Неточные совпадения
Клим рассказал,
что бог велел Аврааму зарезать Исаака, а когда Авраам хотел резать, бог сказал: не
надо, лучше зарежь барана. Отец немного посмеялся, а потом, обняв сына, разъяснил,
что эту историю надобно понимать...
О боге она говорила, точно о добром и хорошо знакомом ей старике, который живет где-то близко и может делать все,
что хочет, но часто делает не так, как
надо.
— А ты говорила — не
надо,
что это — глупость.
— Томилина я скоро начну ненавидеть, мне уже теперь, иной раз, хочется ударить его по уху. Мне нужно знать, а он учит не верить, убеждает,
что алгебра — произвольна, и черт его не поймет,
чего ему
надо! Долбит,
что человек должен разорвать паутину понятий, сотканных разумом, выскочить куда-то, в беспредельность свободы. Выходит как-то так: гуляй голым! Какой дьявол вертит ручку этой кофейной мельницы?
— Позволь, позволь, — кричал ей Варавка, — но ведь эта любовь к людям, — кстати, выдуманная нами, противная природе нашей, которая жаждет не любви к ближнему, а борьбы с ним, — эта несчастная любовь ничего не значит и не стоит без ненависти, без отвращения к той грязи, в которой живет ближний! И, наконец, не
надо забывать,
что духовная жизнь успешно развивается только на почве материального благополучия.
— Когда изгоняемый из рая Адам оглянулся на древо познания, он увидал,
что бог уже погубил древо: оно засохло. «И се диавол приступи Адамови и рече: чадо отринутое, не имаши путя инаго, яко на муку земную. И повлек Адама во ад земный и показа ему вся прелесть и вся скверну, их же сотвориша семя Адамово». На эту тему мадьяр Имре Мадач весьма значительную вещь написал. Так вот как
надо понимать, Лидочка, а вы…
Я, брат, к десяти годам уже знал много… почти все,
чего не
надо было знать в этом возрасте.
— Я не умею говорить об этом, но —
надо. О великодушии, о милосердии к женщине, наконец! Да! О милосердии. Это — самое одинокое существо в мире — женщина, мать. За
что? Одинока до безумия. Я не о себе только, нет…
Надо иметь в душе некий стержень, и тогда вокруг его образуется все то,
что отграничит мою личность от всех других, обведет меня резкой чертою.
— Давно. Должен сознаться,
что я… редко пишу ему. Он отвечает мне поучениями, как
надо жить, думать, веровать. Рекомендует книги… вроде бездарного сочинения Пругавина о «Запросах народа и обязанностях интеллигенции». Его письма кажутся мне наивнейшей риторикой, совершенно несовместной с торговлей дубовой клепкой. Он хочет, чтоб я унаследовал те привычки думать, от которых сам он, вероятно, уже отказался.
— Любопытна слишком. Ей все
надо знать — судоходство, лесоводство. Книжница. Книги портят женщин. Зимою я познакомился с водевильной актрисой, а она вдруг спрашивает: насколько зависим Ибсен от Ницше? Да черт их знает, кто от кого зависит! Я — от дураков. Мне на днях губернатор сказал,
что я компрометирую себя, давая работу политическим поднадзорным. Я говорю ему: Превосходительство! Они относятся к работе честно! А он: разве, говорит, у нас, в России, нет уже честных людей неопороченных?
— Учеными доказано,
что бог зависит от климата, от погоды. Где климаты ровные, там и бог добрый, а в жарких, в холодных местах — бог жестокий. Это
надо понять. Сегодня об этом поучения не будет.
Философ был неказист, но
надо сказать,
что он преискусно оголял самое существо всех и всяческих отношений, показывая скрытый механизм бытия нашего как сплошное кровопийство.
—
Надо. Отцы жертвовали на церкви, дети — на революцию. Прыжок — головоломный, но…
что же, брат, делать? Жизнь верхней корочки несъедобного каравая, именуемого Россией, можно озаглавить так: «История головоломных прыжков русской интеллигенции». Ведь это только господа патентованные историки обязаны специальностью своей доказывать,
что существуют некие преемственность, последовательность и другие ведьмы, а — какая у нас преемственность? Прыгай, коли не хочешь задохнуться.
— Любовь тоже требует героизма. А я — не могу быть героиней. Варвара — может. Для нее любовь — тоже театр. Кто-то, какой-то невидимый зритель спокойно любуется тем, как мучительно любят люди, как они хотят любить. Маракуев говорит,
что зритель — это природа. Я — не понимаю… Маракуев тоже, кажется, ничего не понимает, кроме того,
что любить —
надо.
