Неточные совпадения
Уже темнело, когда пришли Туробоев, Лютов и сели на террасе, продолжая беседу, видимо, начатую давно. Самгин лежал и слушал перебой двух голосов.
Было странно слышать, что Лютов говорит без выкриков и визгов, характерных для него, а Туробоев — без иронии. Позванивали чайные ложки о стекло, горячо шипела вода, изливаясь из крана
самовара, и это напомнило Климу детство, зимние вечера, когда, бывало, он засыпал пред чаем и его будил именно этот звон металла о стекло.
И живая женщина за столом у
самовара тоже
была на всю жизнь сыта: ее большое, разъевшееся тело помещалось на стуле монументально крепко, непрерывно шевелились малиновые губы, вздувались сафьяновые щеки пурпурного цвета, колыхался двойной подбородок и бугор груди.
Ездили на рослых лошадях необыкновенно большие всадники в шлемах и латах; однообразно круглые лица их казались каменными; тела, от головы до ног, напоминали о
самоварах, а ноги
были лишние для всадников.
Это
было недели за две до того, как он, гонимый скукой, пришел к Варваре и удивленно остановился в дверях столовой, — у стола пред
самоваром сидела с книгой в руках Сомова, толстенькая и серая, точно самка снегиря.
— Фу! Это — эпидемия какая-то! А знаешь, Лидия увлекается философией, религией и вообще… Где Иноков? — спросила она, но тотчас же, не ожидая ответа, затараторила: — Почему не
пьешь чай? Я страшно обрадовалась
самовару. Впрочем, у одного эмигранта в Швейцарии
есть самовар…
В столовой, стены которой
были обшиты светлым деревом, а на столе кипел никелированный
самовар, женщина сказала...
Скрипнул ящик комода, щелкнули ножницы, разорвалась какая-то ткань, отскочил стул, и полилась вода из крана
самовара. Клим стал крутить пуговицу тужурки, быстро оторвал ее и сунул в карман. Вынул платок, помахал им, как флагом, вытер лицо, в чем оно не нуждалось. В комнате
было темно, а за окном еще темнее, и казалось, что та, внешняя, тьма может, выдавив стекла, хлынуть в комнату холодным потоком.
— Революция — не завтра, — ответил Кутузов, глядя на
самовар с явным вожделением, вытирая бороду салфеткой. — До нее некоторые, наверное, превратятся в людей, способных на что-нибудь дельное, а большинство — думать надо —
будет пассивно или активно сопротивляться революции и на этом — погибнет.
Дома Самгин заказал
самовар, вина, взял горячую ванну, но это мало помогло ему, а только ослабило. Накинув пальто, он сел
пить чай. Болела голова, начинался насморк, и режущая сухость в глазах заставляла закрывать их. Тогда из тьмы являлось голое лицо, масляный череп, и в ушах шумел тяжелый голос...
— Да, — ответил Клим, вдруг ощутив голод и слабость. В темноватой столовой, с одним окном, смотревшим в кирпичную стену, на большом столе буйно кипел
самовар, стояли тарелки с хлебом, колбасой, сыром, у стены мрачно возвышался тяжелый буфет, напоминавший чем-то гранитный памятник над могилою богатого купца. Самгин
ел и думал, что, хотя квартира эта в пятом этаже, а вызывает впечатление подвала. Угрюмые люди в ней, конечно, из числа тех, с которыми история не считается, отбросила их в сторону.
Он
был широкоплечий, малоголовый, с коротким туловищем на длинных, тонких ногах, с животом, как
самовар.
Вошли Алина и Дуняша. У Алины лицо
было все такое же окостеневшее, только еще более похудело; из-под нахмуренных бровей глаза смотрели виновато. Дуняша принесла какие-то пакеты и, положив их на стол, села к
самовару. Алина подошла к Лютову и, гладя его редкие волосы, спросила тихо...
