Неточные совпадения
Заметив, что взрослые всегда ждут от него чего-то, чего нет у других детей, Клим старался, после вечернего чая, возможно больше посидеть со взрослыми у потока слов, из которого он черпал мудрость. Внимательно слушая бесконечные споры, он хорошо научился выхватывать слова, которые особенно царапали его слух, а потом
спрашивал отца
о значении этих слов. Иван Самгин с радостью объяснял, что такое мизантроп, радикал, атеист, культуртрегер, а объяснив и лаская сына, хвалил его...
О двух правдах спорили скучно. Клим
спросил...
Томилин долго и скучно говорил
о зрителях и деятелях, но Клим, ничего не поняв,
спросил...
Самое значительное и очень неприятное рассказал Климу
о народе отец. В сумерках осеннего вечера он, полураздетый и мягонький, как цыпленок, уютно лежал на диване, — он умел лежать удивительно уютно. Клим, положа голову на шерстяную грудь его, гладил ладонью лайковые щеки отца, тугие, как новый резиновый мяч. Отец
спросил: что сегодня говорила бабушка на уроке закона божия?
Клим хотел напомнить бабушке, что она рассказывала ему не
о таком доме, но, взглянув на нее,
спросил...
Клим думал, но не
о том, что такое деепричастие и куда течет река Аму-Дарья, а
о том, почему, за что не любят этого человека. Почему умный Варавка говорит
о нем всегда насмешливо и обидно? Отец, дедушка Аким, все знакомые, кроме Тани, обходили Томилина, как трубочиста. Только одна Таня изредка
спрашивала...
Вслушиваясь в беседы взрослых
о мужьях, женах,
о семейной жизни, Клим подмечал в тоне этих бесед что-то неясное, иногда виноватое, часто — насмешливое, как будто говорилось
о печальных ошибках,
о том, чего не следовало делать. И, глядя на мать, он
спрашивал себя: будет ли и она говорить так же?
— Почему так рано? —
спросила она. Клим рассказал
о Дронове и добавил: — Я не пошел на урок, там, наверное, волнуются. Иван учился отлично, многим помогал, у него немало друзей.
Поговорив еще немного
о Лидии в тоне неодобрительном, мать
спросила его, остановясь против зеркала...
Тогда этот петушиный крик показался Климу смешным, а теперь носатая девица с угрями на лице казалась ему несправедливо обиженной и симпатичной не только потому, что тихие, незаметные люди вообще были приятны: они не
спрашивали ни
о чем, ничего не требовали.
Клим поспешно ушел, опасаясь, что писатель
спросит его
о напечатанном в журнале рассказе своем; рассказ был не лучше других сочинений Катина, в нем изображались детски простодушные мужики, они, как всегда, ожидали пришествия божьей правды, это обещал им сельский учитель, честно мыслящий человек, которого враждебно преследовали двое: безжалостный мироед и хитрый поп.
Хорошо, что он,
спрашивая, не ждал ответов. Но все же
о толстовцах он стал допытываться настойчиво...
Клим искоса взглянул на мать, сидевшую у окна; хотелось
спросить: почему не подают завтрак? Но мать смотрела в окно. Тогда, опасаясь сконфузиться, он сообщил дяде, что во флигеле живет писатель, который может рассказать
о толстовцах и обо всем лучше, чем он, он же так занят науками, что…
— Что ты скажешь
о дяде? —
спросил он и очень удивился, услышав странный ответ...
Маргарита говорила вполголоса, ленивенько растягивая пустые слова, ни
о чем не
спрашивая. Клим тоже не находил,
о чем можно говорить с нею. Чувствуя себя глупым и немного смущаясь этим, он улыбался. Сидя на стуле плечо в плечо с гостем, Маргарита заглядывала в лицо его поглощающим взглядом, точно вспоминая
о чем-то, это очень волновало Клима, он осторожно гладил плечо ее, грудь и не находил в себе решимости на большее. Выпили по две рюмки портвейна, затем Маргарита
спросила...
В нежную минуту он решился наконец
спросить ее
о Дронове; он понимал, что обязан
спросить об этом, хотя и чувствовал, что чем дальше, тем более вопрос этот теряет свою обязательность и значение. В этом скрывалось нечто смущавшее его, нечистоплотное. Когда он
спросил, Рита удивленно подняла брови...
В темно-синем пиджаке, в черных брюках и тупоносых ботинках фигура Дронова приобрела комическую солидность. Но лицо его осунулось, глаза стали неподвижней, зрачки помутнели, а в белках явились красненькие жилки, точно у человека, который страдает бессонницей.
