Неточные совпадения
И вот
вечером, тотчас после
того, как почтальон принес письма, окно в кабинете Варавки-отца с треском распахнулось, и раздался сердитый крик...
Был один из
тех сказочных
вечеров, когда русская зима с покоряющей, вельможной щедростью развертывает все свои холодные красоты. Иней на деревьях сверкал розоватым хрусталем, снег искрился радужной пылью самоцветов, за лиловыми лысинами речки, оголенной ветром, на лугах лежал пышный парчовый покров, а над ним — синяя тишина, которую, казалось, ничто и никогда не поколеблет. Эта чуткая тишина обнимала все видимое, как бы ожидая, даже требуя, чтоб сказано было нечто особенно значительное.
Немая и мягонькая, точно кошка, жена писателя
вечерами непрерывно разливала чай. Каждый год она была беременна, и раньше это отталкивало Клима от нее, возбуждая в нем чувство брезгливости; он был согласен с Лидией, которая резко сказала, что в беременных женщинах есть что-то грязное. Но теперь, после
того как он увидел ее голые колени и лицо, пьяное от радости, эта женщина, однообразно ласково улыбавшаяся всем, будила любопытство, в котором уже не было места брезгливости.
В общем дома жилось тягостно, скучно, но в
то же время и беспокойно. Мать с Варавкой, по
вечерам, озабоченно и сердито что-то считали, сухо шумя бумагами. Варавка, хлопая ладонью по столу, жаловался...
Каждый раз после свидания с Ритой Климу хотелось уличить Дронова во лжи, но сделать это значило бы открыть связь со швейкой, а Клим понимал, что он не может гордиться своим первым романом. К
тому же случилось нечто, глубоко поразившее его: однажды
вечером Дронов бесцеремонно вошел в его комнату, устало сел и заговорил угрюмо...
В
тот же
вечер Клим спросил его...
И в
тот же
вечер исчез, точно камень, упавший в реку.
В
те дни, когда неодолимая скука выталкивала его с дачи в город, он
вечерами сидел во флигеле, слушая музыку Спивака, о котором Варавка сказал...
Несколько
вечеров у дяди Хрисанфа вполне убедили Самгина в
том, что Лидия живет среди людей воистину странных.
Говорила она неохотно, как жена, которой скучно беседовать с мужем. В этот
вечер она казалась старше лет на пять. Окутанная шалью, туго обтянувшей ее плечи, зябко скорчившись в кресле, она, чувствовал Клим, была где-то далеко от него. Но это не мешало ему думать, что вот девушка некрасива, чужда, а все-таки хочется подойти к ней, положить голову на колени ей и еще раз испытать
то необыкновенное, что он уже испытал однажды. В его памяти звучали слова Ромео и крик дяди Хрисанфа...
— На сей
вечер хотел я продолжать вам дальше поучение мое, но как пришел новый человек,
то надобно, вкратцах, сказать ему исходы мои, — говорил он, осматривая слушателей бесцветными и как бы пьяными глазами.
Жил черный человек таинственной ночной жизнью; до полудня — спал, до
вечера шлепал по столу картами и воркующим голосом, негромко пел всегда один и
тот же романс...
Блестела золотая парча, как ржаное поле в июльский
вечер на закате солнца; полосы глазета напоминали о голубоватом снеге лунных ночей зимы, разноцветные материи — осеннюю расцветку лесов; поэтические сравнения эти явились у Клима после
того, как он побывал в отделе живописи, где «объясняющий господин», лобастый, длинноволосый и тощий, с развинченным телом, восторженно рассказывая публике о пейзаже Нестерова, Левитана, назвал Русь парчовой, ситцевой и наконец — «чудесно вышитой по бархату земному шелками разноцветными рукою величайшего из художников — божьей рукой».
— Вчера
вечером, — очень охотно отозвался Иноков. Затем, улыбаясь
той улыбкой, которая смягчала и красила его грубое лицо, он продолжал...
