Неточные совпадения
— Одной из таких истин
служит Дарвинова теория борьбы за жизнь, — помнишь, я тебе и Дронову рассказывал о Дарвине? Теория эта устанавливает неизбежность зла и вражды на земле. Это, брат, самая удачная попытка человека совершенно оправдать
себя. Да… Помнишь жену доктора Сомова? Она ненавидела Дарвина до безумия. Допустимо, что именно ненависть, возвышенная до безумия, и создает всеобъемлющую истину…
Пред Климом встала бесцветная фигурка человека, который, ни на что не жалуясь, ничего не требуя, всю жизнь покорно
служил людям, чужим ему. Было даже несколько грустно думать о Тане Куликовой, странном существе, которое, не философствуя, не раскрашивая
себя словами, бескорыстно заботилось только о том, чтоб людям удобно жилось.
«Кончу университет и должен буду
служить интересам этих быков. Женюсь на дочери одного из них, нарожу гимназистов, гимназисток, а они, через пятнадцать лет, не будут понимать меня. Потом — растолстею и, может быть, тоже буду высмеивать любознательных людей. Старость. Болезни. И — умру, чувствуя
себя Исааком, принесенным в жертву — какому богу?»
— Пишу другой: мальчика заставили пасти гусей, а когда он полюбил птиц, его сделали помощником конюха. Он полюбил лошадей, но его взяли во флот. Он море полюбил, но сломал
себе ногу, и пришлось ему
служить лесным сторожем. Хотел жениться — по любви — на хорошей девице, а женился из жалости на замученной вдове с двумя детьми. Полюбил и ее, она ему родила ребенка; он его понес крестить в село и дорогой заморозил…
— Разве вы не допускаете, что я тоже могу
служить причиной беспокойства? «Поверит или нет?» — тотчас же спросил он
себя, но женщина снова согнулась над шитьем, тихо и неопределенно сказав...
— Повторяю: значит, — сообщил я вам не свою, а древнюю и вечную правду, воскрешению коей да
послужим дружно, мужественно и не щадя
себя.
«Это ее назвал Усов бестолковой. Если она
служит жандармам, то, наверное, из страха, запуганная каким-нибудь полковником Васильевым. Не из-за денег же? И не из мести людям, которые командуют ею. Я допускаю озлобление против Усовых, Властовых, Поярковых; она — не злая. Но ведь ничего еще не доказано против нее, — напомнил он
себе, ударив кулаком по дивану. — Не доказано!»
Потом он думал еще о многом мелочном, — думал для того, чтоб не искать ответа на вопрос: что мешает ему жить так, как живут эти люди? Что-то мешало, и он чувствовал, что мешает не только боязнь потерять
себя среди людей, в ничтожестве которых он не сомневался. Подумал о Никоновой: вот с кем он хотел бы говорить! Она обидела его нелепым своим подозрением, но он уже простил ей это, так же, как простил и то, что она
служила жандармам.
— Я солдат! Понимаешь? — отчаянно закричал медник, ударив
себя кулаком в грудь, как в доску, и яростно продолжал: —
Служил ему два срока, унтер, — ну? Так я ему… я его…
Тут у него мелькнула мысль, что, может быть, Марина заставит и его
служить ей не только как юриста, но он тотчас же отверг эту мысль, не представляя
себя любовником Марины.
— Сам видишь: миру
служить — не хочет,
себе — не умеет. — И тотчас же продолжала, но уже поспешно, как бы желая сгладить эти слова...
Это очень неприятно удивило его, и, прихлебывая вино, он повторил про
себя: «Миру
служить — не хочет,
себе — не умеет», «свобода — бесцельность».
В конце концов он обязан пред самим
собою знать: чему же он
служит?
— Чтобы вам было проще со мной, я скажу о
себе: подкидыш, воспитывалась в сиротском приюте, потом сдали в монастырскую школу, там выучилась золотошвейному делу, потом была натурщицей, потом [В раннем варианте чернового автографа после: потом — зачеркнуто: три года жила с одним живописцем, натурщицей была, потом меня отбил у него один писатель, но я через год ушла от него,
служила.] продавщицей в кондитерской, там познакомился со мной Иван.
«За внешней грубостью — добрая, мягкая душа. Тип Тани Куликовой, Любаши Сомовой, Анфимьевны. Тип человека, который чувствует
себя созданным для того, чтоб
служить, — определял он, поспешно шагая и невольно оглядываясь: провожает его какой-нибудь субъект? —
Служить — все равно кому. Митрофанов тоже человек этой категории. Не изжито древнее, рабское, христианское. Исааки, как говорил отец…»
Он не считал
себя честолюбивым и не чувствовал обязанным
служить людям, он не был мизантропом, но видел большинство людей ничтожными, а некоторых — чувствовал органически враждебными.
«Если я хочу быть искренним с самим
собою — я должен признать
себя плохим демократом, — соображал Самгин. — Демос — чернь, власть ее греки называли охлократией.
Служить народу — значит руководить народом. Не иначе. Индивидуалист, я должен признать законным и естественным только иерархический, аристократический строй общества».
Это от непривычки: если б пароходы существовали несколько тысяч лет, а парусные суда недавно, глаз людской, конечно, находил бы больше поэзии в этом быстром, видимом стремлении судна, на котором не мечется из угла в угол измученная толпа людей, стараясь угодить ветру, а стоит в бездействии, скрестив руки на груди, человек, с покойным сознанием, что под ногами его сжата сила, равная силе моря, заставляющая
служить себе и бурю, и штиль.
Неточные совпадения
Стародум. Опыты жизни моей меня к тому приучили. О, если б я ранее умел владеть
собою, я имел бы удовольствие
служить долее отечеству.
Стародум. Ему многие смеются. Я это знаю. Быть так. Отец мой воспитал меня по-тогдашнему, а я не нашел и нужды
себя перевоспитывать.
Служил он Петру Великому. Тогда один человек назывался ты, а не вы. Тогда не знали еще заражать людей столько, чтоб всякий считал
себя за многих. Зато нонче многие не стоят одного. Отец мой у двора Петра Великого…
Издатель позволяет
себе думать, что изложенные в этом документе мысли не только свидетельствуют, что в то отдаленное время уже встречались люди, обладавшие правильным взглядом на вещи, но могут даже и теперь
служить руководством при осуществлении подобного рода предприятий.
Он считал Россию погибшею страной, в роде Турции, и правительство России столь дурным, что никогда не позволял
себе даже серьезно критиковать действия правительства, и вместе с тем
служил и был образцовым дворянским предводителем и в дорогу всегда надевал с кокардой и с красным околышем фуражку.
В то время как Степан Аркадьич приехал в Петербург для исполнения самой естественной, известной всем служащим, хотя и непонятной для неслужащих, нужнейшей обязанности, без которой нет возможности
служить, — напомнить о
себе в министерстве, — и при исполнении этой обязанности, взяв почти все деньги из дому, весело и приятно проводил время и на скачках и на дачах, Долли с детьми переехала в деревню, чтоб уменьшить сколько возможно расходы.