«
Чего же тебе
надо?» — хотел спросить Клим, но, сдержав возмущение свое, не спросил.
— А пожалуй, не
надо бы. Мне вот кажется,
что для государства нашего весьма полезно столкновение тех, кои веруют по Герцену и славянофилам с опорой на Николая Чудотворца в лице мужичка, с теми, кои хотят веровать по Гегелю и Марксу с опорою на Дарвина.
— Не
надо лгать друг другу, — слышал Самгин. — Лгут для того, чтоб удобнее жить, а я не ищу удобств, пойми это! Я не знаю,
чего хочу. Может быть — ты прав: во мне есть что-то старое, от этого я и не люблю ничего и все кажется мне неверным, не таким, как
надо.
— Мне вот кажется,
что счастливые люди — это не молодые, а — пьяные, — продолжала она шептать. — Вы все не понимали Диомидова, думая,
что он безумен, а он сказал удивительно: «Может быть, бог выдуман, но церкви — есть, а
надо, чтобы были только бог и человек, каменных церквей не
надо. Существующее — стесняет», — сказал он.
— Кроме того, я беседовала с тобою, когда, уходя от тебя, оставалась одна. Я — честно говорила и за тебя… честнее,
чем ты сам мог бы сказать. Да, поверь мне! Ты ведь не очень… храбр. Поэтому ты и сказал,
что «любить
надо молча». А я хочу говорить, кричать, хочу понять. Ты советовал мне читать «Учебник акушерства»…
— То-то
что — нет! — воскликнул Робинзон. — А —
надо быть злым, таков запрос профессии.
— В записках местного жителя Афанасия Дьякова, частию опубликованных мною в «Губернских ведомостях», рассказано,
что швед пушкарь Егор — думать
надо Ингвар, сиречь, упрощенно, Георг — Игорь, — отличаясь смелостью характера и простотой души, сказал Петру Великому, когда суровый государь этот заглянул проездом в город наш: «Тебе, царь, кузнечному да литейному делу выучиться бы, в деревянном царстве твоем плотников и без тебя довольно есть».
По осмотре его котомки оказалось,
что он занимался писанием небольших картинок и был в этом, насколько я понимаю, весьма искусен,
что,
надо полагать, и понудило его к производству фальшивых денег.
—
Чего орешь? Молебен
надо…
— Деды и отцы учили: «
Надо знать, где
что взять», — ворчит Меркулов архитектору, а тот, разглядывая вино на огонь, вздыхает...
— Волновались вы? Нет? Это — хорошо. А я вот очень кипятился, когда меня впервые щупали. И, признаться
надо, потому кипятился,
что немножко струсил.
— И вдруг — вообрази! — ночью является ко мне мамаша, всех презирающая, вошла так, знаешь, торжественно, устрашающе несчастно и как воскресшая дочь Иаира. «Сейчас, — говорит, — сын сказал,
что намерен жениться на вас, так вот я умоляю: откажите ему, потому
что он в будущем великий ученый, жениться ему не
надо, и я готова на колени встать пред вами». И ведь хотела встать… она, которая меня… как горничную… Ах, господи!..
«
Надо решительно объясниться с нею», — додумался он и вечером, тоже демонстративно, не пошел в гостиницу, а явился утром, но Алина сказала ему,
что Лидия уехала в Троице-Сергиевскую лавру. Пышно одетая в шелк, Алина сидела перед зеркалом, подпиливая ногти, и небрежненьким тоном говорила...
— Людей, которые женщинам покорствуют, наказывать
надо, — говорил Диомидов, — наказывать за то,
что они в угоду вам захламили, засорили всю жизнь фабриками для пустяков, для шпилек, булавок, духов и всякие ленты делают, шляпки, колечки, сережки — счету нет этой дряни! И никакой духовной жизни от вас нет, а только стишки, да картинки, да романы…
— Вам, Диомидов, хоть библию
надо почитать, — заговорил Клим, усмехаясь. Он хотел сказать мягко, снисходительно, а вышло злорадно, и Клим видел,
что это не понравилось Лидии. Но он продолжал...
«Вот, Иваныч, внушаешь ты,
что людям
надо жить получше, полегче, а ведь земля — против этого!
— Давно пора. У нас все разговаривают о том, как надобно думать, тогда как говорить
надо о том,
что следует делать.