«Зубатов — идиот», — мысленно выругался он и, наткнувшись в темноте на стул, снова лег. Да, хотя старики-либералы спорят с молодежью, но почти всегда оговариваются, что спорят лишь для
того, чтоб «предостеречь от ошибок», а в сущности, они провоцируют молодежь, подстрекая ее к большей активности. Отец Татьяны, Гогин, обвиняет свое поколение в
том, что оно не нашло в себе сил продолжить дело народовольцев и позволило разыграться реакции Победоносцева. На одном из
вечеров он покаянно сказал...
День собрания у патрона был неприятен, холодный ветер врывался в город с Ходынского поля, сеял запоздавшие клейкие снежинки, а
вечером разыгралась вьюга. Клим чувствовал себя уставшим, нездоровым, знал, что опаздывает, и сердито погонял извозчика, а
тот, ослепляемый снегом, подпрыгивая на козлах, философски отмалчиваясь от понуканий седока, уговаривал лошадь...
Самгин швырнул газету прочь, болели глаза, читать было трудно, одолевал кашель. Дмитрий явился поздно
вечером, сообщил, что он переехал в
ту же гостиницу, спросил о температуре, пробормотал что-то успокоительное и убежал, сказав...
Туробоев пришел
вечером в крещеньев день. Уже по
тому, как он вошел, не сняв пальто, не отогнув поднятого воротника, и по
тому, как иронически нахмурены были его красивые брови, Самгин почувствовал, что человек этот сейчас скажет что-то необыкновенное и неприятное. Так и случилось. Туробоев любезно спросил о здоровье, извинился, что не мог прийти, и, вытирая платком отсыревшую, остренькую бородку, сказал...
Вечером собралось человек двадцать; пришел большой, толстый поэт, автор стихов об Иуде и о
том, как сатана играл в карты с богом; пришел учитель словесности и тоже поэт — Эвзонов, маленький, чернозубый человек, с презрительной усмешкой на желтом лице; явился Брагин, тоже маленький, сухой, причесанный под Гоголя, многоречивый и особенно неприятный
тем, что всесторонней осведомленностью своей о делах человеческих он заставлял Самгина вспоминать себя самого, каким Самгин хотел быть и был лет пять
тому назад.
Каждый
вечер, перед поверкой, напротив его камеры несовершеннолетние орали звонко всегда одну и
ту же песню...
Анфимьевна простудилась и заболела. Последний раз Самгин видел ее на ногах поздно
вечером, на другой день после
того, как удавился повар.
К людям он относился достаточно пренебрежительно, для
того чтоб не очень обижаться на них, но они настойчиво показывали ему, что он — лишний в этом городе. Особенно демонстративно действовали судейские, чуть не каждый день возлагая на него казенные защиты по мелким уголовным делам и задерживая его гражданские процессы. Все это заставило его отобрать для продажи кое-какое платье, мебель, ненужные книги, и как-то
вечером, стоя среди вещей, собранных в столовой, сунув руки в карманы, он мысленно декламировал...
Тем более поразил его Дронов, когда он явился к нему поздно
вечером полупьяный и, ошеломленно мотая головой, пробормотал хриплым голосом...
До Риги ехали в разных вагонах, а в Риге Самгин сделал внушительный доклад Кормилицыну, настращал его возможностью и даже неизбежностью разных скандалов, несчастий, убедил немедленно отправить беженцев на Орел, сдал на руки ему Осипа и в
тот же
вечер выехал в Петроград, припоминая и взвешивая все, что дала ему эта поездка.
Не только Тагильский ждал этого момента — публика очень единодушно двинулась в столовую. Самгин ушел домой, думая о прогрессивном блоке, пытаясь представить себе место в нем, думая о Тагильском и обо всем, что слышал в этот
вечер. Все это нужно было примирить, уложить плотно одно к другому, извлечь крупицы полезного, забыть о
том, что бесполезно.
Он хорошо помнил опыт Москвы пятого года и не выходил на улицу в день 27 февраля. Один, в нетопленой комнате, освещенной жалким огоньком огарка стеариновой свечи, он стоял у окна и смотрел во
тьму позднего
вечера, она в двух местах зловеще, докрасна раскалена была заревами пожаров и как будто плавилась, зарева росли, растекались, угрожая раскалить весь воздух над городом. Где-то далеко не торопясь вползали вверх разноцветные огненные шарики ракет и так же медленно опускались за крыши домов.