Неточные совпадения
У ворот на лавочке сидел дворник в красной кумачной рубахе, синих штанах и босой. Как всегда, он сидел неподвижно, его широкая спина и затылок точно примёрзли к забору, руки он сунул
за пояс, рябое скучное лицо застыло, дышал он медленно и глубоко, точно вино пил. Полузакрытые
глаза его казались пьяными, и смотрели они неотрывно.
Отец, как бы не касаясь пола, доплыл до Палаги и ударился прочь от неё, чётко и громко выбивая дробь каблуками кимряцких сапог. Тогда и Палага, уперев руки в крутые бёдра, боком пошла
за ним, поводя бровями и как будто удивляясь чему-то, а в
глазах её всё ещё блестели слёзы.
Усадил Матвея у окна на скамью рядом с собою и, обняв его
за плечи, нагнулся, заглядывая в лицо славными своими
глазами.
Он взял ученика пальцами
за подбородок, приподнял его лицо и, глядя в
глаза любовным и строгим взглядом матери, молвил...
— Ей-богу! — сказал он, подняв
глаза к потолку амбара, перекрестился и взял её
за руки. — Только ты не уходи, пожалуйста…
Вставая из-за стола, истово крестились в тёмный угол, где приветно мигал жёлтый огонёк лампады, освещая грустные
глаза богоматери, высокий лоб Николы, украшенный затейными морщинами, и внимательный лик Христа.
Но, несмотря на волнение, он ясно слышал, что сегодня Палага говорит так же нехотя и скучно, как, бывало, иногда говорил отец. Сидя с нею
за чаем, он заметил, что она жуёт румяные сочни без аппетита, лицо её бледно и
глаза тупы и мутны.
За обедом огородницы сидели против него. Они умылись, их опалённые солнцем лбы и щёки блестели, пьяные от усталости
глаза, налитые кровью, ещё более пьянели от вкусной пищи, покрываясь маслянистой влагой.
Необычный шум
за столом, нескромные шутки мужиков, бесстыдные взгляды огородниц и больше всего выкатившиеся
глаза Савки — всё это наполнило юношу тёмным гневом; он угрюмо бросил ложку и сказал...
Повинуясь вдруг охватившему его предчувствию чего-то недоброго, он бесшумно пробежал малинник и остановился
за углом бани, точно схваченный
за сердце крепкою рукою: под берёзами стояла Палага, разведя руки, а против неё Савка, он держал её
за локти и что-то говорил. Его шёпот был громок и отчётлив, но юноша с минуту не мог понять слов, гневно и брезгливо глядя в лицо мачехе. Потом ему стало казаться, что её
глаза так же выкатились, как у Савки, и, наконец, он ясно услышал его слова...
Сердце Матвея больно замирало, руки тряслись, горло душила противная судорога. Он глядел на всех жалобными
глазами, держась
за руку мачехи, и слова людей царапали его, точно ногтями.
На лице женщины неподвижно, точно приклеенная, лежала сладкая улыбка, холодно блестели её зубы; она вытянула шею вперёд,
глаза её обежали двумя искрами комнату, ощупали постель и, найдя в углу человека, остановились, тяжело прижимая его к стене. Точно плывя по воздуху, женщина прокрадывалась в угол, она что-то шептала, и казалось, что тени, поднимаясь с пола, хватают её
за ноги, бросаются на грудь и на лицо ей.
— Молись
за него, Мотя! — серьёзно сказала Палага и, подняв
глаза вверх, беззвучно зашевелила губами.
Потом сын стоял рядом с Пушкарём у постели отца; больной дёргал его
за руку и, сверкая зелёным
глазом, силился сказать какие-то слова.
Тихо плывёт воз сена, от него пахнет прелью; усталая лошадь идёт нога
за ногу, голова её понуро опущена, умные
глаза внимательно глядят на дорогу, густо засеянную говяжьими костями, яичной скорлупой, перьями лука и обрывками грязных тряпок.
Вот посреди улицы, перебирая короткими ногами и широко разгоняя грязь, бежит — точно бочка катится — юродствующий чиновник Черноласкин, а
за ним шумной стаей молодых собачонок, с гиком и свистом, мчатся мальчишки, забегают вперёд и, хватая грязь, швыряют ею в дряблые, дрожащие щёки чиновника, стараясь попасть в его затравленные, бессильно злые
глаза.
За нею всегда бежала стая собак; старые солидные дворняги с вытертою шерстью и седым волосом на равнодушных мордах, унылые псы с поджатыми хвостами в репьях и комьях грязи, видимо уже потерявшие уважение к себе; бежали поджарые сучки, суетливо тыкая всюду любопытные носы и осматривая каждый угол хитрым взглядом раскосых
глаз, катились несокрушимо весёлые щенята, высунув розовые языки и удивлённо вытаращив наивные
глаза.