Спрашивал он не так жадно и много, как прежде, говорил меньше, слушал рассеянно и, прижав локти к бокам, сцепив пальцы, крутил большие, как старик. Смотрел на все как-то сбоку, часто и устало отдувался, и казалось, что говорит он не
о том, что думает.
Решил, но — задумался; внезапному желанию идти к Маргарите мешало чувство какой-то неловкости, опасение, что он, не стерпев,
спросит ее
о Дронове и вдруг окажется, что Дронов говорил правду. Этой правды не хотелось.
Увидав ее голой, юноша почувствовал, что запас его воинственности исчез. Но приказание девушки вытереть ей спину изумило и возмутило его. Никогда она не обращалась к нему с просьбами
о таких услугах, и он не помнил случая, когда бы вежливость заставила его оказать Рите услугу, подобную требуемой ею. Он сидел и молчал. Девушка
спросила...
С тупым недоумением он вспоминал заботы девушки
о радостях его тела, потом
спрашивал себя: как могла она лгать так незаметно и ловко?
«Я — хочу оправдать ее?» —
спрашивал он себя. Но тотчас же пред ним являлось плоское лицо Дронова, его хвастливые улыбочки, бесстыдные слова его рассказов
о Маргарите.
Погасив папиросу
о подошву своих сандалий, Макаров
спросил...
Оставшись глаз на глаз с Лидией, он удивленно почувствовал, что не знает,
о чем говорить с нею. Девушка прошлась по террасе, потом
спросила, глядя в лес...
Его тянуло к ней и желание еще раз испытать ее ласки и одна внезапно вспыхнувшая важная идея. Когда он сочувственно
спросил ее
о Дронове, она возразила...
В тесной комнатке, ничем не отличавшейся от прежней, знакомой Климу, он провел у нее часа четыре. Целовала она как будто жарче, голоднее, чем раньше, но ласки ее не могли опьянить Клима настолько, чтоб он забыл
о том, что хотел узнать. И, пользуясь моментом ее усталости, он, издали подходя к желаемому,
спросил ее
о том, что никогда не интересовало его...
Клим
спросил о Нехаевой, хотя желал бы
спросить о Спивак.
Помолчав минуту, она снова
спросила: что Клим думает
о Марине? И снова, не ожидая ответа, рассказала...
—
О, я забыла! — вдруг сорвавшись с кушетки, вскричала она и, достав из шкапчика бутылку вина, ликер, коробку шоколада и бисквиты, рассовала все это по столу, а потом, облокотясь
о стол, обнажив тонкие руки,
спросила...
Ночью он прочитал «Слепых» Метерлинка. Монотонный язык этой драмы без действия загипнотизировал его, наполнил смутной печалью, но смысл пьесы Клим не уловил. С досадой бросив книгу на пол, он попытался заснуть и не мог. Мысли возвращались к Нехаевой, но думалось
о ней мягче. Вспомнив ее слова
о праве людей быть жестокими в любви, он
спросил себя...
Он робел еще больше, ожидая, что вот сейчас она
спросит его: как он думает
о дальнейших отношениях между ними?
Они оба вели себя так шумно, как будто кроме них на улице никого не было. Радость Макарова казалась подозрительной; он был трезв, но говорил так возбужденно, как будто желал скрыть, перекричать в себе истинное впечатление встречи. Его товарищ беспокойно вертел шеей, пытаясь установить косые глаза на лице Клима. Шли медленно, плечо в плечо друг другу, не уступая дороги встречным прохожим. Сдержанно отвечая на быстрые вопросы Макарова, Клим
спросил о Лидии.
— Ну, а — Дмитрий? —
спрашивала она. — Рабочий вопрос изучает?
О, боже! Впрочем, я так и думала, что он займется чем-нибудь в этом роде. Тимофей Степанович убежден, что этот вопрос раздувается искусственно. Есть люди, которым кажется, что это Германия, опасаясь роста нашей промышленности, ввозит к нам рабочий социализм. Что говорит Дмитрий об отце? За эти восемь месяцев — нет, больше! — Иван Акимович не писал мне…
Самгину вдруг захотелось
спросить о Маргарите, но он подавил это желание, опасаясь еще более затянуть болтовню Дронова и усилить фамильярный тон его. Он вспомнил, как этот неудобный парень, высмеивая мучения Макарова, сказал, снисходительно и цинично...
