Неточные совпадения
В ней стоял огромный буфет, фисгармония, широчайший диван, обитый кожею, посреди ее — овальный
стол и тяжелые
стулья с высокими спинками.
Каждое утро, в девять часов, Клим
и Дронов поднимались в мезонин к Томилину
и до полудня сидели в маленькой комнате, похожей на чулан, куда в беспорядке брошены три
стула,
стол, железный умывальник, скрипучая деревянная койка
и множество книг.
Клим остался в компании полудюжины венских
стульев, у
стола, заваленного книгами
и газетами; другой
стол занимал средину комнаты, на нем возвышался угасший самовар, стояла немытая посуда, лежало разобранное ружье-двухстволка.
— Ну, что твой стрелок? — спросил Варавка. Выслушав ответ Клима, он недоверчиво осмотрел его, налил полный фужер вина, благочестиво выпил половину, облизал свою мясную губу
и заговорил, откинувшись на спинку
стула, пристукивая пальцем по краю
стола...
Сегодня припадок был невыносимо длителен. Варавка даже расстегнул нижние пуговицы жилета, как иногда он делал за обедом. В бороде его сверкала красная улыбка,
стул под ним потрескивал. Мать слушала, наклонясь над
столом и так неловко, что девичьи груди ее лежали на краю
стола. Климу было неприятно видеть это.
Огонь лампы, как бы поглощенный медью самовара, скупо освещал три фигуры, окутанные жарким сумраком. Лютов, раскачиваясь на
стуле, двигал челюстями, чмокал
и смотрел в сторону Туробоева, который, наклонясь над
столом, писал что-то на измятом конверте.
И живая женщина за
столом у самовара тоже была на всю жизнь сыта: ее большое, разъевшееся тело помещалось на
стуле монументально крепко, непрерывно шевелились малиновые губы, вздувались сафьяновые щеки пурпурного цвета, колыхался двойной подбородок
и бугор груди.
Пузатый комод
и на нем трюмо в форме лиры, три неуклюжих
стула, старенькое на низких ножках кресло у
стола, под окном, — вот
и вся обстановка комнаты. Оклеенные белыми обоями стены холодны
и голы, только против кровати — темный квадрат небольшой фотографии: гладкое, как пустота, море, корма баркаса
и на ней, обнявшись, стоят Лидия с Алиной.
Стремительные глаза Лютова бегали вокруг Самгина, не в силах остановиться на нем, вокруг дьякона, который разгибался медленно, как будто боясь, что длинное тело его не уставится в комнате. Лютов обожженно вертелся у
стола, теряя туфли с босых ног; садясь на
стул, он склонялся головою до колен, качаясь, надевал туфлю,
и нельзя было понять, почему он не падает вперед, головою о пол. Взбивая пальцами сивые волосы дьякона, он взвизгивал...
И тотчас, как будто куча стружек, вспыхнул спор. Лютов, подскакивая на
стуле, хлопал ладонью по
столу, визжал, дьякон хладнокровно давил его крики тяжелыми словами. Разравнивая ножом соль по хлебу, он спрашивал...
Торопливо закурив папиросу, он вытянул под
стол уставшие ноги, развалился на
стуле и тотчас же заговорил, всматриваясь в лицо Самгина пристально, с бесцеремонным любопытством...
Иноков подошел к Робинзону, угрюмо усмехаясь, сунул руку ему, потом Самгину, рука у него была потная, дрожала, а глаза странно
и жутко побелели, зрачки как будто расплылись,
и это сделало лицо его слепым. Лакей подвинул ему
стул, он сел, спрятал руки под
столом и попросил...
Блестели золотые, серебряные венчики на иконах
и опаловые слезы жемчуга риз. У стены — старинная кровать карельской березы, украшенная бронзой, такие же четыре
стула стояли посреди комнаты вокруг
стола. Около двери, в темноватом углу, — большой шкаф, с полок его, сквозь стекло, Самгин видел ковши, братины, бокалы
и черные кирпичи книг, переплетенных в кожу. Во всем этом было нечто внушительное.
Комната наполнилась шумом отодвигаемых
стульев, в углу вспыхнул огонек спички, осветив кисть руки с длинными пальцами, испуганной курицей заклохтала какая-то барышня, — Самгину было приятно смятение, вызванное его словами. Когда он не спеша, готовясь рассказать страшное, обошел сад
и двор, — из флигеля шумно выбегали ученики Спивак; она, стоя у
стола, звенела абажуром, зажигая лампу, за
столом сидел старик Радеев, барабаня пальцами, покачивая головой.
Было очень шумно, дымно, невдалеке за
столом возбужденный еврей с карикатурно преувеличенным носом непрерывно шевелил всеми десятью пальцами рук пред лицом бородатого русского, курившего сигару, еврей тихо, с ужасом на лице говорил что-то
и качался на
стуле, встряхивал кудрявой головою.
Лакей вдвинул в толпу
стол, к нему — другой
и, с ловкостью акробата подбросив к ним
стулья, начал ставить на
стол бутылки, стаканы; кто-то подбил ему руку,
и одна бутылка, упав на стаканы, побила их.
Сам он был одет щеголевато, жиденькие волосы его смазаны каким-то жиром
и форсисто причесаны на косой пробор. Его новенькие ботинки негромко
и вежливо скрипели. В нем вообще явилось что-то вежливенькое
и благодушное. Он сел напротив Самгина за
стол, выгнул грудь, обтянутую клетчатым жилетом,
и на лице его явилось выражение готовности все сказать
и все сделать. Играя золотым карандашиком, он рассказывал, подскакивая на
стуле, точно ему было горячо сидеть...
