Неточные совпадения
Клим тотчас догадался, что нуль — это кругленький, скучный братишка, смешно похожий на отца.
С того дня он стал называть брата
Желтый Ноль, хотя Дмитрий был розовощекий, голубоглазый.
Явился толстенький человечек
с голым черепом,
с желтым лицом без усов и бровей, тоже как будто уродливо распухший мальчик; он взмахнул руками, и все полосатые отчаянно запели...
Белое лицо ее казалось осыпанным мукой, голубовато-серые, жидкие глаза прятались в розовых подушечках опухших век, бесцветные брови почти невидимы на коже очень выпуклого лба, льняные волосы лежали на черепе, как приклеенные, она заплетала их в смешную косичку,
с желтой лентой в конце.
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным столом, отец и мать будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик
с лестницей на плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая в синем воздухе
желтые огни, приятно позванивали в зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами. На скрещении улиц стоял каменный полицейский, провожая седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил
с угла на угол.
По вечерам к ней приходил со скрипкой краснолицый, лысый адвокат Маков, невеселый человек в темных очках; затем приехал на трескучей пролетке Ксаверий Ржига
с виолончелью, тощий, кривоногий,
с глазами совы на костлявом, бритом лице, над его
желтыми висками возвышались, как рога, два серых вихра.
Она стояла, прислонясь спиною к тонкому стволу березы, и толкала его плечом,
с полуголых ветвей медленно падали
желтые листья, Лидия втаптывала их в землю, смахивая пальцами непривычные слезы со щек, и было что-то брезгливое в быстрых движениях ее загоревшей руки. Лицо ее тоже загорело до цвета бронзы, тоненькую, стройную фигурку красиво облегало синее платье, обшитое красной тесьмой, в ней было что-то необычное, удивительное, как в девочках цирка.
Началось это
с того, что однажды, опоздав на урок, Клим Самгин быстро шагал сквозь густую муть февральской метели и вдруг, недалеко от
желтого здания гимназии, наскочил на Дронова, — Иван стоял на панели, держа в одной руке ремень ранца, закинутого за спину, другую руку,
с фуражкой в ней, он опустил вдоль тела.
Наискось, почти напротив дома Самгиных, каменщики разрушали старое, казарменного вида двухэтажное здание,
с маленькими, угрюмыми окнами, когда-то окрашенное
желтой краской...
В саду стало тише, светлей, люди исчезли, растаяли; зеленоватая полоса лунного света отражалась черною водою пруда, наполняя сад дремотной, необременяющей скукой. Быстро подошел человек в
желтом костюме, сел рядом
с Климом, тяжко вздохнув, снял соломенную шляпу, вытер лоб ладонью, посмотрел на ладонь и сердито спросил...
Приехав домой, он только что успел раздеться, как явились Лютов и Макаров. Макаров, измятый, расстегнутый, сиял улыбками и осматривал гостиную, точно любимый трактир, где он давно не был. Лютов, весь фланелевый, в ярко-желтых ботинках, был ни
с чем несравнимо нелеп. Он сбрил бородку, оставив реденькие усики кота, это неприятно обнажило его лицо, теперь оно показалось Климу лицом монгола, толстогубый рот Лютова не по лицу велик, сквозь улыбку, судорожную и кривую, поблескивают мелкие, рыбьи зубы.
Быстро темнело. В синеве, над рекою, повисли на тонких ниточках лучей три звезды и отразились в темной воде масляными каплями. На даче Алины зажгли огни в двух окнах, из реки всплыло уродливо большое, квадратное лицо
с желтыми, расплывшимися глазами, накрытое островерхим колпаком. Через несколько минут
с крыльца дачи сошли на берег девушки, и Алина жалобно вскрикнула...
Маленький пианист в чесунчовой разлетайке был похож на нетопыря и молчал, точно глухой, покачивая в такт словам женщин унылым носом своим. Самгин благосклонно пожал его горячую руку, было так хорошо видеть, что этот человек
с лицом, неискусно вырезанным из
желтой кости, совершенно не достоин красивой женщины, сидевшей рядом
с ним. Когда Спивак и мать обменялись десятком любезных фраз, Елизавета Львовна, вздохнув, сказала...
