, вместо того, чтобы поддерживать общее и укреплять разумное, тоже насыкается — нам бы всю власть, а уж мы вас наградим! Тут общее дело, примерно, как баран среди голодных волков. Вот!
С той поры, дорожа
каждым часом, и начал он усердно заполнять тетради
свои описанием окуровской жизни и
своих суждений о ней.
Неточные совпадения
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки, и потому
каждому слову
своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице
своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Давно пора бы
каждому // Вернуть
своей дорогою — // Они рядком идут!
У
каждого //
Свой сказ про юродивого // Помещика: икается, // Я думаю, ему!
Краса и гордость русская, // Белели церкви Божии // По горкам, по холмам, // И с ними в славе спорили // Дворянские дома. // Дома с оранжереями, // С китайскими беседками // И с английскими парками; // На
каждом флаг играл, // Играл-манил приветливо, // Гостеприимство русское // И ласку обещал. // Французу не привидится // Во сне, какие праздники, // Не день, не два — по месяцу // Мы задавали тут. //
Свои индейки жирные, //
Свои наливки сочные, //
Свои актеры, музыка, // Прислуги — целый полк!
Возьмем в пример несчастный дом, каковых множество, где жена не имеет никакой сердечной дружбы к мужу, ни он к жене доверенности; где
каждый с
своей стороны своротили с пути добродетели.