Неточные совпадения
Теперь Клим слушал учителя не
очень внимательно, у него была своя забота: он хотел встретить детей так, чтоб они сразу увидели — он
уже не такой, каким они оставили его.
Она редко и не
очень охотно соглашалась на это и
уже не рассказывала Климу о боге, кошках, о подругах, а задумчиво слушала его рассказы о гимназии, суждения об учителях и мальчиках, о прочитанных им книгах. Когда Клим объявил ей новость, что он не верит в бога, она сказала небрежно...
Ему
очень хотелось сказать Лидии что-нибудь значительное и приятное, он
уже несколько раз пробовал сделать это, но все-таки не удалось вывести девушку из глубокой задумчивости. Черные глаза ее неотрывно смотрели на реку, на багровые тучи. Клим почему-то вспомнил легенду, рассказанную ему Макаровым.
—
Очень метко, — похвалила мать, улыбаясь. — Но соединение вредных книг с неприличными картинками — это
уже обнаруживает натуру испорченную. Ржига
очень хорошо говорит, что школа — учреждение, где производится отбор людей, способных так или иначе украсить жизнь, обогатить ее. И — вот: чем бы мог украсить жизнь Дронов?
Он был
очень маленький, поэтому огромная голова его в вихрах темных волос казалась чужой на
узких плечах, лицо, стиснутое волосами, едва намеченным, и вообще в нем, во всей его фигуре, было что-то незаконченное.
Через несколько дней он снова почувствовал, что Лидия обокрала его. В столовой после ужина мать, почему-то
очень настойчиво, стала расспрашивать Лидию о том, что говорят во флигеле. Сидя у открытого окна в сад, боком к Вере Петровне, девушка отвечала неохотно и не
очень вежливо, но вдруг, круто повернувшись на стуле, она заговорила
уже несколько раздраженно...
Лидия вернулась с прогулки незаметно, а когда сели ужинать, оказалось, что она
уже спит. И на другой день с утра до вечера она все как-то беспокойно мелькала, отвечая на вопросы Веры Петровны не
очень вежливо и так, как будто она хотела поспорить.
Испуганный и как во сне, Клим побежал, выскочил за ворота, прислушался; было
уже темно и
очень тихо, но звука шагов не слыхать. Клим побежал в сторону той улицы, где жил Макаров, и скоро в сумраке, под липами у церковной ограды, увидал Макарова, — он стоял, держась одной рукой за деревянную балясину ограды, а другая рука его была поднята в уровень головы, и, хотя Клим не видел в ней револьвера, но, поняв, что Макаров сейчас выстрелит, крикнул...
Кутузов промычал что-то, а Клим бесшумно спустился вниз и снова зашагал вверх по лестнице, но
уже торопливо и твердо. А когда он вошел на площадку — на ней никого не было. Он
очень возжелал немедленно рассказать брату этот диалог, но, подумав, решил, что это преждевременно: роман обещает быть интересным, герои его все такие плотные, тельные. Их телесная плотность особенно возбуждала любопытство Клима. Кутузов и брат, вероятно, поссорятся, и это будет полезно для брата, слишком подчиненного Кутузову.
— Я — знаю, ты не
очень… не так
уж сильно любил меня, да! Знаю. Но я бесконечно, вся благодарю тебя за эти часы вдвоем…
— Ты
очень,
очень возмужал, — говорила Вера Петровна, кажется,
уже третий раз. — У тебя даже глаза стали темнее.
— Томилину — верю. Этот ничего от меня не требует, никуда не толкает. Устроил у себя на чердаке какое-то всесветное судилище и — доволен. Шевыряется в книгах, идеях и
очень просто доказывает, что все на свете шито белыми нитками. Он, брат, одному учит — неверию. Тут
уж — бескорыстно, а?
Он был
очень недоволен этой встречей и самим собою за бесцветность и вялость, которые обнаружил, беседуя с Дроновым. Механически воспринимая речи его, он старался догадаться: о чем вот
уж три дня таинственно шепчется Лидия с Алиной и почему они сегодня внезапно уехали на дачу? Телепнева встревожена, она, кажется, плакала, у нее усталые глаза; Лидия, озабоченно ухаживая за нею, сердито покусывает губы.
«Но эти слова говорят лишь о том, что я умею не выдавать себя. Однако роль внимательного слушателя и наблюдателя откуда-то со стороны, из-за угла,
уже не достойна меня. Мне пора быть более активным. Если я осторожно начну ощипывать с людей павлиньи перья, это будет
очень полезно для них. Да. В каком-то псалме сказано: «ложь во спасение». Возможно, но — изредка и — «во спасение», а не для игры друг с другом».
Поглощенный наблюдениями, Клим Самгин видел себя в стороне от всех, но это
уже не
очень обижало.