Вдруг на опушке леса из-за небольшого бугра показался огромным мухомором красный зонтик, какого не было у Лидии и Алины, затем под зонтиком Клим увидел узкую спину женщины в
желтой кофте и обнаженную,
с растрепанными волосами, острую голову Лютова.
В голове еще шумел молитвенный шепот баб, мешая думать, но не мешая помнить обо всем, что он видел и слышал. Молебен кончился. Уродливо длинный и тонкий седобородый старик
с желтым лицом и безволосой головой в форме тыквы, сбросив
с плеч своих поддевку, трижды перекрестился, глядя в небо, встал на колени перед колоколом и, троекратно облобызав край, пошел на коленях вокруг него, крестясь и прикладываясь к изображениям святых.
Сняв пальто, он оказался в сюртуке, в накрахмаленной рубашке
с желтыми пятнами на груди, из-под коротко подстриженной бороды торчал лиловый галстух бабочкой. Волосы на голове он тоже подстриг, они лежали раздвоенным чепчиком, и лицо Томилина потеряло сходство
с нерукотворенным образом Христа. Только фарфоровые глаза остались неподвижны, и, как всегда, хмурились колючие, рыжие брови.
Ручной чижик, серенький
с желтым, летал по комнате, точно душа дома; садился на цветы, щипал листья, качаясь на тоненькой ветке, трепеща крыльями; испуганный осою, которая, сердито жужжа, билась о стекло, влетал в клетку и пил воду, высоко задирая смешной носишко.
Кричали ура четверым монголам, одетым в парчу, идольски неподвижным; сидя в ландо, они косенькими глазками смотрели друг на друга; один из них,
с вывороченными ноздрями,
с незакрытым ртом, белозубый, улыбался мертвой улыбкой,
желтое лицо его казалось медным.
Человек в бархатной куртке,
с пышным бантом на шее,
с большим носом дятла и чахоточными пятнами на
желтых щеках негромко ворчал...
Человек
с серьгой в ухе не ответил. Вместо него словоохотливо заговорил его сосед, стройный красавец в
желтой шелковой рубахе...
Завязалась неторопливая беседа, и вскоре Клим узнал, что человек в
желтой рубахе — танцор и певец из хора Сниткина, любимого по Волге, а сосед танцора — охотник на медведей, лесной сторож из удельных лесов, чернобородый, коренастый,
с круглыми глазами филина.
Легкие, как тени, одежды эти прикрывали сухое, костлявое тело старика
с двуцветным лицом; сквозь тускло-желтую кожу лица проступали коричневые пятна какой-то древней ржавчины.
Сел на подоконник и затрясся, закашлялся так сильно, что
желтое лицо его вздулось, раскалилось докрасна, а тонкие ноги судорожно застучали пятками по стене; чесунчовый пиджак съезжал
с его костлявых плеч, голова судорожно тряслась, на лицо осыпались пряди обесцвеченных и, должно быть, очень сухих волос. Откашлявшись, он вытер рот не очень свежим платком и объявил Климу...
Клим, не ответив, улыбнулся; его вдруг рассмешила нелепо изогнутая фигура тощего человека в
желтой чесунче,
с желтой шляпой в руке,
с растрепанными волосами пенькового цвета; красные пятна на скулах его напоминали о щеках клоуна.
Раскрашенный в цвета осени, сад был тоже наполнен красноватой духотой; уже несколько дней жара угрожала дождями, но ветер разгонял облака и, срывая
желтый лист
с деревьев, сеял на город пыль.
Что Любаша не такова, какой она себя показывала, Самгин убедился в этом, присутствуя при встрече ее
с Диомидовым. Как всегда, Диомидов пришел внезапно и тихо, точно из стены вылез. Волосы его были обриты и обнаружили острый череп со стесанным затылком, большие серые уши без мочек. У него опухло лицо, выкатились глаза, белки их
пожелтели, а взгляд был тоскливый и невидящий.
