Неточные совпадения
Тонкий, как тростинка, он в своём сером подряснике был похож на женщину, и странно было видеть на узких
плечах и гибкой шее большую широколобую
голову, скуластое лицо, покрытое неровными кустиками жёстких волос. Под левым глазом у него сидела бородавка, из неё тоже кустились волосы, он постоянно крутил их пальцами левой руки, оттягивая веко книзу, это делало один глаз больше другого. Глаза его запали глубоко под лоб и светились из тёмных ям светом мягким, безмолвно говоря о чём-то сердечном и печальном.
Казанскому этому
голову даже до глаз развалили, меня — саблею по
плечу, да лошадь копытом в живот дала.
Он ещё долго говорил, подставив солнечным лучам серую
голову, коричневую шею, и дёргал костлявыми
плечами, точно стряхивая с тела душный зной.
Он положил ей руки ни
плечи, а она, наклонив
голову вбок, быстро перебирала пальцами кромку фартука и смотрела куда-то мимо мужика.
Её румяное лицо казалось Матвею удивительно красивым, речь — умною, как речи дьячка Коренева. Всё ещё чувствуя волнение и стыдный трепет в теле, он доверчиво смотрел в глаза ей, и ему хотелось положить
голову на круглое, немного загоревшее её
плечо.
Матвей слушал, обливаясь холодным потом. Пришла Палага, он передал ей разговор в кухне, она тоже поблекла, зябко повела
плечами и опустила
голову.
— А я, сударь мой, сёдни ночью такое видел, что не знаю, чему и приписать: иду будто мимо храма какого-то белого и хотел снять шапку, да вместе с ней и сними
голову с
плеч! Стою это, держу
голову в руках и не знаю — чего делать мне?
Высокая, прямая и плотная, она ходила по городу босиком, повязывая
голову и
плечи тёплою серою шалью, лохмотья кофты и юбок облекали её тело плотно и ловко, как сосну кора.
Мишка сбросил с
плеч лохмотье, снял с
головы шапку, кинул её за
плечо и вызывает...
Поздно. Справа и сзади обрушились городские с пожарным Севачевым и лучшими бойцами во главе; пожарный низенький,
голова у него вросла в
плечи, руки короткие, — подняв их на уровень
плеч, он страшно быстро суёт кулаками в животы и груди людей и опрокидывает, расталкивает, перешибает их надвое. Они изгибаются, охая, приседают и ложатся под ноги ему, точно брёвна срубленные.
Кожемякин перестал писать, наблюдая за постоялкой, — наклоня
голову набок, поджав губы и прищурив глаза, она оперлась
плечом о стену и, перебирая тонкими пальцами бахрому шали, внимательно слушала.
Плечи голые и в прыщах, точно бы у человека.
Другой раз он видел её летним вечером, возвращаясь из Балымер: она сидела на краю дороги, под берёзой, с кузовом грибов за
плечами. Из-под ног у неё во все стороны расползлись корни дерева. Одетая в синюю юбку, белую кофту, в жёлтом платке на
голове, она была такая светлая, неожиданная и показалась ему очень красивой. Под платком, за ушами, у неё были засунуты грозди ещё неспелой калины, и бледно-розовые ягоды висели на щеках, как серьги.
Она приподняла
плечи и не торопясь отошла, покачивая
головой.
«Не пойдёт!» — думал он. И вдруг почувствовал, что её нет в сенях. Тихо и осторожно, как слепой, он вошёл в комнату Палаги, — женщина стояла у окна, глядя в сад, закинув руки за
голову. Он бесшумно вложил крючок в пробой, обнял её за
плечи и заговорил...
Наталья, точно каменная, стоя у печи, заслонив чело широкой спиной, неестественно громко сморкалась, каждый раз заставляя хозяина вздрагивать. По стенам кухни и по лицам людей расползались какие-то зелёные узоры, точно всё обрастало плесенью,
голова Саввы — как морда сома, а пёстрая рожа Максима — железный, покрытый ржавчиной заступ. В углу, положив длинные руки на
плечи Шакира, качался Тиунов, говоря...
В двери появился Шакир, с палкой в руке, палка дрожала, он вытягивал шею, прищурив глаза и оскалив зубы, а за его
плечами возвышалась встрёпанная
голова Максима и белое, сердитое, нахмуренное лицо.
Он был одет в рубаху серого сукна, с карманом на груди, подпоясан ремнём, старенькие, потёртые брюки были заправлены за голенища смазных, плохо вычищенных сапог, и всё это не шло к его широкому курносому лицу, к густой, законно русской бороде, от глаз до
плеч; она обросла всю шею и даже торчала из ушей, а
голова у него — лысая, только на висках и на затылке развевались серые пряди жидких волос.
