Неточные совпадения
Вскочила и, быстро пробежав по бревнам, исчезла, а Клим еще долго сидел на корме лодки, глядя в ленивую воду, подавленный скукой, еще не испытанной им, ничего не
желая, но догадываясь, сквозь скуку, что нехорошо быть похожим на
людей, которых он знал.
— В мире идей необходимо различать тех субъектов, которые ищут, и тех, которые прячутся. Для первых необходимо найти верный путь к истине, куда бы он ни вел, хоть в пропасть, к уничтожению искателя. Вторые
желают только скрыть себя, свой страх пред жизнью, свое непонимание ее тайн, спрятаться в удобной идее. Толстовец — комический тип, но он весьма законченно дает представление о
людях, которые прячутся.
— Вот что, Клим: Алина не глупее меня. Я не играю никакой роли в ее романе. Лютова я люблю. Туробоев нравится мне. И, наконец, я не
желаю, чтоб мое отношение к
людям корректировалось тобою или кем-нибудь другим.
Тускло поблескивая на солнце, тяжелый, медный колпак медленно всплывал на воздух, и
люди — зрители, глядя на него, выпрямлялись тоже, как бы
желая оторваться от земли. Это заметила Лидия.
— Совершенно правильно, — отвечал он и,
желая смутить, запугать ее, говорил тоном философа, привыкшего мыслить безжалостно. — Гуманизм и борьба — понятия взаимно исключающие друг друга. Вполне правильное представление о классовой борьбе имели только Разин и Пугачев, творцы «безжалостного и беспощадного русского бунта». Из наших интеллигентов только один Нечаев понимал, чего требует революция от
человека.
Но не верилось, чтоб
человек мог так постареть за десяток лет, и,
желая проверить себя, Самгин спросил...
— Преувеличиваешь, — возразил Самгин, совершенно не
желая видеть постояльца талантливым. — Он просто — типично русский здравомыслящий
человек, каких миллионы.
Варвара, стоя бок о бок с ним, вздрагивала, нерешительно шевелила правой рукой, прижатой ко груди, ее застывшее лицо Самгин находил деланно благочестивым и молчал,
желая услышать жалобу на холод и на
людей, толкавших Варвару.
— Как
желаете, — сказал Косарев, вздохнув, уселся на облучке покрепче и, размахивая кнутом над крупами лошадей, жалобно прибавил: — Вы сами видели, господин, я тут посторонний
человек. Но, но, яростные! — крикнул он. Помолчав минуту, сообщил: — Ночью — дождик будет, — и, как черепаха, спрятал голову в плечи.
Не
желая видеть этих
людей, он прошел в кабинет свой, прилег там на диван, но дверь в столовую была не плотно прикрыта, и он хорошо слышал беседу старого народника с письмоводителем.
Дальше пол был, видимо, приподнят, и за двумя столами, составленными вместе, сидели лицом к Самгину
люди солидные, прилично одетые, а пред столами бегал небольшой попик, черноволосый, с черненьким лицом, бегал, размахивая, по очереди, то правой, то левой рукой, теребя ворот коричневой рясы, откидывая волосы ладонями, наклоняясь к
людям, точно
желая прыгнуть на них; они кричали ему...
— «Значит — не
желаешь стрелять?» — «Никак нет!» — «Значит — становись на то же место!» Н-ну, пошел Олеша, встал рядом с расстрелянным, перекрестился. Тут — дело минутное: взвод — пли! Вот те и Христос! Христос солдату не защита, нет! Солдат —
человек беззаконный…
В карете гостиницы, вместе с двумя немыми, которые, спрятав головы в воротники шуб, явно не
желали ничего видеть и слышать, Самгин, сквозь стекло в двери кареты, смотрел во тьму, и она казалась материальной, весомой, леденящим испарением грязи города, крови, пролитой в нем сегодня, испарением жестокости и безумия
людей.
Люди из сада потянулись за манифестантами, явно не
желая смешиваться с ними.
Клим Самгин замедлил шаг, оглянулся,
желая видеть лицо
человека, сказавшего за его спиною нужное слово; вплоть к нему шли двое: коренастый, плохо одетый старик с окладистой бородой и угрюмым взглядом воспаленных глаз и
человек лет тридцати, небритый, черноусый, с большим носом и веселыми глазами, тоже бедно одетый, в замазанном, черном полушубке, в сибирской папахе.
— Большевики — это
люди, которые
желают бежать на сто верст впереди истории, — так разумные
люди не побегут за ними. Что такое разумные? Это
люди, которые не хотят революции, они живут для себя, а никто не хочет революции для себя. Ну, а когда уже все-таки нужно сделать немножко революции, он даст немножко денег и говорит: «Пожалуйста, сделайте мне революцию… на сорок пять рублей!»
Он спросил ее пренебрежительно и насмешливо,
желая рассердить этим, а она ответила в тоне
человека, который не хочет спорить и убеждать, потому что ленится. Самгин почувствовал, что она вложила в свои слова больше пренебрежения, чем он в свой вопрос, и оно у нее — естественнее. Скушав бисквит, она облизнула губы, и снова заклубился дым ее речи...
