Неточные совпадения
— Ну, так как же, мужичок:
что всего
лучше?
Отец рассказывал
лучше бабушки и всегда что-то такое,
чего мальчик не замечал за собой, не чувствовал в себе. Иногда Климу даже казалось,
что отец сам выдумал слова и поступки, о которых говорит, выдумал для того, чтоб похвастаться сыном, как он хвастался изумительной точностью хода своих часов, своим умением играть в карты и многим другим.
Между дедом и отцом тотчас разгорался спор. Отец доказывал,
что все
хорошее на земле — выдумано,
что выдумывать начали еще обезьяны, от которых родился человек, — дед сердито шаркал палкой, вычерчивая на полу нули, и кричал скрипучим голосом...
Клим рассказал,
что бог велел Аврааму зарезать Исаака, а когда Авраам хотел резать, бог сказал: не надо,
лучше зарежь барана. Отец немного посмеялся, а потом, обняв сына, разъяснил,
что эту историю надобно понимать...
Иногда Клим испытывал желание возразить девочке, поспорить с нею, но не решался на это, боясь,
что Лида рассердится. Находя ее самой интересной из всех знакомых девочек, он гордился тем,
что Лидия относится к нему
лучше,
чем другие дети. И когда Лида вдруг капризно изменяла ему, приглашая в тарантас Любовь Сомову, Клим чувствовал себя обиженным, покинутым и ревновал до злых слез.
Все знакомые говорят,
что она удивительно
хорошеет.
Такие добавления к науке нравились мальчику больше,
чем сама наука, и
лучше запоминались им, а Томилин был весьма щедр на добавления. Говорил он, как бы читая написанное на потолке, оклеенном глянцевитой, белой, но уже сильно пожелтевшей бумагой, исчерченной сетью трещин.
— Скажу,
что ученики были бы весьма
лучше, если б не имели они живых родителей. Говорю так затем,
что сироты — покорны, — изрекал он, подняв указательный палец на уровень синеватого носа. О Климе он сказал, положив сухую руку на голову его и обращаясь к Вере Петровне...
Он знал своих товарищей, конечно,
лучше,
чем Ржига, и хотя не питал к ним особенной симпатии, но оба они удивляли его.
Иногда Клим искренно недоумевал, видя,
что товарищи относятся к нему
лучше, доверчивее,
чем он к ним, очевидно, они признавали его умнее, опытнее их.
Клим поспешно ушел, опасаясь,
что писатель спросит его о напечатанном в журнале рассказе своем; рассказ был не
лучше других сочинений Катина, в нем изображались детски простодушные мужики, они, как всегда, ожидали пришествия божьей правды, это обещал им сельский учитель, честно мыслящий человек, которого враждебно преследовали двое: безжалостный мироед и хитрый поп.
— Да, да, эти люди, которым история приказала подать в отставку, возвращаются понемногу «из дальних странствий». У меня в конторе служат трое таких. Должен признать,
что они
хорошие работники…
Клим искоса взглянул на мать, сидевшую у окна; хотелось спросить: почему не подают завтрак? Но мать смотрела в окно. Тогда, опасаясь сконфузиться, он сообщил дяде,
что во флигеле живет писатель, который может рассказать о толстовцах и обо всем
лучше,
чем он, он же так занят науками,
что…
Клим знал,
что на эти вопросы он мог бы ответить только словами Томилина, знакомыми Макарову. Он молчал, думая,
что, если б Макаров решился на связь с какой-либо девицей, подобной Рите, все его тревоги исчезли бы. А еще
лучше, если б этот лохматый красавец отнял швейку у Дронова и перестал бы вертеться вокруг Лидии. Макаров никогда не спрашивал о ней, но Клим видел,
что, рассказывая, он иногда, склонив голову на плечо, смотрит в угол потолка, прислушиваясь.
Замолчали, прислушиваясь. Клим стоял у буфета, крепко вытирая руки платком. Лидия сидела неподвижно, упорно глядя на золотое копьецо свечи. Мелкие мысли одолевали Клима. «Доктор говорил с Лидией почтительно, как с дамой. Это, конечно, потому,
что Варавка играет в городе все более видную роль. Снова в городе начнут говорить о ней, как говорили о детском ее романе с Туробоевым. Неприятно,
что Макарова уложили на мою постель.
Лучше бы отвести его на чердак. И ему спокойней».
— Это —
хорошие русские люди, те, которые веруют,
что логикой слов можно влиять на логику истории.
Хорошие наши люди в этом деле — ни при
чем.
