Неточные совпадения
По ее рассказам, нищий этот был великий грешник и злодей, в голодный год он продавал людям муку с песком, с известкой, судился за это, истратил все деньги свои на подкупы судей и
хотя мог
бы жить в скромной бедности, но вот нищенствует.
В один из тех теплых, но грустных дней, когда осеннее солнце, прощаясь с обедневшей землей, как
бы хочет напомнить о летней, животворящей силе своей, дети играли в саду. Клим был более оживлен, чем всегда, а Борис настроен добродушней. Весело бесились Лидия и Люба, старшая Сомова собирала букет из ярких листьев клена и рябины. Поймав какого-то запоздалого жука и подавая его двумя пальцами Борису, Клим сказал...
— Но, разумеется, это не так, — сказал Клим, надеясь, что она спросит: «Как же?» — и тогда он сумел
бы блеснуть пред нею, он уже знал, чем и как блеснет. Но девушка молчала, задумчиво шагая, крепко кутая грудь платком; Клим не решился сказать ей то, что
хотел.
— Нет людей, которым истина была
бы нужна ради ее самой, ради наслаждения ею. Я повторяю: человек
хочет истины, потому что жаждет покоя. Эту нужду вполне удовлетворяют так называемые научные истины, практического значения коих я не отрицаю.
— Ты все такая же… нервная, — сказала Вера Петровна; по паузе Клим догадался, что она
хотела сказать что-то другое. Он видел, что Лидия стала совсем взрослой девушкой, взгляд ее был неподвижен, можно было подумать, что она чего-то напряженно ожидает. Говорила она несвойственно ей торопливо, как
бы желая скорее выговорить все, что нужно.
«Влюблена? — вопросительно соображал он и не
хотел верить в это. — Нет, влюбленной она вела
бы себя, наверное, не так».
Клим спросил о Нехаевой,
хотя желал
бы спросить о Спивак.
Клим услышал нечто полупонятное, как
бы некий вызов или намек. Он вопросительно взглянул на девушку, но она смотрела в книгу. Правая рука ее блуждала в воздухе, этой рукой, синеватой в сумраке и как
бы бестелесной, Нехаева касалась лица своего, груди, плеча, точно она незаконченно крестилась или
хотела убедиться в том, что существует.
— Мне
бы хотелось пройтись. А ты — не
хочешь?
Он даже
хотел сказать это Дронову, но тот, как
бы угадав его мысль, сам заговорил...
— А — то, что народ
хочет свободы, не той, которую ему сулят политики, а такой, какую могли
бы дать попы, свободы страшно и всячески согрешить, чтобы испугаться и — присмиреть на триста лет в самом себе. Вот-с! Сделано. Все сделано! Исполнены все грехи. Чисто!
Три группы людей, поднимавших колокол, охали, вздыхали и рычали. Повизгивал блок, и что-то тихонько трещало на колокольне, но казалось, что все звуки гаснут и вот сейчас наступит торжественная тишина. Клим почему-то не
хотел этого, находя, что тут было
бы уместно языческое ликование, буйные крики и даже что-нибудь смешное.
— Например — наша вера рукотворенного не принимат. Спасов образ, который нерукотворенный, — принимам, а прочее — не можем. Спасов-то образ — из чего? Он — из пота, из крови Христовой. Когда Исус Христос на Волхову гору крест нес, тут ему неверный Фома-апостол рушничком личико и обтер, — удостоверить себя
хотел: Христос ли? Личико на полотне и осталось — он! А вся прочая икона, это — фальшь, вроде
бы как фотография ваша…
— Не знаете? Не думали? — допрашивала она. — Вы очень сдержанный человечек. Это у вас от скромности или от скупости? Я
бы хотела понять: как вы относитесь к людям?
— На сей вечер
хотел я продолжать вам дальше поучение мое, но как пришел новый человек, то надобно, вкратцах, сказать ему исходы мои, — говорил он, осматривая слушателей бесцветными и как
бы пьяными глазами.
— Ты — видишь, я все молчу, — слышал он задумчивый и ровный голос. — Мне кажется, что, если б я говорила, как думаю, это было
бы… ужасно! И смешно. Меня выгнали
бы. Наверное — выгнали
бы. С Диомидовым я могу говорить обо всем, как
хочу.
Он стыдился сознаться себе, что
хочет видеть царя, но это желание возрастало как
бы против воли его, разжигаемое работой тысяч людей и хвастливой тратой миллионов денег.
Он мог
бы сказать это, ибо уже не находил в себе того влечения к Лидии, которое так долго и
хотя не сильно, однако настойчиво волновало его.