Усмехнувшись, Митрофанов махнул рукою над
столом, задел бутылку
и, удерживая ее, подскочил на
стуле.
Он попробовал приподняться со
стула, но не мог, огромные сапоги его точно вросли в пол. Вытянув руки на
столе, но не опираясь ими, он еще раз попробовал встать
и тоже не сумел. Тогда, медленно ворочая шеей, похожей на ствол дерева, воткнутый в измятый воротник серого кафтана, он, осматривая людей, продолжал...
«Бедно живет», — подумал Самгин, осматривая комнатку с окном в сад; окно было кривенькое, из четырех стекол, одно уже зацвело, значит — торчало в раме долгие года. У окна маленький круглый
стол, накрыт вязаной салфеткой. Против кровати — печка с лежанкой, близко от печи комод, шкатулка на комоде, флаконы, коробочки, зеркало на стене. Три
стула, их манерно искривленные ножки
и спинки, прогнутые плетеные сиденья особенно подчеркивали бедность комнаты.
Он отошел к
столу, накапал лекарства в стакан, дал Климу выпить, потом налил себе чаю
и, держа стакан в руках, неловко сел на
стул у постели.
— Вот
и еще раз мы должны побеседовать, Клим Иванович, — сказал полковник, поднимаясь из-за
стола и предусмотрительно держа в одной руке портсигар, в другой — бумаги. — Прошу! — любезно указал он на
стул по другую сторону
стола и углубился в чтение бумаг.
Но полковник, ткнув перо в стаканчик с мелкой дробью, махнул рукой под
стол, стряхивая с пальцев что-то, отвалился на спинку
стула и, мигая, вполголоса спросил...
И, снова откинувшись на спинку
стула, собрав лицо в кулачок, полковник Васильев сквозь зубы, со свистом
и приударяя ладонью по бумагам на
столе, заговорил кипящими словами...
— Наши сведения — полнейшее ничтожество, шарлатан! Но — ведь это еще хуже, если ничтожество, ху-же! Ничтожество —
и водит за нос департамент полиции, градоначальника, десятки тысяч рабочих
и — вас,
и вас тоже! — горячо прошипел он, ткнув пальцем в сторону Самгина,
и снова бросил руки на
стол, как бы чувствуя необходимость держаться за что-нибудь. — Невероятно! Не верю-с! Не могу допустить! — шептал он,
и его подбрасывало на
стуле.
По тому, как она, швырнув на
стол ручку, поднялась со
стула, он понял, что сейчас вспыхнет ссора,
и насмешливо спросил...
Там у
стола сидел парень в клетчатом пиджаке
и полосатых брюках; тугие щеки его обросли густой желтой шерстью, из больших светло-серых глаз текли слезы, смачивая шерсть, одной рукой он держался за
стол, другой — за сиденье
стула; левая нога его, голая
и забинтованная полотенцем выше колена, лежала на деревянном
стуле.
Он качался на
стуле, раздвигал руками посуду на
столе,
стул скрипел, посуда звенела. Самгин первый раз видел его в припадке такой ярости
и не верил, что ярость эта вызвана только разгоном Думы.
Большой овальный
стол был нагружен посудой, бутылками, цветами, окружен
стульями в серых чехлах; в углу стоял рояль, на нем — чучело филина
и футляр гитары; в другом углу — два широких дивана
и над ними черные картины в золотых рамах.
Он неестественно быстро вскочил со
стула, пошатнув
стол, так что все на нем задребезжало,
и, пока Самгин удерживал лампу, живот Бердникова уперся в его плечи, над головой его завизжали торопливые слова...
…Самгин сел к
столу и начал писать, заказав слуге бутылку вина. Он не слышал, как Попов стучал в дверь,
и поднял голову, когда дверь открылась. Размашисто бросив шляпу на
стул, отирая платком отсыревшее лицо, Попов шел к
столу, выкатив глаза, сверкая зубами.
Озябшими руками Самгин снял очки, протер стекла, оглянулся: маленькая комната, овальный
стол, диван, три кресла
и полдюжины мягких
стульев малинового цвета у стен, шкаф с книгами, фисгармония, на стене большая репродукция с картины Франца Штука «Грех» — голая женщина, с грубым лицом, в объятиях змеи, толстой, как водосточная труба, голова змеи — на плече женщины.
Весь он стал какой-то пузырчатый, вздутый живот его, точно живот Бердникова, упирался в край
стола,
и когда учителю нужно было взять что-нибудь, он приподнимался на
стуле, живот мешал рукам, укорачивал.
Стол для ужина занимал всю длину столовой, продолжался в гостиной,
и, кроме того, у стен стояло еще несколько столиков, каждый накрыт для четверых. Холодный огонь электрических лампочек был предусмотрительно смягчен розетками из бумаги красного
и оранжевого цвета, от этого теплее блестело стекло
и серебро на
столе, а лица людей казались мягче, моложе. Прислуживали два старика лакея во фраках
и горбоносая, похожая на цыганку горничная. Елена Прозорова, стоя на
стуле, весело командовала...
И вот Клим Иванович Самгин сидит за
столом в светлой, чистой комнате, обставленной гнутыми «венскими»
стульями, оклеенной голубыми обоями с цветами, цветы очень похожи на грибы рыжики.
Литератор откинулся пред ним на спинку
стула, его красивое лицо нахмурилось, покрылось серой тенью, глаза как будто углубились, он закусил губу,
и это сделало рот его кривым; он взял из коробки на
столе папиросу, женщина у самовара вполголоса напомнила ему: «Ты бросил курить!», тогда он, швырнув папиросу на мокрый медный поднос, взял другую
и закурил, исподлобья
и сквозь дым глядя на оратора.