— Это значит,
что в твоем поведении я не вижу ничего
хорошего…
Климу показалось,
что раньше она говорила о женщинах не так злостно, а как о дальних родственницах, от которых она не ждет ничего, ни
хорошего, ни дурного; они не интересны ей, полузабыты ею.
Она произнесла эти слова так странно, как будто не спрашивала, а просила. Разгоревшееся лицо ее бледнело, таяло, казалось,
что она
хорошеет.
Он вдруг остановился среди комнаты, скрестив руки на груди, сосредоточенно прислушиваясь, как в нем зреет утешительная догадка: все,
что говорит Нехаева, могло бы служить для него
хорошим оружием самозащиты. Все это очень твердо противостоит «кутузовщине». Социальные вопросы ничтожны рядом с трагедией индивидуального бытия.
— Едва ли люди, подобные ему, будут
лучше оттого,
что везде вспыхнет бескровный огонь электричества.
Затем он вспомнил,
что в кармане его лежит письмо матери, полученное днем; немногословное письмо это, написанное с алгебраической точностью, сообщает,
что культурные люди обязаны работать,
что она хочет открыть в городе музыкальную школу, а Варавка намерен издавать газету и пройти в городские головы. Лидия будет дочерью городского головы. Возможно,
что, со временем, он расскажет ей роман с Нехаевой; об этом
лучше всего рассказать в комическом тоне.
Нехаева не уезжала. Клим находил,
что здоровье ее становится
лучше, она меньше кашляет и даже как будто пополнела. Это очень беспокоило его, он слышал,
что беременность не только задерживает развитие туберкулеза, но иногда излечивает его. И мысль,
что у него может быть ребенок от этой девицы, пугала Клима.
Клим находил,
что было бы
лучше, если б дом хозяина России поддерживали устрашающие кариатиды Эрмитажа.
— Люди там не
лучше, не умнее,
чем везде, — продолжал он. — Редко встретишь человека, для которого основным вопросом бытия являются любовь, смерть…
— Мужики любили Григория. Он им рассказывал все,
что знает. И в работе всегда готов помочь. Он —
хороший плотник. Телеги чинил. Работать он умеет всякую работу.
Возможно,
что ждал я того,
что было мне еще не знакомо, все равно: хуже или
лучше, только бы другое.
Лютов, крепко потирая руки, усмехался, а Клим подумал,
что чаще всего, да почти и всегда, ему приходится слышать
хорошие мысли из уст неприятных людей. Ему понравились крики Лютова о необходимости свободы, ему казалось верным указание Туробоева на русское неуменье владеть мыслью. Задумавшись, он не дослышал чего-то в речи Туробоева и был вспугнут криком Лютова...
— Ваша мать приятный человек. Она знает музыку. Далеко ли тут кладбище? Я люблю все элегическое. У нас
лучше всего кладбища. Все,
что около смерти, у нас — отлично.
Затем она заявила,
что любит старый фарфор,
хорошие переплеты книг, музыку Рамо, Моцарта и минуты перед грозой.
— Нет, уж — извините! В Нижнем Новгороде, в селе Подновье, огурчики солят
лучше,
чем в Нежине!
— Возьмем на прицел глаза и ума такое происшествие: приходят к молодому царю некоторые простодушные люди и предлагают: ты бы, твое величество, выбрал из народа людей поумнее для свободного разговора, как
лучше устроить жизнь. А он им отвечает: это затея бессмысленная. А водочная торговля вся в его руках. И — всякие налоги. Вот о
чем надобно думать…
«Может быть, и я обладаю «другим чувством», — подумал Самгин, пытаясь утешить себя. — Я — не романтик, — продолжал он, смутно чувствуя,
что где-то близко тропа утешения. — Глупо обижаться на девушку за то,
что она не оценила моей любви. Она нашла плохого героя для своего романа. Ничего
хорошего он ей не даст. Вполне возможно,
что она будет жестоко наказана за свое увлечение, и тогда я…»
— Был я там, — сказал Христос печально,
А Фома-апостол усмехнулся
И напомнил: — Чай, мы все оттуда. —
Поглядел Христос во тьму земную
И спросил Угодника Николу:
— Кто это лежит там, у дороги,
Пьяный,
что ли, сонный аль убитый?
— Нет, — ответил Николай Угодник. —
Это просто Васька Калужанин
О
хорошей жизни замечтался.
Возможно,
что именно и только «кутузовщина» позволит понять и — даже
лучше того — совершенно устранить из жизни различных кошмарных людей, каковы дьякон, Лютов, Диомидов и подобные.
