Неточные совпадения
Поп звонко хохотал, вскидывая
голову, как туго взнузданная лошадь; длинные волосы падали ему на угреватые щёки, он откидывал их за уши, тяжко отдувался и вдруг, прервав смех, смотрел на
людей, строго хмурясь, и громко говорил что-нибудь от писания. Вскоре он ушёл, покачиваясь, махая рукою во все стороны, сопровождаемый старым дьяконом, и тотчас же высокая старуха встала, поправляя на
голове тёмный платок, и начала говорить громко и внушительно...
Мальчик тихонько подошёл к окну и осторожно выглянул из-за косяка; на скамье под черёмухой сидела Власьевна, растрёпанная, с
голыми плечами, и было видно, как они трясутся. Рядом с нею, согнувшись, глядя в землю, сидел с трубкою в зубах Созонт, оба они были покрыты густой сетью теней, и тени шевелились, точно стараясь как можно туже опутать
людей.
Он сейчас же сконфузился, опустил
голову и с минуту не смотрел на
людей, ожидая отпора своему окрику. Но
люди, услышав голос хозяина, покорно замолчали: раздавалось только чмоканье, чавканье, тяжёлые вздохи и тихий стук ложек о край чашки.
Приподнялся, сел. Около него старательно возилась тесная кучка
людей, они кряхтели и взмахивали руками, точно молотя зерно. Над забором, между гвоздей, торчали чьи-то
головы, оттуда падали одобрения и советы...
Но его оттёрли прочь, поставив перед Матвеем длинного
человека, несуразно сложенного из острых костей, наскоро обшитых старой, вытертой, коричневой кожей.
Голова у него была маленькая, лоб выдвинулся вперёд и навис над глазами; они смотрели в лицо юноши, не мигая и словно не видя ничего.
Матвей, наклонив
голову, сконфуженно отошёл прочь: он видел, что именно этот
человек, русый и курносый, подманил собаку, приласкал её и сшиб в творило пинком ноги, крикнув товарищам...
Юноша стыдливо опустил
голову, не находя слов утешения для
человека, который был вдвое старше его и — плакал.
— Не горячись, слышь! — повторял слободской боец, прыгая, как мяч, около неуклюжего парня, и вдруг, согнувшись, сбил его с ног ударом
головы в грудь и кулака в живот — под душу. Слобода радостно воет и свистит; сконфуженные поражением,
люди Шихана нехотя хвалят победителя.
Поздно. Справа и сзади обрушились городские с пожарным Севачевым и лучшими бойцами во главе; пожарный низенький,
голова у него вросла в плечи, руки короткие, — подняв их на уровень плеч, он страшно быстро суёт кулаками в животы и груди
людей и опрокидывает, расталкивает, перешибает их надвое. Они изгибаются, охая, приседают и ложатся под ноги ему, точно брёвна срубленные.
Между крестами молча ходили
люди. Кожемякин издали увидал лохматую
голову Ключарева; певчий без шапки сидел на чьей-то могиле и тихонько тонким прутом раскачивал стебель цветка, точно заставляя его кланяться солнцу и земле.
Шакир шагал стороной, без шапки, в тюбетейке одной, она взмокла, лоснилась под дождём, и по смуглому лицу татарина текли струи воды. Иногда он, подняв руки к лицу, наклонял
голову, мокрые ладони блестели и дрожали; ничего не видя перед собою, Шакир оступался в лужи, и это вызывало у
людей, провожавших гроб, неприятные усмешки. Кожемякин видел, что горожане смотрят на татарина косо, и слышал сзади себя осуждающее ворчание...
С этого дня Кожемякин зажил так, как будто поехал на розвальнях по зимней, гладко укатанной дороге. Далёкий, однообразный путь бесцелен и наводит равнодушную дремоту, убаюкивая мысли, усыпляя редкие, мимолётные тревоги. Иногда встряхнёт на ухабе, подкинет на раскате, — вздрогнет
человек, лениво поднимет
голову и, сонно осмотрев привычный путь, давно знакомые места, снова надолго задремлет.
В сумраке вечера, в мутной мгле падающего снега голоса звучали глухо, слова падали на
голову, точно камни; появлялись и исчезали дома,
люди; казалось, что город сорвался с места и поплыл куда-то, покачиваясь и воя.