— Да? Легкомысленно? — задорно
спросила Алина. — А как бы ты отнеслась к жениху, который все только рассказывает тебе
о материализме, идеализме и прочих ужасах жизни? Клим, у тебя есть невеста?
Чтоб не думать, он пошел к Варавке,
спросил, не нужно ли помочь ему? Оказалось — нужно. Часа два он сидел за столом, снимая копию с проекта договора Варавки с городской управой
о постройке нового театра, писал и чутко вслушивался в тишину. Но все вокруг каменно молчало. Ни голосов, ни шороха шагов.
«Это — женщина,
о которой
спрашивает мать? Любовница Лютова? Последнее свидание?»
— Вы сами говорили
о павлиньих перьях разума, — помните? —
спросил он, стоя спиной к Туробоеву, и услыхал тихий ответ...
Говорила она тихо, смотрела на Клима ласково, и ему показалось, что темные глаза девушки ожидают чего-то,
о чем-то
спрашивают. Он вдруг ощутил прилив незнакомого ему, сладостного чувства самозабвения, припал на колено, обнял ноги девушки, крепко прижался лицом.
Лидию он встретил на другой день утром, она шла в купальню, а он, выкупавшись, возвращался на дачу. Девушка вдруг встала пред ним, точно опустилась из воздуха. Обменявшись несколькими фразами
о жарком утре,
о температуре воды, она
спросила...
Придя домой, Самгин лег. Побаливала голова, ни
о чем не думалось, и не было никаких желаний, кроме одного: скорее бы погас этот душный, глупый день, стерлись нелепые впечатления, которыми он наградил. Одолевала тяжелая дремота, но не спалось, в висках стучали молоточки, в памяти слуха тяжело сгустились все голоса дня: бабий шепоток и вздохи, командующие крики, пугливый вой, надсмертные причитания. Горбатенькая девочка возмущенно
спрашивала...
— Это ты говоришь
о вражде к женщине? — с ироническим удивлением
спросил Клим.
Он озлобленно почувствовал себя болтливым мальчишкой и почти со страхом ждал:
о чем теперь
спросит его эта женщина? Но она, помолчав, сказала...
Он не забыл
о том чувстве, с которым обнимал ноги Лидии, но помнил это как сновидение. Не много дней прошло с того момента, но он уже не один раз
спрашивал себя: что заставило его встать на колени именно пред нею? И этот вопрос будил в нем сомнения в действительной силе чувства, которым он так возгордился несколько дней тому назад.
Елизавета, отложив шитье, села к роялю и, объяснив архитектоническое различие сонаты и сюиты, начала допрашивать Инокова
о его «прохождении жизни». Он рассказывал
о себе охотно, подробно и с недоумением, как
о знакомом своем, которого он плохо понимает. Климу казалось, что, говоря, Иноков
спрашивает...
Среднего роста, очень стройный, Диомидов был одет в черную блузу, подпоясан широким ремнем; на ногах какие-то беззвучные, хорошо вычищенные сапоги. Клим заметил, что раза два-три этот парень, взглянув на него, каждый раз прикусывал губу, точно не решаясь
спросить о чем-то.
«Эти славословия не могут нравиться ей», — подумал Клим, наблюдая за Диомидовым, согнувшимся над стаканом. Дядя Хрисанф устало, жестом кота, стер пот с лица, с лысины, вытер влажную ладонь
о свое плечо и
спросил Клима...
Пользуясь молчанием, Клим
спросил о главном, что интересовало его, —
о Диомидове.
— Был я там, — сказал Христос печально,
А Фома-апостол усмехнулся
И напомнил: — Чай, мы все оттуда. —
Поглядел Христос во тьму земную
И
спросил Угодника Николу:
— Кто это лежит там, у дороги,
Пьяный, что ли, сонный аль убитый?
— Нет, — ответил Николай Угодник. —
Это просто Васька Калужанин
О хорошей жизни замечтался.
— Делай! — сказал он дьякону. Но
о том, почему русские — самый одинокий народ в мире, — забыл сказать, и никто не
спросил его об этом. Все трое внимательно следили за дьяконом, который, засучив рукава, обнажил не очень чистую рубаху и странно белую, гладкую, как у женщины, кожу рук. Он смешал в четырех чайных стаканах портер, коньяк, шампанское, посыпал мутно-пенную влагу перцем и предложил...
Пришел дьякон, только что умывшийся, мокробородый, раскрыл рот, хотел
спросить о чем-то, — Лютов, мигнув на Маракуева, зашипел. Но Маракуев молча согнулся над столом, размешивая чай, а Клим Самгин вслух подумал...