— Ой, не доведет нас до добра это сочинение мертвых праведников, а тем паче — живых. И ведь делаем-то мы это не по охоте, не по нужде, а — по привычке, право, так!
Лучше бы согласиться на том,
что все грешны, да и жить всем в одно грешное, земное дело.
Ему очень нравились черные слезы, он находил,
что это одна из его
хороших выдумок.
— Ведь и я тоже… думал,
что ты будешь
хорошим другом мне…
Редко слышал он возгласы восторга, а если они раздавались, то чаще всего из уст женщин пред витринами текстильщиков и посудников, парфюмеров, ювелиров и меховщиков. Впрочем, можно было думать,
что большинство людей немело от обилия впечатлений. Но иногда Климу казалось,
что только похвалы женщин звучат искренней радостью, а в суждениях мужчин неудачно скрыта зависть. Он даже подумал,
что, быть может, Макаров прав: женщина
лучше мужчины понимает,
что все в мире — для нее.
Затем Самгин почувствовал,
что никогда еще не был он таким
хорошим, умным и почти до слез несчастным, как в этот странный час, в рядах людей, до немоты очарованных старой, милой ведьмой, явившейся из древних сказок в действительность, хвастливо построенную наскоро и напоказ.
А через три дня утром он стоял на ярмарке в толпе, окружившей часовню, на которой поднимали флаг, открывая всероссийское торжище. Иноков сказал,
что он постарается провести его на выставку в тот час, когда будет царь, однако это едва ли удастся, но
что, наверное, царь посетит Главный дом ярмарки и
лучше посмотреть на него там.
— Сообразите же, насколько трудно при таких условиях создавать общественное мнение и руководить им. А тут еще являются люди, которые уверенно говорят: «
Чем хуже — тем
лучше». И, наконец, — марксисты, эти квазиреволюционеры без любви к народу.
Самгин понял,
что он лишний, простился и ушел. В комнате своей, свалившись на постель, закинув руки под голову, он плотно закрыл глаза, чтоб
лучше видеть путаницу разногласно кричащих мыслей. Шумел в голове баритон Кутузова, а Спивак уверенно утешает: «Это скоро пройдет».
Говорил он грубо, сердито, но лицо у него было не злое, а только удивленное; спросив, он полуоткрыл рот и поднял брови, как человек недоумевающий. Но темненькие усы его заметно дрожали, и Самгин тотчас сообразил,
что это не обещает ему ничего
хорошего. Нужно было что-то выдумать.
— Вот, например, англичане: студенты у них не бунтуют, и вообще они — живут без фантазии, не бредят, потому
что у них — спорт. Мы на Западе плохое — хватаем, а
хорошего — не видим. Для народа нужно чаще устраивать религиозные процессии, крестные хода. Папизм —
чем крепок? Именно — этими зрелищами, театральностью. Народ постигает религию глазом, через материальное. Поклонение богу в духе проповедуется тысячу девятьсот лет, но мы видим,
что пользы в этом мало, только секты расплодились.
— Мы видим,
что в Германии быстро создаются условия для перехода к социалистическому строю, без катастроф, эволюционно, — говорил Прейс, оживляясь и даже как бы утешая Самгина. — Миллионы голосов немецких рабочих, бесспорная культурность масс, огромное партийное хозяйство, — говорил он, улыбаясь
хорошей улыбкой, и все потирал руки, тонкие пальцы его неприятно щелкали. — Англосаксы и германцы удивительно глубоко усвоили идею эволюции, это стало их органическим свойством.
Ленивенький Тагильский напоминал Самгину брата Дмитрия тем,
что служил для своих друзей памятной книжкой, где записаны в
хорошем порядке различные цифры и сведения.
— Знаешь, я с первых дней знакомства с ним чувствовала,
что ничего
хорошего для меня в этом не будет. Как все неудачно у меня, Клим, — сказала она, вопросительно и с удивлением глядя на него. — Очень ушибло меня это. Спасибо Лиде,
что вызвала меня к себе, а то бы я…
— В деревне я чувствовала,
что, хотя делаю работу объективно необходимую, но не нужную моему хозяину и он терпит меня, только как ворону на огороде. Мой хозяин безграмотный, но по-своему умный мужик, очень
хороший актер и человек, который чувствует себя первейшим, самым необходимым работником на земле. В то же время он догадывается,
что поставлен в ложную, унизительную позицию слуги всех господ. Науке, которую я вколачиваю в головы его детей, он не верит: он вообще неверующий…