И каждый раз Боря оставлял в
голове взрослого
человека какие-то досадные занозы. Вызывая удивление бойкостью своих речей, мальчик будил почти неприязненное чувство отсутствием почтения к старшим, а дружба его с Шакиром задевала самолюбие Кожемякина. Иногда он озадачивал нелепыми вопросами, на которые ничего нельзя было ответить, — сдвинет брови, точно мать, и настойчиво допытывается...
— Правда, не было! Ничего интересного не было. Просто шли
люди вперёд и назад, немного
людей, — потом один
человек кидал в собаку лёдом, а будочник смеялся. Около церкви лежит мёртвая галка без
головы…
Плечи
голые и в прыщах, точно бы у
человека.
Деревья садов накрыли и опутали дома тёмными сетями; город казался огромным
человеком: пойманный и связанный, полуживой, полумёртвый, лежит он, крепко прижат к земле, тесно сдвинув ноги, раскинув длинные руки, вместо
головы у него — монастырь, а тонкая, высокая колокольня Николы — точно обломок копья в его груди.
— Это — не то! — говорила она, отрицательно качая
головой. — Так мне и вас жалко: мне хочется добра вам, хочется, чтобы человеческая душа ваша расцвела во всю силу, чтобы вы жили среди
людей не лишним
человеком! Понять их надо, полюбить, помочь им разобраться в тёмной путанице этой нищей, постыдной и страшной жизни.
Когда он впервые рассказал ей о своем грехе с Палагой и о том, как отец убил мачеху, — он заметил, что женщина слушала его жадно, как никогда ещё, глаза её блестели тёмным огнём и лицо поминутно изменялось. И вдруг по скорбному лицу покатились слёзы, а
голова медленно опустилась, точно кто-то силою согнул шею
человека против воли его.
С этого и началось. Когда он вышел за ворота, на улице, против них, стоял
человек в чуйке и картузе, нахлобученном на нос. Наклоня
голову, как бык, он глядел из-под козырька, выпучив рачьи глаза, а тулья картуза и чуйка были осыпаны мелким серебром изморози.
Наталья, точно каменная, стоя у печи, заслонив чело широкой спиной, неестественно громко сморкалась, каждый раз заставляя хозяина вздрагивать. По стенам кухни и по лицам
людей расползались какие-то зелёные узоры, точно всё обрастало плесенью,
голова Саввы — как морда сома, а пёстрая рожа Максима — железный, покрытый ржавчиной заступ. В углу, положив длинные руки на плечи Шакира, качался Тиунов, говоря...
Замолчал, опустив
голову. А Кожемякин думал: отчего это
люди чаще вспоминают и рассказывают о том, как их любили коты, птицы, собаки, лошади, а про людскую любовь молчат? Или стесняются говорить?
Ему захотелось, чтобы этот
человек жил рядом с ним, чтоб можно было видеть и слышать его каждый день. Он чувствовал, что просит, как нищий, и что это глупо и недостойно, и, волнуясь, боясь отказа, бормотал, спустя
голову.
Скоро, увлечённый рассказами Марка, он забывал о них и о себе, напряжённо слушая, смеялся вместе со всеми, когда было смешно, угрюмо вздыхал, слыша тяжкое и страшное, и виновато опускал
голову, когда Марк сурово говорил о трусливом бессердечии
людей, о их лени, о позорном умении быстро ко всему привыкать и о многих других холопьих свойствах русского
человека.
Строгий и красивый, он всё повышал голос, и чем громче говорил, тем тише становилось в комнате. Сконфуженно опустив
голову, Кожемякин исподлобья наблюдал за
людьми — все смотрели на Максима, только тёмные зрачки горбуна, сократясь и окружённые голубоватыми кольцами белков, остановились на лице Кожемякина, как бы подстерегая его взгляд, да попадья, перестав работать, положила руки на колени и смотрела поверх очков в потолок.
