Неточные совпадения
Споры с Марьей Романовной кончились тем, что однажды утром она ушла со двора вслед за возом своих вещей, ушла, не простясь ни с кем, шагая величественно, как всегда, держа в одной
руке саквояж с инструментами, а другой прижимая к плоской
груди черного, зеленоглазого кота.
Похолодев от испуга, Клим стоял на лестнице, у него щекотало в горле, слезы выкатывались из глаз, ему захотелось убежать в сад, на двор, спрятаться; он подошел к двери крыльца, — ветер кропил дверь осенним дождем. Он постучал в дверь кулаком, поцарапал ее ногтем, ощущая, что в
груди что-то сломилось, исчезло, опустошив его. Когда, пересилив себя, он вошел в столовую, там уже танцевали кадриль, он отказался танцевать, подставил к роялю стул и стал играть кадриль в четыре
руки с Таней.
— Вот уж почти два года ни о чем не могу думать, только о девицах. К проституткам идти не могу, до этой степени еще не дошел. Тянет к онанизму, хоть
руки отрубить. Есть, брат, в этом влечении что-то обидное до слез, до отвращения к себе. С девицами чувствую себя идиотом. Она мне о книжках, о разных поэзиях, а я думаю о том, какие у нее
груди и что вот поцеловать бы ее да и умереть.
Размахивая тонкими
руками, прижимая их ко впалой
груди, он держал голову так странно, точно его, когда-то, сильно ударили в подбородок, с той поры он, невольно взмахнув головой, уже не может опустить ее и навсегда принужден смотреть вверх.
При свете стенной лампы, скудно освещавшей голову девушки, Клим видел, что подбородок ее дрожит,
руки судорожно кутают
грудь платком и, наклоняясь вперед, она готова упасть.
Клим вышел в столовую, там, у стола, глядя на огонь свечи, сидела Лидия, скрестив
руки на
груди, вытянув ноги.
Угловатые движенья девушки заставляли рукава халата развеваться, точно крылья, в ее блуждающих
руках Клим нашел что-то напомнившее слепые
руки Томилина, а говорила Нехаева капризным тоном Лидии, когда та была подростком тринадцати — четырнадцати лет. Климу казалось, что девушка чем-то смущена и держится, как человек, захваченный врасплох. Она забыла переодеться, халат сползал с плеч ее, обнажая кости ключиц и кожу
груди, окрашенную огнем лампы в неестественный цвет.
Она скрестила
руки на
груди и, положив ладони на острые плечи свои, продолжала с негодованием...
Клим услышал нечто полупонятное, как бы некий вызов или намек. Он вопросительно взглянул на девушку, но она смотрела в книгу. Правая
рука ее блуждала в воздухе, этой
рукой, синеватой в сумраке и как бы бестелесной, Нехаева касалась лица своего,
груди, плеча, точно она незаконченно крестилась или хотела убедиться в том, что существует.
Он вдруг остановился среди комнаты, скрестив
руки на
груди, сосредоточенно прислушиваясь, как в нем зреет утешительная догадка: все, что говорит Нехаева, могло бы служить для него хорошим оружием самозащиты. Все это очень твердо противостоит «кутузовщине». Социальные вопросы ничтожны рядом с трагедией индивидуального бытия.
Было около полуночи, когда Клим пришел домой. У двери в комнату брата стояли его ботинки, а сам Дмитрий, должно быть, уже спал; он не откликнулся на стук в дверь, хотя в комнате его горел огонь, скважина замка пропускала в сумрак коридора желтенькую ленту света. Климу хотелось есть. Он осторожно заглянул в столовую, там шагали Марина и Кутузов, плечо в плечо друг с другом; Марина ходила, скрестив
руки на
груди, опустя голову, Кутузов, размахивая папиросой у своего лица, говорил вполголоса...
Клим приподнял голову ее, положил себе на
грудь и крепко прижал
рукою. Ему не хотелось видеть ее глаза, было неловко, стесняло сознание вины пред этим странно горячим телом. Она лежала на боку, маленькие, жидкие
груди ее некрасиво свешивались обе в одну сторону.
Говорила она — не глядя на Клима, тихо и как бы проверяя свои мысли. Выпрямилась, закинув
руки за голову; острые
груди ее высоко подняли легкую ткань блузы. Клим выжидающе молчал.
Лидия тихонько посмеялась и объяснила, скрестив
руки на
груди, пожимая плечами...
Кажется, все заметили, что он возвратился в настроении еще более неистовом, — именно этим Самгин объяснил себе невежливое, выжидающее молчание в ответ Лютову. Туробоев прислонился спиною к точеной колонке террасы; скрестив
руки на
груди, нахмуря вышитые брови, он внимательно ловил бегающий взгляд Лютова, как будто ожидая нападения.
Через несколько минут, проводив Спиваков и возвратясь в сад, Клим увидал мать все там же, под вишней, она сидела, опустив голову на
грудь, закинув
руки на спинку скамьи.