— Хорошо говорить многие умеют, а
надо говорить правильно, — отозвался Дьякон и, надув щеки, фыркнул так,
что у него ощетинились усы. — Они там вовлекли меня в разногласия свои и смутили. А — «яко алчба богатства растлевает плоть, тако же богачество словесми душу растлевает». Я ведь в социалисты пошел по вере моей во Христа без чудес, с единым токмо чудом его любви к человекам.
Он уже понимал,
что говорит не те слова, какие
надо бы сказать. Варвара схватила его руку, прижалась к ней горячей щекой.
— Идем домой, пора, — сказала она, вставая со скамьи. — Ты говорил,
что тебе
надо прочитать к завтрему сорок шесть страниц. Я так рада,
что ты кончаешь университет. Эти бесплодные волнения…
— До свидания, — сказал Клим и быстро отступил, боясь,
что умирающий протянет ему руку. Он впервые видел, как смерть душит человека, он чувствовал себя стиснутым страхом и отвращением. Но это
надо было скрыть от женщины, и, выйдя с нею в гостиную, он сказал...
«Я стал слишком мягок с нею, и вот она уже небрежна со мною. Необходимо быть строже. Необходимо овладеть ею с такою полнотой, чтоб всегда и в любую минуту настраивать ее созвучно моим желаниям.
Надо научиться понимать все,
что она думает и чувствует, не расспрашивая ее. Мужчина должен поглощать женщину так, чтоб все тайные думы и ощущения ее полностью передавались ему».
— Момент! Нигде в мире не могут так, как мы, а? За всех! Клим Иваныч, хорошо ведь,
что есть эдакое, — за всех! И —
надо всеми, одинаковое для нищих, для царей. Милый, а? Вот как мы…
—
Надо признать,
что этот акт является вполне естественным ответом на иродово избиение юношества. Сдача студентов в солдаты — это уж возвращение к эпохе Николая Первого…
— Он очень не любит студентов, повар. Доказывал мне,
что их
надо ссылать в Сибирь, а не в солдаты. «Солдатам, говорит, они мозги ломать станут: в бога — не верьте, царскую фамилию — не уважайте. У них, говорит, в головах шум, а они думают — ум».
Он совершенно определенно понимал,
что не следует формулировать это чувство, не нужно одевать его в точные слова, а, наоборот,
надо чем-то погасить его, забыть о нем.
— Затея — умственная. Это — верно: хозяева мало
чего видят, кроме своей пользы. Конечно — облегчить рабочих людей
надо.
Дома, устало раздеваясь и с досадой думая,
что сейчас
надо будет рассказывать Варваре о манифестации, Самгин услышал в столовой звон чайных ложек, глуховатое воркованье Кумова и затем иронический вопрос дяди Миши...
— Я не хотела бы жалеть тебя, но, представь, — мне кажется,
что тебя
надо жалеть. Ты становишься недостаточно личным человеком, ты идешь на убыль.
— Зашел сказать,
что сейчас уезжаю недели на три, на месяц; вот ключ от моей комнаты, передайте Любаше; я заходил к ней, но она спит. Расхворалась девица, — вздохнул он, сморщив серый лоб. — И — как не вовремя! Ее бы
надо послать в одно место, а она вот…
— Конечно, если это войдет в привычку — стрелять, ну, это — плохо, — говорил он, выкатив глаза. — Тут, я думаю, все-таки сокрыта опасность, хотя вся жизнь основана на опасностях. Однако ежели молодые люди пылкого характера выламывают зубья из гребня —
чем же мы причешемся? А нам, Варвара Кирилловна, причесаться
надо, мы — народ растрепанный, лохматый. Ах, господи! Уж я-то знаю, до
чего растрепан человек…
— Эволюция? Задохнетесь вы в этой эволюции, вот
что! Лакейство пред действительностью, а ей
надо кости переломать.
— Не может быть, — искренно воскликнул Самгин, хотя догадывался именно об этом. Он даже подумал,
что догадался не сегодня, не сейчас, а — давно, еще тогда, когда прочитал записку симпатическими чернилами. Но это
надо было скрыть не только от Гогина, но и от себя. — Не может быть, — повторил он.
Самгин возвратился в номер, думая,
что сейчас же
надо ехать покупать цинковый гроб Варавке и затем — на вокзал, в Старую Руссу.
— Я телеграфировала в армию Лидии, но она, должно быть, не получила телеграмму. Как торопятся, — сказала она, показав лорнетом на улицу, где дворники сметали ветки можжевельника и елей в зеленые кучи. — Торопятся забыть,
что был Тимофей Варавка, — вздохнула она. — Но это хороший обычай посыпать улицы можжевельником, — уничтожает пыль. Это
надо бы делать и во время крестных ходов.