Говорил Самойлов не спеша, усталым глуховатым голосом и легко, как
человек, привыкший говорить много. Глаза у него были темные, печальные, а под ними — синеватые мешки. Самгин, слушая его, барабанил пальцами по столу, как бы
желая намекнуть этим шумом, что говорить следует скорее. Барабанил и думал...
Он видел, как Захарий выхватил, вытолкнул из круга Васю; этот большой
человек широко размахнул руками, как бы встречая и
желая обнять кого-то, его лицо улыбалось, сияло, когда он пошел по кругу, — очень красивое и гордое лицо.
—
Люди там все титулованные, с орденами или с бумажниками толщиной в библию. Все — веруют в бога и
желают продать друг другу что-нибудь чужое.
«Нахал и, кажется, глуп», — определил Самгин и встал,
желая уйти к себе, но снова сел, сообразив, что, может быть, этот
человек скажет что-нибудь интересное о Марине.
Тогда
человек счастливым голоском заявил, что этот номер нужно дезинфицировать, и предложил перенести вещи Варвары в другой, и если господин Самгин
желает ночевать здесь, это будет очень приятно администрации гостиницы.
— А я —
человек без рода, без племени, и пользы никому, кроме себя, не
желаю. С тем меня и возьмите…
Было очень душно, а
люди все сильнее горячились, хотя их стало заметно меньше. Самгин, не
желая встретиться с Тагильским, постепенно продвигался к двери, и, выйдя на улицу, глубоко вздохнул.
Желая понять
человека, Самгин читал...
«Узнает?» — соображал Самгин, не
желая, чтоб Диомидов узнал его, затем подумал, что этот
человек, наверное, сознательно делает себя похожим на икону Василия Блаженного.
«Жизнь обтекает меня, точно река — остров, обтекает,
желая размыть», — грустно сказал он себе, и это было так неожиданно, как будто сказал не он, а шепнул кто-то извне.
Люди, показанные памятью, стояли пред ним враждебно.
Но все-таки он представил несколько соображений, из которых следовало, что вагоны загнали куда-нибудь в Литву. Самгину показалось, что у этого
человека есть причины
желать, чтоб он, Самгин, исчез. Но следователь подкрепил доводы в пользу поездки предложением дать письмо к брату его жены, ротмистру полевых жандармов.
— Пойдемте чай пить, — предложила жена. Самгин отказался, не
желая встречи с Кутузовым, вышел на улицу, в сумрачный холод короткого зимнего дня. Раздраженный бесплодным визитом к богатому барину, он шагал быстро, пред ним вспыхивали фонари, как бы догоняя
людей.
Нет, Самгин не понимал, но сегодня Елена очень нравилась ему, и,
желая сделать приятное ей, он сказал, что пришлет
человека, который, наверно, поможет ей в этом случае.
Клим Иванович Самгин мужественно ожидал и наблюдал. Не
желая, чтоб темные волны демонстрантов, захлестнув его, всосали в свою густоту, он наблюдал издали, из-за углов. Не было смысла сливаться с этой грозно ревущей массой
людей, — он очень хорошо помнил, каковы фигуры и лица рабочих, он достаточно много видел демонстраций в Москве, видел и здесь 9 января, в воскресенье, названное «кровавым».
Ломовой счастливо захохотал, Клим Иванович пошел тише,
желая послушать, что еще скажет извозчик. Но на панели пред витриной оружия стояло
человек десять, из магазина вышел коренастый
человек, с бритым лицом под бобровой шапкой, в пальто с обшлагами из меха, взмахнул рукой и, громко сказав: «В дантиста!» — выстрелил. В проходе во двор на белой эмалированной вывеске исчезла буква а, стрелок, самодовольно улыбаясь, взглянул на публику, кто-то одобрил его...
Неточные совпадения
Стародум. Дурное расположение
людей, не достойных почтения, не должно быть огорчительно. Знай, что зла никогда не
желают тем, кого презирают; а обыкновенно
желают зла тем, кто имеет право презирать.
Люди не одному богатству, не одной знатности завидуют: и добродетель также своих завистников имеет.
Стародум. Как! А разве тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что, как бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе
человека, который бы всю свою знатность устремил на то только, чтоб ему одному было хорошо, который бы и достиг уже до того, чтоб самому ему ничего
желать не оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего
желать, а лишь есть чего бояться?
— Состояние у меня, благодарение богу, изрядное. Командовал-с; стало быть, не растратил, а умножил-с. Следственно, какие есть насчет этого законы — те знаю, а новых издавать не
желаю. Конечно, многие на моем месте понеслись бы в атаку, а может быть, даже устроили бы бомбардировку, но я
человек простой и утешения для себя в атаках не вижу-с!
Но, с другой стороны, не меньшего вероятия заслуживает и то соображение, что как ни привлекательна теория учтивого обращения, но, взятая изолированно, она нимало не гарантирует
людей от внезапного вторжения теории обращения неучтивого (как это и доказано впоследствии появлением на арене истории такой личности, как майор Угрюм-Бурчеев), и, следовательно, если мы действительно
желаем утвердить учтивое обращение на прочном основании, то все-таки прежде всего должны снабдить
людей настоящими якобы правами.
— Да, какое разнообразие положений всех этих
людей, отправляющихся туда, — неопределенно сказал Катавасов,
желая высказать свое мнение и вместе с тем выведать мнение старичка.