Она будила его чувственность, как опытная женщина, жаднее, чем деловитая и механически ловкая Маргарита, яростнее, чем голодная, бессильная Нехаева. Иногда он чувствовал, что сейчас потеряет сознание и, может быть, у него остановится сердце. Был момент, когда ему казалось, что она плачет, ее неестественно горячее тело несколько минут вздрагивало как
бы от сдержанных и беззвучных рыданий. Но он не был уверен, что это так и есть,
хотя после этого она перестала настойчиво шептать в уши его...
— А пожалуй, не надо
бы. Мне вот кажется, что для государства нашего весьма полезно столкновение тех, кои веруют по Герцену и славянофилам с опорой на Николая Чудотворца в лице мужичка, с теми, кои
хотят веровать по Гегелю и Марксу с опорою на Дарвина.
И ушла, оставив его, как всегда, в темноте, в тишине. Нередко бывало так, что она внезапно уходила, как
бы испуганная его словами, но на этот раз ее бегство было особенно обидно, она увлекла за собой, как тень свою, все, что он
хотел сказать ей. Соскочив с постели, Клим открыл окно, в комнату ворвался ветер, внес запах пыли, начал сердито перелистывать страницы книги на столе и помог Самгину возмутиться.
— Кроме того, я беседовала с тобою, когда, уходя от тебя, оставалась одна. Я — честно говорила и за тебя… честнее, чем ты сам мог
бы сказать. Да, поверь мне! Ты ведь не очень… храбр. Поэтому ты и сказал, что «любить надо молча». А я
хочу говорить, кричать,
хочу понять. Ты советовал мне читать «Учебник акушерства»…
— Интересно, что сделает ваше поколение, разочарованное в человеке? Человек-герой, видимо, антипатичен вам или пугает вас,
хотя историю вы мыслите все-таки как работу Августа Бебеля и подобных ему. Мне кажется, что вы более индивидуалисты, чем народники, и что массы выдвигаете вы вперед для того, чтоб самим остаться в стороне. Среди вашего брата не чувствуется человек, который сходил
бы с ума от любви к народу, от страха за его судьбу, как сходит с ума Глеб Успенский.
Самгин сердито нахмурился, подбирая слова для резкого ответа, он не
хотел беседовать на темы политики, ему хотелось
бы узнать, на каких верованиях основано Робинзоном его право критиковать все и всех? Но фельетонист, дымя папиросой и уродливо щурясь, продолжал...
— Вы, товарищ Петр, скажите этому курносому, чтоб он зря не любопытствовал, не спрашивал
бы: кто, откуда и чей таков? Что он — в поминанье о здравии записать всех вас
хочет? До приятнейшего свидания!
«Эти люди чувствуют меня своим, — явный признак их тупости… Если б я
хотел, — я, пожалуй, мог
бы играть в их среде значительную роль. Донесет ли на них Диомидов? Он должен
бы сделать это. Мне, конечно, не следует ходить к Варваре».
Но,
хотя речи были неинтересны, люди все сильнее раздражали любопытство. Чего они
хотят? Присматриваясь к Стратонову, Клим видел в нем что-то воинствующее и, пожалуй, не удивился
бы, если б Стратонов крикнул на суетливого, нервозного рыженького...
Самгин был настроен благодушно и думал, что, пожалуй, ему следует переехать жить к Варваре, она очень
хотела этого, и это было
бы удобно, — и она и Анфимьевна так заботливо ухаживали за ним.
Самгин тихонько ударил ее по руке,
хотя желал
бы ударить сильнее.
«Я не думаю, что Иван Акимович оставил завещание, это было
бы не в его характере. Но, если б ты
захотел — от своего имени и от имени брата — ознакомиться с имущественным положением И. А., Тимофей Степанович рекомендует тебе хорошего адвоката». Дальше следовал адрес известного цивилиста.
Он правдив до глупости, не
хочет, чтоб его защищали, и утверждает, что регент запугивал Лизу угрозами донести на нее, она будто
бы говорила хористам, среди которых много приказчиков и ремесленников, что-то политическое.
Часа через полтора Самгин шагал по улице, следуя за одним из понятых, который покачивался впереди него, а сзади позванивал шпорами жандарм. Небо на востоке уже предрассветно зеленело, но город еще спал, окутанный теплой, душноватой тьмою. Самгин немножко любовался своим спокойствием,
хотя было обидно идти по пустым улицам за человеком, который, сунув руки в карманы пальто, шагал бесшумно, как
бы не касаясь земли ногами, точно он себя нес на руках, охватив ими бедра свои.