По ласкающему взгляду забавного человека было ясно: ему
очень хочется, чтоб Самгин пошел с ним, и он
уже уверен, что Самгин пойдет.
Но, чувствуя себя в состоянии самообороны и несколько торопясь с выводами из всего, что он слышал, Клим в неприятной ему «кутузовщине»
уже находил ценное качество: «кутузовщина»
очень упрощала жизнь, разделяя людей на однообразные группы, строго ограниченные линиями вполне понятных интересов.
В переулке, пустынном и
узком, Клим подумал, что с Лидией и взглядами Прейса можно бы жить
очень спокойно и просто.
Клим
уже не чувствовал желания коснуться ее тела, это
очень беспокоило его.
Он стоял в первом ряду тринадцати человек, между толстым сыном уездного предводителя дворянства и племянником доктора Любомудрова,
очень высоким и
уже усатым.
Часы осенних вечеров и ночей наедине с самим собою, в безмолвной беседе с бумагой, которая покорно принимала на себя все и всякие слова, эти часы
очень поднимали Самгина в его глазах. Он
уже начинал думать, что из всех людей, знакомых ему, самую удобную и умную позицию в жизни избрал смешной, рыжий Томилин.
Слушая все более оживленную и
уже горячую речь Прейса, Клим не возражал ему, понимая, что его, Самгина, органическое сопротивление идеям социализма требует каких-то
очень сильных и веских мыслей, а он все еще не находил их в себе, он только чувствовал, что жить ему было бы значительно легче, удобнее, если б социалисты и противники их не существовали.
— Из Парижа. Это Лида направила меня сюда. Я тут буду жить,
уже договорилась с хозяйкой. Она — что такое? Лидия
очень расхваливала ее.
— Да, голубчик, я влюбчива, берегись, — сказала она, подвинувшись к нему вместе со стулом, и торопливо, порывисто, как раздевается
очень уставший человек, начала рассказывать: — У меня
уже был несчастный роман, — усмехнулась она, мигая, глаза ее как будто потемнели.
Диомидов снова заговорил,
уже вполголоса,
очень быстро, заглатывая слова, дополняя их взмахами правой руки, а пальцами левой крепко держась за край стола.
Кончив экзамены, Самгин решил съездить дня на три домой, а затем — по Волге на Кавказ. Домой ехать
очень не хотелось; там Лидия, мать, Варавка, Спивак — люди почти в равной степени тяжелые, не нужные ему. Там «Наш край», Дронов, Иноков — это тоже мало приятно. Случай указал ему другой путь; он
уже укладывал вещи, когда подали телеграмму от матери.
Ее серые глаза снова и
уже сильнее покраснели, но она улыбалась, обнажив
очень плотно составленные мелкие и белые зубы.
Самгин не находил минуты, чтобы сделать выговор, да
уже и не
очень хотел этого, забавное возбуждение Любаши несколько примиряло с нею.
Но Самгин
уже понял: испуган он именно тем, что не оскорблен предложением быть шпионом. Это
очень смутило его, и это хотелось забыть.
Но Самгин
уже знал: думая так, он хочет скрыть от себя, что его смущает Кутузов и что ему было бы
очень неприятно, если б Кутузов узнал его.
Покатые плечи, невысокая грудь, красиво очерченные бедра, стройные ноги в черных чулках и
очень узкие ступни.
— Нет! — сказала она, тоже улыбаясь, прикрыв нижнюю часть лица книгой так, что Самгин видел только глаза ее,
очень блестевшие. Сидела она в такой напряженной позе, как будто
уже решила встать.
Хотелось затиснуть жизнь в свои слова, и было обидно убедиться, что все грустное, что можно сказать о жизни, было
уже сказано и
очень хорошо сказано.
Было что-то
очень глупое в том, как черные солдаты, конные и пешие, сбивают, стискивают зеленоватые единицы в большое, плотное тело, теперь
уже истерически и грозно ревущее, стискивают и медленно катят, толкают этот огромный, темно-зеленый ком в широко открытую пасть манежа.
Самгин видел, как под напором зрителей пошатывается стена городовых, он
уже хотел выбраться из толпы, идти назад, но в этот момент его потащило вперед, и он очутился на площади, лицом к лицу с полицейским офицером, офицер был толстый, скреплен ремнями, как чемодан, а лицом
очень похож на редактора газеты «Наш край».
Он снова, но
уже громко, рассмеялся и сказал, тоже
очень громко...
Гусаров сбрил бородку, оставив сердитые черные усы, и стал похож на армянина. Он снял крахмаленную рубашку, надел суконную косоворотку, сапоги до колена, заменил шляпу фуражкой, и это сделало его человеком, который сразу, издали, бросался в глаза. Он
уже не проповедовал необходимости слияния партий, социал-демократов называл «седыми», социалистов-революционеров — «серыми»,
очень гордился своей выдумкой и говорил...
