Неточные совпадения
Мальчики
считали, что Недоделанный учит весело, Клим находил его глупым, злым и убеждался, что в гимназии учиться скучнее и труднее, чем
у Томилина.
Он
считал необходимым искать в товарищах недостатки; он даже беспокоился, не находя их, но беспокоиться приходилось редко,
у него выработалась точная мера: все, что ему не нравилось или возбуждало чувство зависти, — все это было плохо.
Обычные, многочисленные романы гимназистов с гимназистками вызывали
у него только снисходительную усмешку; для себя он
считал такой роман невозможным, будучи уверен, что юноша, который носит очки и читает серьезные книги, должен быть смешон в роли влюбленного.
—
У вас, Кутузов, неприятная манера стоять, выдвинув левую ногу вперед. Это значит: вы уже
считаете себя вождем и думаете о монументе…
— Что ж ты как вчера? — заговорил брат, опустив глаза и укорачивая подтяжки брюк. — Молчал, молчал… Тебя
считали серьезно думающим человеком, а ты вдруг такое, детское. Не знаешь, как тебя понять. Конечно, выпил, но ведь говорят: «Что
у трезвого на уме —
у пьяного на языке».
Клим Самгин
считал этого человека юродивым. Но нередко маленькая фигурка музыканта, припавшая к черной массе рояля, вызывала
у него жуткое впечатление надмогильного памятника: большой, черный камень, а
у подножия его тихо горюет человек.
Такие мысли являлись
у нее неожиданно, вне связи с предыдущим, и Клим всегда чувствовал в них нечто подозрительное, намекающее. Не
считает ли она актером его? Он уже догадывался, что Лидия, о чем бы она ни говорила, думает о любви, как Макаров о судьбе женщин, Кутузов о социализме, как Нехаева будто бы думала о смерти, до поры, пока ей не удалось вынудить любовь. Клим Самгин все более не любил и боялся людей, одержимых одной идеей, они все насильники, все заражены стремлением порабощать.
Затем он сказал, что за девять лет работы в газетах цензура уничтожила
у него одиннадцать томов,
считая по двадцать печатных листов в томе и по сорок тысяч знаков в листе. Самгин слышал, что Робинзон говорит это не с горечью, а с гордостью.
— Вероятно — ревнует.
У него учеников нет. Он думал, что ты будешь филологом, философом. Юристов он не выносит,
считает их невеждами. Он говорит: «Для того, чтоб защищать что-то, надобно знать все».
Он убежал, оставив Самгина
считать людей, гуськом входивших на двор, насчитал он чертову дюжину, тринадцать человек. Часть их пошла к флигелю, остальные столпились
у крыльца дома, и тотчас же в тишине пустых комнат зловеще задребезжал звонок.
— Кого
считаете вы революционером? Это — понятие растяжимое, особенно
у нас, русских.
«Кого же защищают?» — догадывался Самгин. Среди защитников он узнал угрюмого водопроводчика, который нередко работал
у Варвары, студента — сына свахи, домовладелицы Успенской, и, кроме племянника акушерки, еще двух студентов, — он помнил их гимназистами. Преобладала молодежь, очевидно — ремесленники, но было человек пять бородатых, не
считая дворника Николая.
У одного из бородатых из-под нахлобученного картуза торчали седоватые космы волос, а уши — заткнуты ватой.
— Ну, что уж… Вот, Варюша-то… Я ее как дочь люблю, монахини на бога не работают, как я на нее, а она меня за худые простыни воровкой
сочла. Кричит, ногами топала, там —
у черной сотни,
у быка этого. Каково мне? Простыни-то для раненых. Прислуга бастовала, а я — работала, милый! Думаешь — не стыдно было мне? Опять же и ты, — ты вот здесь, тут — смерти ходят, а она ушла, да-а!
Блаватской поверили и Анне Безант, а вот князь Петр Кропоткин, Рюрикович, и Ницше, Фридрих — не удивили британцев, хотя
у нас Фридриха даже после Достоевского пророком
сочли.
Считая неспособность к сильным взрывам чувств основным достоинством интеллигента, Самгин все-таки ощущал, что его антипатия к Безбедову разогревается до ненависти к нему, до острого желания ударить его чем-нибудь по багровому, вспотевшему лицу, по бешено вытаращенным глазам, накричать на Безбедова грубыми словами. Исполнить все это мешало Самгину чувство изумления перед тем, что такое унизительное, дикое желание могло возникнуть
у него. А Безбедов неистощимо бушевал, хрипел, задыхаясь.
