Неточные совпадения
Были минуты, когда Дронов внезапно расцветал и
становился непохож сам на себя. Им овладевала задумчивость, он весь вытягивался, выпрямлялся и
мягким голосом тихо рассказывал Климу удивительные полусны, полусказки. Рассказывал, что из колодца в углу двора вылез огромный, но легкий и прозрачный, как тень, человек, перешагнул через ворота, пошел по улице, и, когда проходил мимо колокольни, она, потемнев, покачнулась вправо и влево, как тонкое дерево под ударом ветра.
Она
стала одеваться наряднее, праздничней, еще более гордо выпрямилась, окрепла, пополнела, она говорила
мягче, хотя улыбалась так же редко и скупо, как раньше.
Он переживал волнение, новое для него. За окном бесшумно кипела густая, белая муть, в
мягком, бесцветном сумраке комнаты все вещи как будто задумались, поблекли; Варавка любил картины, фарфор, после ухода отца все в доме неузнаваемо изменилось,
стало уютнее, красивее, теплей. Стройная женщина с суховатым, гордым лицом явилась пред юношей неиспытанно близкой. Она говорила с ним, как с равным, подкупающе дружески, а голос ее звучал необычно мягко и внятно.
Клим заметил, что с матерью его она
стала говорить не так сухо и отчужденно, как раньше, а мать тоже —
мягче с нею.
Самгин
стал слушать сбивчивую, неясную речь Макарова менее внимательно. Город
становился ярче, пышнее; колокольня Ивана Великого поднималась в небо, как палец, украшенный розоватым ногтем. В воздухе плавал
мягкий гул, разноголосо пели колокола церквей, благовестя к вечерней службе. Клим вынул часы, посмотрел на них.
Подозрительно было искусно сделанное матерью оживление, с которым она приняла Макарова; так она встречала только людей неприятных, но почему-либо нужных ей. Когда Варавка увел Лютова в кабинет к себе, Клим
стал наблюдать за нею. Играя лорнетом, мило улыбаясь, она сидела на кушетке, Макаров на
мягком пуфе против нее.
Да, он улыбался именно виновато,
мягкой улыбкой Диомидова. И глаза его были такие же, сапфировые. И если б ему сбрить маленькую, светлую бородку, он
стал бы совершенно таким, как Диомидов.
Ее сильный,
мягкий голос казался Климу огрубевшим. И она как будто очень торопилась показать себя такою, какой
стала. Вошла Сомова в шубке, весьма заметно потолстевшая; Лидия плотно закрыла за нею свою дверь.
Самгин почувствовал в ней
мягкое, но неодолимое упрямство и
стал относиться к Любаше осторожнее, подозревая, что она — хитрая, «себе на уме», хотя и казалась очень откровенной, даже болтливой. И, если о себе самой она говорит усмешливо, а порою даже иронически, — это для того, чтоб труднее понять ее.
На минуту лицо ее
стало еще более
мягким, приятным, а затем губы сомкнулись в одну прямую черту, тонкие и негустые брови сдвинулись, лицо приняло выражение протестующее.
Чем ниже по реке сползал бойкий пароход, тем более мило игрушечным
становился город, раскрашенный
мягкими красками заката, тем ярче сверкала золотая луковица собора, а маленькие домики, еще умаляясь, прижимались плотнее к зубчатой стене и башням кремля.
Карие глаза
стали задумчивее,
мягче, и хотя он не казался постаревшим, но явилось в нем что-то печальное.
Жена прижалась плотнее к нему, ее высокий, несколько крикливый голос
стал еще
мягче, ласковее.
Утешающим тоном старшей, очень ласково она
стала говорить вещи, с детства знакомые и надоевшие Самгину. У нее были кое-какие свои наблюдения, анекдоты, но она говорила не навязывая, не убеждая, а как бы разбираясь в том, что знала. Слушать ее тихий,
мягкий голос было приятно, желание высмеять ее — исчезло. И приятна была ее доверчивость. Когда она подняла руки, чтоб поправить платок на голове, Самгин поймал ее руку и поцеловал. Она не протестовала, продолжая...
Сидя в постели, она заплетала косу. Волосы у нее были очень тонкие,
мягкие, косу она укладывала на макушке холмиком, увеличивая этим свой рост. Казалось, что волос у нее немного, но, когда она распускала косу, они покрывали ее спину или грудь почти до пояса, и она
становилась похожа на кающуюся Магдалину.