Жизнь очень похожа на Варвару, некрасивую, пестро одетую и — неумную. Наряжаясь в яркие слова, в стихи, она, в сущности,
хочет только сильного человека, который приласкал
бы и оплодотворил ее. Он вспомнил, с какой смешной гордостью рассказывала Варвара про обыск у нее Лидии и Алине, вспомнил припев дяди Миши...
— Здравствуй, — не сразу и как
бы сквозь сон присматриваясь к Самгину неукротимыми глазами, забормотал он. — Ну, как? А? Вот видишь — артистка! Да, брат! Она — права! Коньяку
хочешь?
Но Самгин уже знал: думая так, он
хочет скрыть от себя, что его смущает Кутузов и что ему было
бы очень неприятно, если б Кутузов узнал его.
«Да, она умнеет», — еще раз подумал Самгин и приласкал ее. Сознание своего превосходства над людями иногда возвышалось у Клима до желания быть великодушным с ними. В такие минуты он стал говорить с Никоновой ласково, даже пытался вызвать ее на откровенность;
хотя это желание разбудила в нем Варвара, она стала относиться к новой знакомой очень приветливо, но как
бы испытующе. На вопрос Клима «почему?» — она ответила...
Елизавета Львовна стояла, скрестив руки на груди. Ее застывший взгляд остановился на лице мужа, как
бы вспоминая что-то; Клим подумал, что лицо ее не печально, а только озабоченно и что
хотя отец умирал тоже страшно, но как-то более естественно, более понятно.
— Я догадалась об этом, — сказала она, легко вздохнув, сидя на краю стола и покачивая ногою в розоватом чулке. Самгин подошел, положил руки на плечи ее,
хотел что-то сказать, но слова вспоминались постыдно стертые, глупые. Лучше
бы она заговорила о каких-нибудь пустяках.
Это было гораздо более похоже на игру, чем на работу, и,
хотя в пыльном воздухе, как
бы состязаясь силою, хлестали волны разнообразнейших звуков, бодрое пение грузчиков, вторгаясь в хаотический шум, вносило в него свой, задорный ритм.
— Ненависть — я не признаю. Ненавидеть — нечего, некого. Озлиться можно на часок, другой, а ненавидеть — да за что же? Кого? Все идет по закону естества. И — в гору идет. Мой отец бил мою мать палкой, а я вот… ни на одну женщину не замахивался даже…
хотя, может, следовало
бы и ударить.
— Что
бы люди ни делали, они в конце концов
хотят удобно устроиться, мужчина со своей женщиной, женщина со своим мужчиной.
Вообще с нею не плохо жить, но, например, с Никоновой было
бы, вероятно, мягче, приятней,
хотя Никонова и старше Варвары.
Варвара смотрела на него изумленно, даже как
бы очарованно, она откинулась на спинку стула, заложив руки за шею, грудь ее неприлично напряглась. Самгин уже не
хотел остановить излияния агента полиции, находя в них некий иносказательный смысл.
— Я
бы хотел ребенка от тебя.
Было жалко его, но думать о нем — некогда. Количество раздражающих впечатлений быстро возрастало. Самгин видел, что молодежь становится проще, но не так, как
бы он
хотел. Ему казалась возмутительной поспешность, с которой студенты-первокурсники, вчерашние гимназисты, объявляли себя эсерами и эсдеками, раздражала легкость, с которой решались ими социальные вопросы.
О Никоновой он уже думал холодно и
хотя с горечью, но уже почти как о прислуге, которая, обладая хорошими качествами, должна
бы служить ему долго и честно, а, не оправдав уверенности в ней, запуталась в темном деле да еще и его оскорбила подозрением, что он — тоже темный человек.
— Но, если
хочешь, я представляю, почему он… имел
бы основание быть равнодушным, — продолжал Самгин с неожиданной запальчивостью, — она даже несколько смутила его.
Для того, чтоб попасть домой, Самгин должен был пересечь улицу, по которой шли союзники, но, когда он
хотел свернуть в другой переулок — встречу ему из-за угла вышел, широко шагая, Яков Злобин с фуражкой в руке, с распухшим лицом и пьяными глазами; размахнув руки, как
бы желая обнять Самгина, он преградил ему путь, говоря негромко, удивленно...
Проходя мимо лагерей, он увидал над гребнем ямы от солдатской палатки характерное лицо Ивана Дронова, расширенное неприятной, заигрывающей улыбкой. Голова Дронова обнажена, и встрепанные волосы почти одного цвета с жухлым дерном. На десяток шагов дальше от нее она была
бы неразличима. Самгин прикоснулся рукою к шляпе и
хотел пройти мимо, но Дронов закричал...
— Захоти-и! Ну-ко, пойди, сбей кулаком солдатов! Было
бы чем оборониться, мы
бы тут не торчали…