Взрослые, уступая ему дорогу, крестились, а мальчишки, натыкаясь на него, пугливо отскакивали в сторону, если же он шёл на них — молча разбегались. И даже храбрый будочник Анкудин Черемис, единолично избивавший сразу несколько человек мастеровых, когда они буянили или колотили жён, играли в орлянку или когда ему было скучно, — даже Анкудин сторонился Алёши и, тревожно мигая косыми
глазами, прятал кулаки
за спину.
Матвею нравилось сидеть в кухне
за большим, чисто выскобленным столом; на одном конце стола Ключарев с татарином играли в шашки, — от них веяло чем-то интересным и серьёзным, на другом солдат раскладывал свою книгу, новые большие счёты, подводя итоги работе недели; тут же сидела Наталья с шитьём в руках, она стала менее вертлявой, и в зелёных
глазах её появилась добрая забота о чём-то.
Отдохнув
за время словесной брани, разгорячась обидами, они снова бросаются друг на друга, ухая и подвизгивая, разбивая носы и губы. Теперь дерутся на
глазах старших, и каждому мальчику хочется показать свою удаль, силу и ловкость.
…В монастыре появилась новая клирошанка, — высокая, тонкая, как берёзка, она напоминала своим покорным взглядом Палагу, —
глаза её однажды остановились на лице юноши и сразу поработили его. Рот её — маленький и яркий — тоже напоминал Палагу, а когда она высоким светлым голосом пела: «Господи помилуй…» — Матвею казалось, что это она для него просит милости, он вспоминал мать свою, которая, жалеючи всех людей, ушла в глухие леса молиться
за них и, может быть, умерла уже, истощённая молитвой.
Кожемякин замечал, что пожарный становился всё молчаливее, пил и не пьянел, лицо вытягивалось,
глаза выцветали, он стал ходить медленно, задевая ногами землю и спотыкаясь, как будто тень его сгустилась, отяжелела и человеку уже не по силам влачить её
за собою.
И Матвей испугался, когда они, торопливо и тихо, рассказали ему, что полиция приказывает смотреть
за постоялкой в оба
глаза, — женщина эта не может отлучаться из города, а те, у кого она живёт, должны доносить полиции обо всём, что она делает и что говорит.
Он долго внушал Шакиру нечто неясное и для самого себя; татарин сидел весь потный и хлопал веками, сгоняя сон с
глаз своих. А в кухне,
за ужином, о постоялке неустанно говорила Наталья, тоже довольная и заинтересованная ею и мальчиком.
— Кот — это, миляга, зверь умнеющий, он на три локтя в землю видит. У колдунов всегда коты советчики, и оборотни, почитай, все они, коты эти. Когда кот сдыхает — дым у него из
глаз идёт, потому в ём огонь есть, погладь его ночью — искра брызжет. Древний зверь: бог сделал человека, а дьявол — кота и говорит ему: гляди
за всем, что человек делает,
глаз не спускай!
Кожемякин перестал писать, наблюдая
за постоялкой, — наклоня голову набок, поджав губы и прищурив
глаза, она оперлась плечом о стену и, перебирая тонкими пальцами бахрому шали, внимательно слушала.
Не мигая, он следил
за игрою её лица, освещённого добрым сиянием
глаз,
за живым трепетом губ и ласковым пением голоса, свободно, обильно истекавшего из груди и словах, новых для него, полных стойкой веры. Сначала она говорила просто и понятно: о Христе, едином боге, о том, что написано в евангелии и что знакомо Матвею.
Он ясно видел, что для этой женщины Маркуша гораздо интереснее, чем хозяин Маркуши: вот она, после разговора в кухне, всё чаще стала сходить туда и даже днём как будто охотилась
за дворником, подслеживая его в свободные часы и вступая с ним в беседы. А старик всё глубже прятал
глаза и ворчал что-то угрожающее, встряхивая тяжёлою головою.
Женщина задумчиво молчала, глядя куда-то мимо него, он следил
за её
глазами и, холодея, ожидал ответа.
Гулял он с Воеводиной
за слободою, на буграх, — она ему по плечо и толстовата,
глаза у ней навыкат, добрые.
Пошла я на другой день гулять, вышла
за город и с горки посмотрела на него какими-то новыми
глазами.
— Сейчас велю. Неужто из-за Маркушки это вы? — робко спросил он, опустив
глаза.
Колеи дорог, полные воды, светясь, лежали, как шёлковые ленты, и указывали путь в Окуров, — он скользил
глазами по ним и ждал: вот из-за холмов на красном небе явится чёрный всадник, — Шакир или Алексей, — хлопая локтями по бокам, поскачет между этих лент и ещё издали крикнет...
За шкафом неустанно скребла мышь — Кожемякин знал её, ночами она серым комочком выкатывалась на середину комнаты и, зорко сверкая чёрной пуговкой круглого
глаза, ловкими лапками отирала острую мордочку.