Жена, нагнувшись, подкладывала к ногам его бутылки
с горячей водой. Самгин видел на белом фоне подушки черноволосую, растрепанную голову, потный лоб, изумленные глаза, щеки, густо заросшие черной щетиной, и полуоткрытый рот, обнаживший мелкие,
желтые зубы.
Приглаживая щеткой волосы, он протянул Самгину свободную руку, потом, закручивая эспаньолку, спросил о здоровье и швырнул щетку на подзеркальник, свалив на пол медную пепельницу, щетка упала к ногам толстого человека
с желтым лицом, тот ожидающим взглядом посмотрел на Туробоева, но, ничего не дождавшись, проворчал...
На улице было пустынно и неприятно тихо. Полночь успокоила огромный город. Огни фонарей освещали грязно-желтые клочья облаков. Таял снег, и от него уже исходил запах весенней сырости. Мягко падали капли
с крыш, напоминая шорох ночных бабочек о стекло окна.
На станции ее знали, дородная баба, называя ее по имени и отчеству, сочувственно охая, увела ее куда-то, и через десяток минут Никонова воротилась в пестрой юбке, в красной кофте, одетой, должно быть, на голое тело; голова ее была повязана
желтым платком
с цветами.
Художник — он такой длинный, весь из костей,
желтый,
с черненькими глазками и очень грубый — говорит: «Вот правда о том, как мир обезображен человеком.
— Люди могут быть укрощены только религией, — говорил Муромский, стуча одним указательным пальцем о другой, пальцы были тонкие, неровные и
желтые, точно корни петрушки. — Под укрощением я понимаю организацию людей для борьбы
с их же эгоизмом. На войне человек перестает быть эгоистом…
Прошла высокая, толстая женщина
с желтым, студенистым лицом, ее стеклянные глаза вытеснила из глазниц базедова болезнь, женщина держала голову так неподвижно, точно боялась, что глаза скатятся по щекам на песок дорожки.
Дул ветер, окутывая вокзал холодным дымом, трепал афиши на стене, раскачивал опаловые, жужжащие пузыри электрических фонарей на путях. Над нелюбимым городом колебалось мутно-желтое зарево, в сыром воздухе плавал угрюмый шум, его разрывали тревожные свистки маневрирующих паровозов. Спускаясь по скользким ступеням, Самгин поскользнулся, схватил чье-то плечо; резким движением стряхнув его руку, человек круто обернулся и вполголоса,
с удивлением сказал...
Он думал, что говорит Туробоеву, но ему ответил жидкобородый человек
с желтым, костлявым лицом...
Вечером собралось человек двадцать; пришел большой, толстый поэт, автор стихов об Иуде и о том, как сатана играл в карты
с богом; пришел учитель словесности и тоже поэт — Эвзонов, маленький, чернозубый человек,
с презрительной усмешкой на
желтом лице; явился Брагин, тоже маленький, сухой, причесанный под Гоголя, многоречивый и особенно неприятный тем, что всесторонней осведомленностью своей о делах человеческих он заставлял Самгина вспоминать себя самого, каким Самгин хотел быть и был лет пять тому назад.
Там на спинках скамеек сидели воробьи, точно старенькие люди; по черноватой воде пруда плавал
желтый лист тополей, напоминая ладони
с обрубленными пальцами.
Пришел длинный и длинноволосый молодой человек
с шишкой на лбу,
с красным, пышным галстуком на тонкой шее; галстук, закрывая подбородок, сокращал, а пряди темных, прямых волос уродливо суживали это странно-желтое лицо, на котором широкий нос казался чужим. Глаза у него были небольшие, кругленькие, говоря, он сладостно мигал и улыбался снисходительно.
Самгин покорно разделся, прошел в столовую, там бегал Лютов в пиджаке, надетом на ночную рубаху; за столом хозяйничала Дуняша и сидел гладко причесанный, мокроголовый молодой человек
с желтым лицом,
с порывистыми движениями...
Вздрогнув, Самгин прошел во двор. На крыльце кухни сидел тощий солдатик,
с желтым, старческим лицом,
с темненькими глазками из одних зрачков; покачивая маленькой головой, он криво усмехался тонкими губами и негромко, насмешливым тенорком говорил Калитину и водопроводчику...
