Неточные совпадения
—
Ты одно помни: нет худа без добра, а и добро без худа — чудо! Господь наш русский он добрый
бог, всё терпит. Он видит: наш-то брат не столь зол, сколько глуп. Эх, сынок! Чтобы человека осудить, надо
с год подумать. А мы, согрешив по-человечьи, судим друг друга по-звериному: сразу хап за горло и чтобы душа вон!
Прогнал я его: иди-ка, говорю, Лексей,
с богом, не ко двору
ты мне, сердце портишь!
— Ну,
бог с ней! — решил Кожемякин, облегчённо вздыхая. —
Ты однако не говори, что она из этих!
— Доли-те? А от
бога, барынька, от него всё! Родилась, скажем,
ты, он тотчас архангелем приказывает — дать ей долю, этой! Дадуть и запишуть, —
с того и говорится: «так на роду написано» — ничего, значить, не поделаешь!
— Хотя сказано: паси овцы моя, о свиниях же — ни слова, кроме того, что в них Христос
бог наш бесприютных чертей загонял! Очень это скорбно всё, сын мой! Прихожанин
ты примерный, а вот поспособствовать
тебе в деле твоём я и не могу. Одно разве — пришли
ты мне татарина своего, побеседую
с ним, утешу, может, как, — пришли, да!
Ты знаешь дело моё и свинское на меня хрюкание это. И
ты, по человечеству, извинишь мне бессилие моё. Оле нам, человекоподобным! Ну — путей добрых желаю сердечно! Секлетеюшка — проводи!
—
Ты — Матвей, а я — Мокей, тут и вся разность, — милай, понимаешь? Али мы не люди
богу нашему, а? Нам
с тобой все псы — собаки, а ему все мы — люди, — больше ничего! Ни-к-какой отлички!
— Такое умозрение и характер! — ответил дворник, дёрнув плечи вверх. — Скушно у вас в городе — не дай
бог как, спорить тут не
с кем… Скажешь человеку: слыхал
ты — царь Диоклетиан приказал, чтобы
с пятницы вороны боле не каркали? А человек хлопнет глазами и спрашивает: ну? чего они ему помешали? Скушно!
«Максим денно и нощно читает Марковы книги, даже похудел и к делу своему невнимателен стал, вчера забыл трубу закрыть, и ночью мы
с Марком дрожью дрожали от холода.
Бог с ним, конечно, лишь бы учился в помощь правде. А я читать не в силе; слушаю всё, слушаю, растёт душа и обнять всё предлагаемое ей не может. Опоздал, видно,
ты, Матвей, к разуму приблизиться».
Поп позвал меня к себе, и она тоже пошла
с Любой, сидели там, пили чай, а дядя Марк доказывал, что хорошо бы в городе театр завести. Потом попадья прекрасно играла на фисгармонии, а Люба вдруг заплакала, и все они ушли в другую комнату. Горюшина
с попадьёй на
ты, а поп зовёт её Дуня, должно быть, родственница она им. Поп, оставшись
с дядей, сейчас же начал говорить о
боге; нахмурился, вытянулся, руку поднял вверх и, стоя середи комнаты, трясёт пышными волосами. Дядя отвечал ему кратко и нелюбезно.
— Лишь бы —
с верой, а
бог всё примет: был отшельник, ушёл
с малых лет в леса, молитв никаких не знал и так говорил
богу: «
Ты — один, я — один, помилуй меня, господин!»
— Экая, братец
ты мой, жалость! Случилось тут дело у меня, должен я идти сейчас, ей
богу! Уж
ты —
с Марфой посиди покуда, а? Я — скоро!
— Ну, вот, слава
богу! — грубо и сердито говорил Никон. — Чего ж
ты испугался? Не
с тобой одним она путалась!
— А кто? — воскликнул хозяин, надвигаясь на гостя. — Не сами ли мы друг другу-с? А сверху — господь
бог: будь, говорит, как дитя! Однако, при том взгляде на
тебя, что
ты обязательно мошенник, — как тут дитёй будешь?
Неточные совпадения
Осип. Да, хорошее. Вот уж на что я, крепостной человек, но и то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо
тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин.
Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), —
бог с ним! я человек простой».
Глеб — он жаден был — соблазняется: // Завещание сожигается! // На десятки лет, до недавних дней // Восемь тысяч душ закрепил злодей, //
С родом,
с племенем; что народу-то! // Что народу-то!
с камнем в воду-то! // Все прощает
Бог, а Иудин грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик!
ты грешнее всех, // И за то
тебе вечно маяться!
Пошли порядки старые! // Последышу-то нашему, // Как на беду, приказаны // Прогулки. Что ни день, // Через деревню катится // Рессорная колясочка: // Вставай! картуз долой! //
Бог весть
с чего накинется, // Бранит, корит;
с угрозою // Подступит —
ты молчи! // Увидит в поле пахаря // И за его же полосу // Облает: и лентяи-то, // И лежебоки мы! // А полоса сработана, // Как никогда на барина // Не работал мужик, // Да невдомек Последышу, // Что уж давно не барская, // А наша полоса!
Да, видно,
Бог прогневался. // Как восемь лет исполнилось // Сыночку моему, // В подпаски свекор сдал его. // Однажды жду Федотушку — // Скотина уж пригналася, // На улицу иду. // Там видимо-невидимо // Народу! Я прислушалась // И бросилась в толпу. // Гляжу, Федота бледного // Силантий держит за ухо. // «Что держишь
ты его?» // — Посечь хотим маненичко: // Овечками прикармливать // Надумал он волков! — // Я вырвала Федотушку, // Да
с ног Силантья-старосту // И сбила невзначай.
— Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да в землю сам ушел по грудь //
С натуги! По лицу его // Не слезы — кровь течет! // Не знаю, не придумаю, // Что будет?
Богу ведомо! // А про себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда
ты, сила, делася? // На что
ты пригодилася? — // Под розгами, под палками // По мелочам ушла!