— Деньги — люблю, а
считать — не люблю, даже противно, — сердито сказала она. — Мне бы американской миллионершей быть, они, вероятно, денег не
считают. Захарий
у меня тоже не мастер этого дела. Придется взять какого-нибудь приказчика, старичка.
— Н-да… Есть
у нас такие умы: трудолюбив, но бесплоден, — сказал Макаров и обратился к Самгину: — Помнишь, как сома ловили? Недавно, в Париже, Лютов вдруг сказал мне, что никакого сома не было и что он договорился с мельником пошутить над нами. И, представь, эту шутку он
считает почему-то очень дурной. Аллегория какая-то, что ли? Объяснить — не мог.
— Впрочем, этот термин, кажется, вышел из употребления. Я
считаю, что прав Плеханов: социаль-демократы могут удобно ехать в одном вагоне с либералами. Европейский капитализм достаточно здоров и лет сотню проживет благополучно. Нашему, русскому недорослю надобно учиться жить и работать
у варягов. Велика и обильна земля наша, но — засорена нищим мужиком, бессильным потребителем, и если мы не перестроимся — нам грозит участь Китая. А ваш Ленин для ускорения этой участи желает организовать пугачевщину.
«Да, он сильно изменился. Конечно — он хитрит со мной. Должен хитрить. Но в нем явилось как будто новое нечто… Порядочное. Это не устраняет осторожности в отношении к нему. Толстый. Толстые говорят высокими голосами. Юлий Цезарь —
у Шекспира —
считает толстых неопасными…»
От этих людей Самгин знал, что в городе его
считают «столичной штучкой», гордецом и нелюдимом,
у которого есть причины жить одиноко, подозревают в нем человека убеждений крайних и, напуганные событиями пятого года, не стремятся к более близкому знакомству с человеком из бунтовавшей Москвы.
И на вопрос — кто она? — Таисья очень оживленно рассказала: отец Агафьи был матросом военного флота, боцманом в «добровольном», затем открыл пивную и начал заниматься контрабандой. Торговал сигарами. Он вел себя так, что матросы
считали его эсером. Кто-то донес на него, жандармы сделали обыск, нашли сигары, и оказалось, что
у него большие тысячи в банке лежат. Арестовали старика.
Голос
у него был грубый, бесцветный, неопределенного тона, и говорил он с сожалением, как будто
считал своей обязанностью именно радовать людей и был огорчен тем, что в данном случае не способен исполнить обязанность эту.
Первая поездка по делам Союза вызвала
у Самгина достаточно неприятное впечатление, но все же он
считал долгом своим побывать ближе к фронту и, если возможно, посмотреть солдат в их деле, в бою.
Но бывать
у нее он
считал полезным, потому что
у нее, вечерами, собиралось все больше людей, испуганных событиями на фронтах, тревога их росла, и постепенно к страху пред силою внешнего врага присоединялся страх пред возможностью революции.
Неточные совпадения
У батюшки,
у матушки // С Филиппом побывала я, // За дело принялась. // Три года, так
считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. // Поешь — когда останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!
Стародум. Ему многие смеются. Я это знаю. Быть так. Отец мой воспитал меня по-тогдашнему, а я не нашел и нужды себя перевоспитывать. Служил он Петру Великому. Тогда один человек назывался ты, а не вы. Тогда не знали еще заражать людей столько, чтоб всякий
считал себя за многих. Зато нонче многие не стоят одного. Отец мой
у двора Петра Великого…
— Я не нахожу, — уже серьезно возразил Свияжский, — я только вижу то, что мы не умеем вести хозяйство и что, напротив, то хозяйство, которое мы вели при крепостном праве, не то что слишком высоко, а слишком низко.
У нас нет ни машин, ни рабочего скота хорошего, ни управления настоящего, ни
считать мы не умеем. Спросите
у хозяина, — он не знает, что ему выгодно, что невыгодно.
— Непременно
считать. А вот ты не
считал, а Рябинин
считал.
У детей Рябинина будут средства к жизни и образованию, а
у твоих, пожалуй, не будет!
Кроме того, Левин знал, что он увидит
у Свияжского помещиков соседей, и ему теперь особенно интересно было поговорить, послушать о хозяйстве те самые разговоры об урожае, найме рабочих и т. п., которые, Левин знал, принято
считать чем-то очень низким, но которые теперь для Левина казались одними важными.