— Это — ее! — сказала Дуняша. — Очень богатая, — шепнула она, отворяя тяжелую дверь в магазин, тесно набитый церковной утварью. Ослепительно сверкало серебро подсвечников, сияли золоченые дарохранильницы за стеклами шкафа,
с потолка свешивались кадила; в белом и
желтом блеске стояла большая женщина, туго затянутая в черный шелк.
Неплохой мастер широкими мазками написал большую лысоватую голову на несоразмерно узких плечах,
желтое, носатое лицо, яркосиние глаза, толстые красные губы, — лицо человека нездорового и, должно быть,
с тяжелым характером.
Глаза напряженно искали в куче тряпок что-нибудь человеческое, и Самгин закрыл глаза только тогда, когда различил под мехом полости
желтую щеку, ухо и, рядом
с ним, развернутую ладонь.
К столу Лидии подошла пожилая женщина в черном платье,
с маленькой головой и остроносым лицом, взяла в руки
желтую библию и неожиданно густым, сумрачным голосом возгласила...
— Вот и Отрадное видать, — сказал кучер, показывая кнутовищем вдаль, на холм: там, прижимаясь к небольшой березовой роще, возвышался
желтый дом
с колоннами, — таких домов Самгин видел не менее десятка вокруг Москвы, о десятках таких домов читал.
Подсели на лестницу и остальные двое, один — седобородый, толстый, одетый солидно,
с широким,
желтым и незначительным лицом,
с длинным, белым носом; другой — маленький, костлявый, в полушубке,
с босыми чугунными ногами, в картузе, надвинутом на глаза так низко, что виден был только красный, тупой нос, редкие усы, толстая дряблая губа и ржавая бороденка. Все четверо они осматривали Самгина так пристально, что ему стало неловко, захотелось уйти. Но усатый, сдув пепел
с папиросы, строго спросил...
Утро было пестрое, над влажной землей гулял теплый ветер, встряхивая деревья,
с востока плыли мелкие облака, серые, точно овчина; в просветах бледно-голубого неба мигало и таяло предосеннее солнце;
желтый лист падал
с берез; сухо шелестела хвоя сосен, и было скучнее, чем вчера.
Самгин привычно отметил, что зрители делятся на три группы: одни возмущены и напуганы, другие чем-то довольны, злорадствуют, большинство осторожно молчит и уже многие поспешно отходят прочь, — приехала полиция: маленький пристав, остроносый,
с черными усами на
желтом нездоровом лице, двое околоточных и штатский — толстый, в круглых очках, в котелке; скакали четверо конных полицейских, ехали еще два экипажа, и пристав уже покрикивал, расталкивая зрителей...
Девица Анна Обоимова оказалась маленькой, толстенькой,
с желтым лицом и, видимо, очарованной чем-то: в ее бесцветных глазах неистребимо застыла мягкая, радостная улыбочка, дряблые губы однообразно растягивались и сжимались бантиком, — говорила она обо всем вполголоса, как о тайном и приятном; умильная улыбка не исчезла
с лица ее и тогда, когда девица сообщила Самгину...
Нет, Безбедов не мешал, он почему-то приуныл, стал молчаливее, реже попадал на глаза и не так часто гонял голубей. Блинов снова загнал две пары его птиц, а недавно, темной ночью, кто-то забрался из сада на крышу
с целью выкрасть голубей и сломал замок голубятни. Это привело Безбедова в состояние мрачной ярости; утром он бегал по двору в ночном белье, несмотря на холод, неистово ругал дворника, прогнал горничную, а затем пришел к Самгину пить кофе и,
желтый от злобы, заявил...
Но Самгин уже знал: начинается пожар, — ленты огней
с фокусной быстротою охватили полку и побежали по коньку крыши, увеличиваясь числом, вырастая;
желтые, алые, остроголовые, они, пронзая крышу, убегали все дальше по хребту ее и весело кланялись в обе стороны. Самгин видел, что лицо в зеркале нахмурилось, рука поднялась к телефону над головой, но, не поймав трубку, опустилась на грудь.