Неточные совпадения
Но теперь ему хотелось
забыть, как секли ласковую старушку, а разговор отца с Власьевной хорошо и просто объяснял
всё неприятное и зазорное...
И не только этим трём нравились подобные забавы — Матвей знал, что
вся городская молодёжь болеет страстью к разрушению. Весною обламывали сирень, акацию и ветви цветущих яблонь; поспевала вишня, малина, овощи — начиналось опустошение садов, оно шло
всё лето, вплоть до второго спаса, когда хозяева снимали с обломанных деревьев остатки яблок, проклиная озорников и
забыв, что в юности они сами делали то же.
Заметя, что хозяйка внимательно прислушивается к его словам, он почувствовал себя так же просто и свободно, как в добрые часу наедине с Евгенией, когда
забывал, что она женщина. Сидели в тени двух огромных лип, их густые ветви покрывали зелёным навесом почти
весь небольшой сад, и закопчённое дымом небо было не видно сквозь полог листвы.
—
Все эти разговоры — на нищий кафтан золотые пуговицы, на дурацкую башку бархатный колпак. Собрались овцу пасти, да
забыли её приобрести. Сначала бы жён да детей перестали чем попадя колотить, водку меньше лакали бы, а уж потом и поискать — где душа спряталась?
— Хорошая баба русская, хитрая,
всё понимает всегда, добрая очень, лучше соврёт, а не обидит, когда не хочет. В трудный день так умеет сделать: обнимет, говорит — ничего, пройдёт, ты потерпи, милый. Божия матерь ей близка, всегда её помнит. И молчит, будто ей ничего не надо, а понимает
всё. Ночью уговаривает: мы других не праведней,
забыть надо обиду, сами обижаем — разве помним?
«Максим денно и нощно читает Марковы книги, даже похудел и к делу своему невнимателен стал, вчера
забыл трубу закрыть, и ночью мы с Марком дрожью дрожали от холода. Бог с ним, конечно, лишь бы учился в помощь правде. А я читать не в силе; слушаю
всё, слушаю, растёт душа и обнять
всё предлагаемое ей не может. Опоздал, видно, ты, Матвей, к разуму приблизиться».
Скоро, увлечённый рассказами Марка, он
забывал о них и о себе, напряжённо слушая, смеялся вместе со
всеми, когда было смешно, угрюмо вздыхал, слыша тяжкое и страшное, и виновато опускал голову, когда Марк сурово говорил о трусливом бессердечии людей, о их лени, о позорном умении быстро ко
всему привыкать и о многих других холопьих свойствах русского человека.
Так что, осуждая и казня человека-то, всё-таки надо бы не
забывать, что, как доказано, в делах своих он не волен, а как ему назначено судьбою, так и живёт, и что надобно объяснить ему ошибку жизни в её корне, а также
всю невыгоду такой жизни, и доказывать бы это внушительно, с любовью, знаете, без обид, по чувству братства, — это будет к общей пользе
всех.
Чаще других, мягче и охотнее отзывался Рогачев, но и он как будто
забывал, на этот случай,
все слова, кроме двух...
Простота его слов возбуждала особенный интерес. Кожемякину захотелось ещё таких слов, — в темноте ночной они приобретали значительность и сладость; хотелось раззадорить горбуна, заставить его разговориться о людях, о боге, обо
всём, с жутким чувством долго слушать его речь и
забыть про себя.
Прогони его!» Опять она посоловела, трясёт меня, испугалась, шепчет, точно кипятком обдавая: «Что тебе привиделось, что ты, не смей,
забудь!» Я — пуще плачу: «Не ври, знаю я
всё!» Ну, и она заплакала тогда, жмёт меня так, что едва дышу, и — плачет!
— Я ему и помешать не успел.
Всё это надо погасить, — говорил Никон внушительно, — ты угости хорошенько
всех, кто тут есть, они и
забудут скандал, на даровщинку напившись. Надо соврать им чего-нибудь. В псалтыре сказано на такие случаи: «Коль ложь во спасение».
Он дал Прачкину денег и
забыл о нём, но Люба Матушкина, точно бабочка, мелькала в глазах у него
всё чаще, улыбаясь ему, ласково кивая головой, протягивая длинные хрупкие пальцы руки, и
всё это беспокоило его, будя ненужные мысли о ней. Однажды она попросила у него книг, он подумал, неохотно дал ей, и с той поры между ними установились неопределённые и смешные отношения: она смотрела на него весёлыми глазами, как бы чего-то ожидая от него, а его это сердило, и он ворчал...
«Тем жизнь хороша, что всегда около нас зреет-цветёт юное, доброе сердце, и, ежели хоть немного откроется оно пред тобой, — увидишь ты в нём улыбку тебе. И тем людям, что устали, осердились на
всё, — не
забывать бы им про это милое сердце, а — найти его около себя и сказать ему честно
всё, что потерпел человек от жизни, пусть знает юность, отчего человеку больно и какие пути ложны. И если знание старцев соединится дружественно с доверчивой, чистой силой юности — непрерывен будет тогда рост добра на земле».
— Мне
всё хочется сказать — Батюшкова, — эта фамилия встречается чаще. Вы ничего не
забудете?
— Вот — умер человек,
все знали, что он — злой, жадный, а никто не знал, как он мучился, никто. «Меня добру-то
забыли поучить, да и не нужно было это, меня в жулики готовили», — вот как он говорил, и это — не шутка его, нет! Я знаю! Про него будут говорить злое, только злое, и зло от этого увеличится — понимаете?
Всем приятно помнить злое, а он ведь был не
весь такой, не
весь! Надо рассказывать о человеке
всё —
всю правду до конца, и лучше как можно больше говорить о хорошем — как можно больше! Понимаете?