Сеня Комаровский был молчалив. Спрятав
голову в
плечи, сунув руки в карманы брюк, он сидел всегда вытянув вперёд короткие, маленькие ноги, смотрел на всех круглыми, немигающими глазами и время от времени медленно растягивал тонкие губы в широкую улыбку, — от неё Кожемякину становилось неприятно, он старался не смотреть на горбуна и — невольно смотрел, чувствуя к нему всё возрастающее, всё более требовательное любопытство.
Горюшина, в голубой кофточке и серой юбке, сидела на скамье под яблоней, спустив белый шёлковый платок с
головы на
плечи, на её светлых волосах и на шёлке платка играли розовые пятна солнца; поглаживая щёки свои веткой берёзы, она задумчиво смотрела в небо, и губы её двигались, точно женщина молилась.
Цветаев надевал белую фуражку столь осторожно, точно у него болела
голова и прикосновение к ней было мучительно. Рогачев выпрямился, как бы сбрасывая с
плеч большую тяжесть, и тихо сказал...
Он смотрел на неё с таким чувством, как будто эта женщина должна была сейчас же и навсегда уйти куда-то, а ему нужно было запомнить её кроткую
голову, простое лицо, маленький, наивный рот, круглые узкие
плечи, небольшую девичью грудь и эти руки с длинными, исколотыми иглою пальцами.
— Видел я его, — задумчиво говорил горбун, шурша какой-то бумажкой в кармане у себя. — Идёт, вздернув
голову, за
плечом чёрный сундучок с премудростью, на ногах новые сапоги, топает, как лошадь, и ругает вас…
«Ну, вот!» — подумал Кожемякин, чего-то опасаясь, и спрятал
голову в
плечи.
Тиунов вскочил, оглянулся и быстро пошёл к реке, расстёгиваясь на ходу, бросился в воду, трижды шумно окунулся и, тотчас же выйдя, начал молиться: нагой, позолоченный солнцем, стоял лицом на восток, прижав руки к груди, не часто, истово осенял себя крестом, вздёргивал
голову и сгибал спину, а на
плечах у него поблескивали капельки воды. Потом торопливо оделся, подошёл к землянке, поклонясь, поздравил всех с добрым утром и, опустившись на песок, удовлетворённо сказал...
Сидели они высоко, на какой-то полке, точно два петуха, их окружал угрюмый, скучающий народ, а ещё выше их собралась молодёжь и кричала, топала, возилась. Дерево сидений скрипело, трещало, и Кожемякин со страхом ждал, что вот всё это развалится и рухнет вниз, где правильными рядами расположились спокойные, солидные люди и, сверкая
голыми до
плеч руками, женщины обмахивали свои красные лица.
— Ой, господи, кто это? — тихонько крикнула она, схватясь за косяк, и тотчас над её
плечом поднялась встрёпанная
голова Никона, сердито сверкнули побелевшие глаза, он рванул женщину назад, плотно прикрыл дверь и — тоже босой, без пояса, с расстёгнутым воротом пошёл на Кожемякина, точно крадучись, а подойдя вплоть, грозно спросил...
Неточные совпадения
«Хитро это они сделали, — говорит летописец, — знали, что
головы у них на
плечах растут крепкие, — вот и предложили».
— Есть у меня, — сказал он, — друг-приятель, по прозванью вор-новото́р, уж если экая выжига князя не сыщет, так судите вы меня судом милостивым, рубите с
плеч мою
голову бесталанную!
Призвали на совет главного городового врача и предложили ему три вопроса: 1) могла ли градоначальникова
голова отделиться от градоначальникова туловища без кровоизлияния? 2) возможно ли допустить предположение, что градоначальник снял с
плеч и опорожнил сам свою собственную
голову?
Но как ни строго хранили будочники вверенную им тайну, неслыханная весть об упразднении градоначальниковой
головы в несколько минут облетела весь город. Из обывателей многие плакали, потому что почувствовали себя сиротами и, сверх того, боялись подпасть под ответственность за то, что повиновались такому градоначальнику, у которого на
плечах вместо
головы была пустая посудина. Напротив, другие хотя тоже плакали, но утверждали, что за повиновение их ожидает не кара, а похвала.
Как взглянули головотяпы на князя, так и обмерли. Сидит, это, перед ними князь да умной-преумной; в ружьецо попаливает да сабелькой помахивает. Что ни выпалит из ружьеца, то сердце насквозь прострелит, что ни махнет сабелькой, то
голова с
плеч долой. А вор-новотор, сделавши такое пакостное дело, стоит брюхо поглаживает да в бороду усмехается.