Клим сообразил, что командует медник, — он лудил кастрюли,
самовары и дважды являлся жаловаться на Анфимьевну, которая обсчитывала его. Он — тощий, костлявый, с кусочками черных зубов во рту под седыми усами. Болтлив и глуп. А Лаврушка — его ученик и приемыш. Он жил на побегушках у акушерки, квартировавшей раньше в доме Варвары. Озорной мальчишка. Любил
петь: «Что ты, суженец, не весел». А надо
было петь — сундженец, сундженский казак.
«Вероятно — приказчик», — соображал Самгин, разглядывая разношерстное воинство так же, как другие обыватели — домовладельцы, фельдшер и мозольный оператор Винокуров, отставной штабс-капитан Затесов — горбоносый высокий старик, глухой инженер Дрогунов — владелец прекрасной голубиной охоты.
Было странно, что на улице мало студентов и вообще мелких людей, которые, квартируя в домиках этой улицы, лудили
самовары, заливали резиновые галоши, чинили велосипеды и вообще добывали кусок хлеба грошовым трудом.
Самгин
был очень польщен тем, что Дуняша встретила его как любовника, которого давно и жадно ждала. Через час сидели пред
самоваром, и она, разливая чай, поспешно говорила...
В чистеньком номере
было тепло, уютно, благосклонно ворчал
самовар, вкусный запах чая и Дуняшиных духов приятно щекотал ноздри. Говоря, Дуняша грызла бисквиты, прихлебывала портвейн из тяжелой зеленой рюмки.
За магазином, в небольшой комнатке горели две лампы, наполняя ее розоватым сумраком; толстый ковер лежал на полу, стены тоже
были завешаны коврами, высоко на стене — портрет в черной раме, украшенный серебряными листьями; в углу помещался широкий, изогнутый полукругом диван, пред ним на столе кипел
самовар красной меди, мягко блестело стекло, фарфор. Казалось, что магазин, грубо сверкающий серебром и золотом, — далеко отсюда.
В
самоваре точно комары
пели.
Руку Самгина он стиснул так крепко, что Клим от боли даже топнул ногой. Марина увезла его к себе в магазин, — там, как всегда, кипел
самовар и, как всегда,
было уютно, точно в постели, перед крепким, но легким сном.
Это
было дома у Марины, в ее маленькой, уютной комнатке. Дверь на террасу — открыта, теплый ветер тихонько перебирал листья деревьев в саду; мелкие белые облака паслись в небе, поглаживая луну, никель
самовара на столе казался голубым, серые бабочки трепетали и гибли над огнем, шелестели на розовом абажуре лампы. Марина — в широчайшем белом капоте, — в широких его рукавах сверкают голые, сильные руки. Когда он пришел — она извинилась...
Захарий, улыбаясь радостно и виновато, внес большой
самовар, потоптался около стола и исчез.
Выпив большую рюмку портвейна, облизнув губы, она сказала...
Явилась крупная чернобровая женщина, в белой полупрозрачной блузке, с грудями, как два маленькие арбуза, и чрезмерно ласковой улыбкой на подкрашенном лице, — особенно подчеркнуты
были на нем ядовито красные губы. В руках, обнаженных по локоть, она несла на подносе чайную посуду, бутылки, вазы, за нею следовал курчавый усатенький человечек, толстогубый, точно негр; казалось, что его смуглое лицо
было очень темным, но выцвело. Он внес небольшой серебряный
самовар. Бердников командовал по-французски...
— Вот все чай
пью, — говорила она, спрятав ‹лицо› за
самоваром. — Пусть кипит вода, а не кровь. Я, знаешь, трусиха, заболев — боюсь, что умру. Какое противное, не русское слово — умру.
— Никто не обязан
быть глупым. Налаживай
самовар и добудь две бутылки белого вина «Грав», — знаешь?
На столе кипел
самовар, но никто не являлся налить чаю, и в доме
было тихо, точно все спали.
— Пожалуйте чайку
выпить, — предложил он звучным голосом, садясь к столу, против
самовара.