Пускай живёт; он хороший, только — очень со́вок,
за всё берётся, а сделать ничего не может: схватил амбарный замок чинить, выломал сердечко и бросил: это-де не аглицкий замок! А никто и не говорил, что аглицкий. Шакир начал его ругать, а он хлопает
глазами, как дитя, и видно, что сам сокрушён промашкой своей, молча разводит руками да улыбается кротко, совсем блаженный какой-то. Шакир его не любит и говорит мне...
С этого и началось. Когда он вышел
за ворота, на улице, против них, стоял человек в чуйке и картузе, нахлобученном на нос. Наклоня голову, как бык, он глядел из-под козырька, выпучив рачьи
глаза, а тулья картуза и чуйка были осыпаны мелким серебром изморози.
Хотелось уйти, но не успел: Савка спросил ещё водки, быстро одну
за другой выпил две рюмки и, багровый, нехорошо сверкая просветлёнными
глазами, стал рассказывать, навалясь грудью на стол...
«Молодой, красивый, — думал Матвей Савельев, закрыв
глаза и притворяясь, будто уснул, — ему бы
за девицами ухаживать, на гармонии играть, а он живёт монахом, деньги не тратит, сапожонки худые и даже праздничной одёжи нет, не покупает. Скучный какой-то, всех готов осудить. Живёт в углу. Плохие люди везде на улицах шумят, а кто получше — в уголок прячется».
В двери появился Шакир, с палкой в руке, палка дрожала, он вытягивал шею, прищурив
глаза и оскалив зубы, а
за его плечами возвышалась встрёпанная голова Максима и белое, сердитое, нахмуренное лицо.
— Этого я не могу, когда женщину бьют! Залез на крышу,
за трубой сижу, так меня и трясёт, того и гляди упаду, руки дрожат, а снизу: «У-у-у! Бей-й!!» Пух летит, ах ты, господи! И я — всё вижу, не хочу, а не могу
глаза закрыть, — всё вижу. Голое это женское тело треплют.
Он был одет в рубаху серого сукна, с карманом на груди, подпоясан ремнём, старенькие, потёртые брюки были заправлены
за голенища смазных, плохо вычищенных сапог, и всё это не шло к его широкому курносому лицу, к густой, законно русской бороде, от
глаз до плеч; она обросла всю шею и даже торчала из ушей, а голова у него — лысая, только на висках и на затылке развевались серые пряди жидких волос.
Он всё знает: заболела лошадь — взялся лечить, в четверо суток поставил на ноги. Глядел я, как балованая Белка косит на него добрый свой
глаз и
за ухо его губами хватает, хорошо было на душе у меня. А он ворчит...
Евгеньины речи против его речей — просто детские, он же прощупал людей умом своим до глубины. От этого, видно, когда он говорит слова суровые, —
глаза его глядят отечески печально и ласково. Странно мне, что к попу он не ходит, да и поп
за всё время только дважды был у него; оба раза по субботам, после всенощной, и они сидели почти до света, ведя беседу о разуме, душе и боге.
Шёл
за гробом казначей; идёт сутуло, ногами шаркает, голова наклонена, как под нож или топор, лицо багровое,
глаза опухли, затекли, — совсем кабан.
«Вдруг ударило солнце теплом, и земля
за два дня обтаяла, как
за неделю; в ночь сегодня вскрылась Путаница, и нашёлся Вася под мостом, ниже портомойни. Сильно побит, но сам в реку бросился или сунул кто — не дознано пока. Виня Ефима, полиция допрашивала его, да он столь горем ушиблен, что заговариваться стал и никакого толка от него не добились. Максим держит руки
за спиной и молчит, точно заснул;
глаза мутные, зубы стиснул.
Он следил
за женщиной: видимо, не слушая кратких, царапающих восклицаний горбуна и Максима, она углублённо рассматривала цветы на чашке, которую держала в руках, лицо её побледнело, а пустые
глаза точно паутиной покрылись.
Город был насыщен зноем, заборы, стены домов, земля — всё дышало мутным, горячим дыханием, в неподвижном воздухе стояла дымка пыли, жаркий блеск солнца яростно слепил
глаза. Над заборами тяжело и мёртво висели вялые, жухлые ветви деревьев, душные серые тени лежали под ногами. То и дело встречались тёмные оборванные мужики, бабы с детьми на руках, под ноги тоже совались полуголые дети и назойливо ныли, простирая руки
за милостыней.
Запрягая лошадь, чтобы ехать
за водой, он дважды молча ударил её кулаком по морде, а когда она, избалованная ласками Максима, метнулась в сторону, прядая ушами и выкатив испуганные
глаза, он пнул её в живот длинной своей ногой.
Вспыхнула новая надежда и осветила, словно очистив женщину огнём, он бросился к ней, схватил
за руку, заглянул в
глаза.
Он готов был просить прощенья у всех, и у Максима; эта неожиданная забота о нём вызвала желание каяться и всячески купить, вымолить прощение; но поп, не слушая его восклицаний, дёргал его
за руки и, блестя
глазами, пламенно шептал...