Самгин подошел к столбу фонаря, прислонился к нему и
стал смотреть на работу. В улице было темно, как в печной трубе, и казалось, что темноту создает возня двух или трех десятков людей. Гулко крякая, кто-то бил по булыжнику мостовой ломом, и, должно быть, именно его уговаривал
мягкий басок...
Расхаживая по комнате с папиросой в зубах, протирая очки, Самгин
стал обдумывать Марину. Движения дородного ее тела, красивые колебания голоса,
мягкий, но тяжеловатый взгляд золотистых глаз — все в ней было хорошо слажено, казалось естественным.
Глаза —
мягкие, улыбался он охотно, любезно, обнажая ровные, желтоватые зубы, — от этой зубастой улыбки его бритое, приятное лицо
становилось еще приятней.
— Вот мы и у пристани! Если вам жарко — лишнее можно снять, — говорил он, бесцеремонно сбрасывая с плеч сюртук. Без сюртука он
стал еще более толстым и более остро засверкала бриллиантовая запонка в
мягкой рубашке. Сорвал он и галстук, небрежно бросил его на подзеркальник, где стояла ваза с цветами. Обмахивая платком лицо, высунулся в открытое окно и удовлетворенно сказал...
«Сомову он расписал очень субъективно, — думал Самгин, но, вспомнив рассказ Тагильского, перестал думать о Любаше. — Он
стал гораздо
мягче, Кутузов. Даже интереснее. Жизнь умеет шлифовать людей. Странный день прожил я, — подумал он и не мог сдержать улыбку. — Могу продать дом и снова уеду за границу, буду писать мемуары или — роман».
Самгин вздохнул. Он согрелся, настроение его
становилось более
мягким, хмельной Дронов казался ему симпатичнее Ногайцева и Ореховой, но было неприятно думать, что снова нужно шагать по снегу, среди могил и памятников, куда-то далеко, слушать заунывное пение панихиды. Вот открылась дверь и кто-то сказал...
Она тоже как будто улыбалась, тонкогубый рот ее, разрезав серые щеки,
стал длиннее, голос
мягче. Снимая пальто с плеч Дронова, она заговорила...
Неточные совпадения
Во время разлуки с ним и при том приливе любви, который она испытывала всё это последнее время, она воображала его четырехлетним мальчиком, каким она больше всего любила его. Теперь он был даже не таким, как она оставила его; он еще дальше
стал от четырехлетнего, еще вырос и похудел. Что это! Как худо его лицо, как коротки его волосы! Как длинны руки! Как изменился он с тех пор, как она оставила его! Но это был он, с его формой головы, его губами, его
мягкою шейкой и широкими плечиками.
Трава пошла
мягче, и Левин, слушая, но не отвечая и стараясь косить как можно лучше, шел за Титом. Они прошли шагов сто. Тит всё шел, не останавливаясь, не выказывая ни малейшей усталости; но Левину уже страшно
становилось, что он не выдержит: так он устал.
— И мне то же говорит муж, но я не верю, — сказала княгиня
Мягкая. — Если бы мужья наши не говорили, мы бы видели то, что есть, а Алексей Александрович, по моему, просто глуп. Я шопотом говорю это… Не правда ли, как всё ясно делается? Прежде, когда мне велели находить его умным, я всё искала и находила, что я сама глупа, не видя его ума; а как только я сказала: он глуп, но шопотом, — всё так ясно
стало, не правда ли?
Левин стоял довольно далеко. Тяжело, с хрипом дышавший подле него один дворянин и другой, скрипевший толстыми подошвами, мешали ему ясно слышать. Он издалека слышал только
мягкий голос предводителя, потом визгливый голос ядовитого дворянина и потом голос Свияжского. Они спорили, сколько он мог понять, о значении
статьи закона и о значении слов: находившегося под следствием.
— Да, ее положение тяжело, она… — начал-было рассказывать Степан Аркадьич, в простоте душевной приняв за настоящую монету слова княгини
Мягкой: «расскажите про вашу сестру». Княгиня
Мягкая тотчас же по своей привычке перебила его и
стала сама рассказывать.