Но это воспоминание, возникнув механически, было явно неуместно, оно тотчас исчезло, и Самгин продолжал соображать: чем отличаются эти бородатые, взлохмаченные ветром,
очень однообразные люди от всех других множеств людей, которые он наблюдал? Он
уже подумал, что это такая же толпа, как и всякая другая, и что народники — правы: без вождя, без героя она — тело неодухотворенное. Сегодня ее вождь — чиновник охранного отделения Сергей Зубатов.
Когда он возвратился домой, жена
уже спала. Раздеваясь, он несколько раз взглянул на ее лицо, спокойное, даже самодовольное лицо человека, который, сдерживая улыбку удовольствия, слушает что-то
очень приятное ему.
— Упрекал писателей-реалистов в духовной малограмотности; это
очень справедливо, но
уже не новость, да ведь они и сами понимают, что реализм отжил.
Он взвизгивал и точно читал заголовки конспекта, бессвязно выкрикивая их. Руки его были коротки сравнительно с туловищем, он расталкивал воздух локтями, а кисти его болтались, как вывихнутые. Кутузов, покуривая, негромко, неохотно и кратко возражал ему. Клим не слышал его и досадовал —
очень хотелось знать, что говорит Кутузов. Многогласие всегда несколько притупляло внимание Самгина, и он
уже не столько следил за словами, сколько за игрою физиономий.
Он был, видимо,
очень здоров, силен, ходил как-то особенно твердо; на его смугловатом лице блестели темные глаза,
узкие, они казались саркастически прищуренными. После нескольких столкновений с ним Самгин спросил жену...
Варвара — чужой человек. Она живет своей, должно быть,
очень легкой жизнью. Равномерно благодушно высмеивает идеалистов, материалистов. У нее выпрямился рот и окрепли губы, но слишком ясно, что ей
уже за тридцать. Она стала много и вкусно кушать. Недавно дешево купила на аукционе партию книжной бумаги и хорошо продала ее.
Она тотчас пришла. В сером платье без талии,
очень высокая и тонкая, в пышной шапке коротко остриженных волос, она была значительно моложе того, как показалась на улице. Но капризное лицо ее все-таки сильно изменилось, на нем застыла какая-то благочестивая мина, и это делало Лидию похожей на английскую гувернантку, девицу, которая
уже потеряла надежду выйти замуж. Она села на кровать в ногах мужа, взяла рецепт из его рук, сказав...
Но в этот вечер они смотрели на него с вожделением, как смотрят любители вкусно поесть на редкое блюдо. Они слушали его рассказ с таким безмолвным напряжением внимания, точно он столичный профессор, который читает лекцию в глухом провинциальном городе обывателям, давно стосковавшимся о необыкновенном. В комнате было тесно, немножко жарко, в полумраке сидели согнувшись покорные люди, и было
очень хорошо сознавать, что вчерашний день —
уже история.
Это повторялось на разные лады, и в этом не было ничего нового для Самгина. Не ново было для него и то, что все эти люди
уже ухитрились встать выше события, рассматривая его как не
очень значительный эпизод трагедии глубочайшей. В комнате стало просторней, менее знакомые ушли, остались только ближайшие приятели жены; Анфимьевна и горничная накрывали стол для чая; Дудорова кричала Эвзонову...
Уже светало; перламутровое,
очень высокое небо украшали розоватые облака. Войдя в столовую, Самгин увидал на белой подушке освещенное огнем лампы нечеловечье, точно из камня грубо вырезанное лицо с
узкой щелочкой глаза, оно было еще страшнее, чем ночью.
И, как всякий человек в темноте, Самгин с неприятной остротою ощущал свою реальность. Люди шли
очень быстро, небольшими группами, и, должно быть, одни из них знали, куда они идут, другие шли, как заплутавшиеся, —
уже раза два Самгин заметил, что, свернув за угол в переулок, они тотчас возвращались назад. Он тоже невольно следовал их примеру. Его обогнала небольшая группа, человек пять; один из них курил, папироса вспыхивала часто, как бы в такт шагам; женский голос спросил тоном обиды...
Сухо рассказывая ей, Самгин видел, что теперь, когда на ней простенькое темное платье, а ее лицо, обрызганное веснушками, не накрашено и рыжие волосы заплетены в косу, — она кажется моложе и милее, хотя
очень напоминает горничную. Она убежала, не дослушав его, унося с собою чашку чая и бутылку вина. Самгин подошел к окну; еще можно было различить, что в небе громоздятся синеватые облака, но на улице было
уже темно.
Выстрелы, прозвучав
очень скромно, не удивили, —
уж если построены баррикады, так, разумеется, надо стрелять.