Неточные совпадения
Лидия смотрела
на него искоса и
хмурилась, Сомовы и Алина, видя измену Лидии, перемигивались, перешептывались, и все это наполняло душу Клима едкой грустью. Но мальчик утешал себя догадкой: его не любят, потому что он умнее всех, а за этим утешением, как тень его, возникала гордость, являлось желание поучать, критиковать; он находил игры скучными и спрашивал...
Почти каждый вечер он ссорился с Марией Романовной, затем с нею начала спорить и Вера Петровна; акушерка, встав
на ноги, выпрямлялась, вытягивалась и, сурово
хмурясь, говорила ей...
Осторожно перекинулись незначительными фразами. Маргарита напомнила ему, что он поступил с нею невежливо. Шли медленно, она смотрела
на него искоса, надув губы,
хмурясь; он старался говорить с нею добродушно, заглядывал в глаза ее ласково и соображал: как внушить ей, чтоб она пригласила его к себе?
Видел он и то, что его уединенные беседы с Лидией не нравятся матери. Варавка тоже
хмурился, жевал бороду красными губами и говорил, что птицы вьют гнезда после того, как выучатся летать. От него веяло пыльной скукой, усталостью, ожесточением. Он являлся домой измятый, точно после драки. Втиснув тяжелое тело свое в кожаное кресло, он пил зельтерскую воду с коньяком, размачивал бороду и жаловался
на городскую управу,
на земство,
на губернатора. Он говорил...
Лидия смотрела
на мужика, брезгливо сжав губы,
хмурясь, Варавка — с любопытством, Алина — растерянно спрашивала всех...
«Конечно, это она потому, что стареет и ревнует», — думал он,
хмурясь и глядя
на часы. Мать просидела с ним не более получаса, а казалось, что прошло часа два. Было неприятно чувствовать, что за эти полчаса она что-то потеряла в глазах его. И еще раз Клим Самгин подумал, что в каждом человеке можно обнаружить простенький стерженек,
на котором человек поднимает флаг своей оригинальности.
Он видел, что Лидия смотрит не
на колокол, а
на площадь,
на людей, она прикусила губу и сердито
хмурится. В глазах Алины — детское любопытство. Туробоеву — скучно, он стоит, наклонив голову, тихонько сдувая пепел папиросы с рукава, а у Макарова лицо глупое, каким оно всегда бывает, когда Макаров задумывается. Лютов вытягивает шею вбок, шея у него длинная, жилистая, кожа ее шероховата, как шагрень. Он склонил голову к плечу, чтоб направить непослушные глаза
на одну точку.
Сняв пальто, он оказался в сюртуке, в накрахмаленной рубашке с желтыми пятнами
на груди, из-под коротко подстриженной бороды торчал лиловый галстух бабочкой. Волосы
на голове он тоже подстриг, они лежали раздвоенным чепчиком, и лицо Томилина потеряло сходство с нерукотворенным образом Христа. Только фарфоровые глаза остались неподвижны, и, как всегда,
хмурились колючие, рыжие брови.
— Нашел кого пожалеть, — иронически подхватил Лютов, остальные трое не обратили внимания
на слова Клима. Макаров,
хмурясь, вполголоса рассказывал дьякону о катастрофе.
Он был непоседлив; часто и стремительно вскакивал;
хмурясь, смотрел
на черные часы свои, закручивая реденькую бородку штопором, совал ее в изъеденные зубы, прикрыв глаза, болезненно сокращал кожу лица иронической улыбкой и широко раздувал ноздри, как бы отвергая некий неприятный ему запах.
Глядя, как Любаша разбрасывает волосы свои по плечам, за спину, как она,
хмурясь, облизывает губы, он не верил, что Любаша говорит о себе правду. Правдой было бы, если б эта некрасивая, неумная девушка слушала жандарма, вздрагивая от страха и молча, а он бы кричал
на нее, топал ногами.
Никонова все еще смотрела
на него
хмурясь, но серая тень
на ее лице таяла, щеки розовели.
Какая-то сила вытолкнула из домов
на улицу разнообразнейших людей, — они двигались не по-московски быстро, бойко, останавливались, собирались группами, кого-то слушали, спорили, аплодировали, гуляли по бульварам, и можно было думать, что они ждут праздника. Самгин смотрел
на них,
хмурился, думал о легкомыслии людей и о наивности тех, кто пытался внушить им разумное отношение к жизни. По ночам пред ним опять вставала картина белой земли в красных пятнах пожаров, черные потоки крестьян.
— Вы не можете представить себе, что такое письма солдат в деревню, письма деревни
на фронт, — говорил он вполголоса, как бы сообщая секрет. Слушал его профессор-зоолог, угрюмый человек, смотревший
на Елену
хмурясь и с явным недоумением, точно он затруднялся определить ее место среди животных. Были еще двое знакомых Самгину — лысый, чистенький старичок, с орденом и длинной поповской фамилией, и пышная томная дама, актриса театра Суворина.
На оратора смотрели сердито
хмурясь, пренебрежительно улыбаясь, а сидевший впереди Самгина бритый и какой-то насквозь серый человек бормотал, точно окуня выудив...