Набежало множество тёмных
людей без лиц. «Пожар!» — кричали они в один голос, опрокинувшись на землю, помяв все кусты, цепляясь друг за друга, хватая Кожемякина горячими руками за лицо, за грудь, и помчались куда-то тесной толпою, так быстро, что остановилось сердце. Кожемякин закричал, вырываясь из крепких объятий горбатого Сени, вырвался, упал, ударясь
головой, и — очнулся сидя, опираясь о пол руками, весь облепленный мухами, мокрый и задыхающийся.
«Максим меня доедет!» — пригрозил Кожемякин сам себе, тихонько, точно воровать шёл, пробираясь в комнату. Там он сел на привычное место, у окна в сад, и, сунув
голову, как в мешок, в думы о завтрашнем дне, оцепенел в них, ничего не понимая, в нарастающем желании спрятаться куда-то глубоко от
людей.
Люди оглядывались на Тиунова и роптали, келейник наклонился, осыпав плечико старца пышными локонами русых волос, и что-то шептал в ухо ему, старец отрицательно потряс
головою, а Кожемякин облегчённо подумал, косясь на Тиунова...
Сидели они высоко, на какой-то полке, точно два петуха, их окружал угрюмый, скучающий народ, а ещё выше их собралась молодёжь и кричала, топала, возилась. Дерево сидений скрипело, трещало, и Кожемякин со страхом ждал, что вот всё это развалится и рухнет вниз, где правильными рядами расположились спокойные, солидные
люди и, сверкая
голыми до плеч руками, женщины обмахивали свои красные лица.
— У мировых выступал! — с гордостью, дёрнув
головой, сказал Тиунов. — Ходатайствовал за обиженных, как же! Теперь это запретили, не мне — персонально, — а всем вообще, кроме адвокатов со значками. Они же сами и устроили запрещение: выгодно ли им, ежели бы мы могли друг друга сами защищать? И вот опять — видите? И ещё: всех
людей судят чиновники, ну, а разве может чиновник всякую натуру понять?
Иногда кто-нибудь из них вставал и, опустив
голову, осторожно пробирался к выходу из трактира, думалось, что
человек пошёл бить кого-то, а может — каяться в великом грехе.
Градской
голова Базунов,
человек весьма уважаемый в память об отце его, — гладкий, складный, чистенький, в длинном до пят сюртуке и брюках навыпуск, весь точно лаком покрытый.
— Нет, Иван Андреич, неправда! Он и
люди его толка — против глупости, злобы и жадности человечьей! Это
люди — хорошие, да; им бы вот не пришло в
голову позвать
человека, чтобы незаметно подпоить да высмеять его; время своё они тратят не на игру в карты, на питьё да на еду, а на чтение добрых и полезных книг о несчастном нашем российском государстве и о жизни народа; в книгах же доказывается, отчего жизнь плоха и как составить её лучше…
С языка его, как жёлуди с дуба, срывалась ругань и щёлкала
людей по
головам.
Кожемякин опускал
голову, вспоминая своё отношение к дяде Марку и
людям, которых он собрал вокруг себя.
— Вот испугаются
люди! Запрыгают по улицам-то, по снегу-то,
голые все, ой…
«Из солидных
людей ни в одну
голову такая мысль не пришла, а носит её потерянный
человек». Вслух он сказал...
Он никуда не ходил, но иногда к нему являлся Сухобаев; уже выбранный городским
головой, он кубарем вертелся в своих разраставшихся делах, стал ещё тоньше, острее, посапывал, широко раздувая ноздри хрящеватого носа, и не жаловался уже на
людей, а говорил о них приглушённым голосом, часто облизывая губы, — слушать его непримиримые, угрожающие слова было неприятно и тяжело.
— А Хряпова ты не понимаешь, — пробормотал старик, печально покачивая
головою, несколько обиженный сопоставлением. — Он — злой
человек!
А через два дня он, поддерживаемый ею и Тиуновым, уже шёл по улицам города за гробом Хряпова. Город был окутан влажным облаком осеннего тумана, на кончиках
голых ветвей деревьев росли, дрожали и тяжело падали на потную землю крупные капли воды. Платье покрывалось сыростью, точно капельками ртути. Похороны были немноголюдны, всего
человек десять шагало за гробом шутливого ростовщика, которому при жизни его со страхом кланялся весь город. Гроб — тяжёлую дубовую колоду — несли наёмные
люди.