Лидия сидела на подоконнике открытого окна спиною в комнату, лицом на террасу; она была, как в раме, в белых косяках окна. Цыганские волосы ее распущены, осыпают щеки, плечи и
руки, сложенные на
груди. Из-под ярко-пестрой юбки видны ее голые ноги, очень смуглые. Покусывая губы, она говорила...
Соскочив с подоконника, она разорвала кольцо его
рук, толкнула коленями в
грудь так сильно, что он едва не опрокинулся.
Черными
руками он закатал рукава по локти и, перекрестясь на церковь, поклонился колоколам не сгибаясь, а точно падая
грудью на землю, закинув длинные
руки свои назад, вытянув их для равновесия.
Спивак взглянула на него удивленно и, этим смутив его еще более, пригласила в комнаты. Там возилась рябая девица с наглыми глазами; среди комнаты, задумавшись, стоял Спивак с молотком в
руках, без пиджака, на
груди его, как два ордена, блестели пряжки подтяжек.
Лидия села в кресло, закинув ногу на ногу, сложив
руки на
груди, и как-то неловко тотчас же начала рассказывать о поездке по Волге, Кавказу, по морю из Батума в Крым. Говорила она, как будто торопясь дать отчет о своих впечатлениях или вспоминая прочитанное ею неинтересное описание пароходов, городов, дорог. И лишь изредка вставляла несколько слов, которые Клим принимал как ее слова.
За окном шелестел дождь, гладя стекла. Вспыхнул газовый фонарь, бескровный огонь его осветил мелкий, серый бисер дождевых капель, Лидия замолчала, скрестив
руки на
груди, рассеянно глядя в окно. Клим спросил: что такое дядя Хрисанф?
Затем вогнали во двор человека с альбомом в
руках, он топал ногою, тыкал карандашом в
грудь солдата и возмущенно кричал...
В кухне на полу, пред большим тазом, сидел голый Диомидов, прижав левую
руку ко
груди, поддерживая ее правой. С мокрых волос его текла вода, и казалось, что он тает, разлагается. Его очень белая кожа была выпачкана калом, покрыта синяками, изорвана ссадинами. Неверным жестом правой
руки он зачерпнул горсть воды, плеснул ее на лицо себе, на опухший глаз; вода потекла по
груди, не смывая с нее темных пятен.
— О, приехал? — сказала она, протянув
руку. Вся в белом, странно маленькая, она улыбалась. Самгин почувствовал, что
рука ее неестественно горяча и дрожит, темные глаза смотрят ласково. Ворот блузы расстегнут и глубоко обнажает смуглую
грудь.
Народ подпрыгивал, размахивая
руками, швырял в воздух фуражки, шапки. Кричал он так, что было совершенно не слышно, как пара бойких лошадей губернатора Баранова бьет копытами по булыжнику. Губернатор торчал в экипаже, поставив колено на сиденье его, глядя назад, размахивая фуражкой, был он стального цвета, отчаянный и героический, золотые бляшки орденов блестели на его выпуклой
груди.
Регент был по плечо Инокову, но значительно шире и плотнее, Клим ждал, что он схватит Инокова и швырнет за перила, но регент, качаясь на ногах, одной
рукой придерживал панаму, а другой толкая Инокова в
грудь, кричал звонким голосом...
Самгин боком, тихонько отодвигался в сторону от людей, он встряхивал головою, не отрывая глаз от всего, что мелькало в ожившем поле; видел, как Иноков несет человека, перекинув его через плечо свое, человек изогнулся, точно тряпичная кукла, мягкие
руки его шарят по
груди Инокова, как бы расстегивая пуговицы парусиновой блузы.
Выгнув
грудь, закинув
руки назад, офицер встряхнул плечами, старый жандарм бережно снял с него пальто, подал портфель, тогда офицер, поправив очки, тоже спросил тоном старого знакомого...
Ротмистр Попов всем телом качнулся вперед так, что толкнул
грудью стол и звякнуло стекло лампы, он положил
руки на стол и заговорил, понизив голос, причмокивая, шевеля бровями...
Маракуев смеялся, Варвара тоже усмехалась небрежненькой и скучной усмешкой, а Самгин вдруг почувствовал, что ему жалко Диомидова, который, вскочив со стула, толкая его ногою прочь от себя, прижав
руки ко
груди, захлебывался словами...
Стратонов встал, плотно, насколько мог, сдвинул кривые ноги, закинул
руки за спину, выгнул
грудь, — все это сделало его фигуру еще более внушительной.
Выпив, она удивительным движением
рук и головы перебросила обильные волосы свои на
грудь и, отобрав половину их, стала заплетать косу.
«Сейчас все это и произойдет», — подумал он не совсем уверенно, а как бы спрашивая себя. Анфимьевна отворила дверь. Варвара внесла поднос, шла она закусив губу, глядя на синий огонь спиртовки под кофейником. Когда она подавала чашку, Клим заметил, что
рука ее дрожит, а
грудь дышит неровно.
— Что уж, руку-то, — вздохнула Анфимьевна и, обняв его пудовыми
руками, притиснула ко
грудям своим, пробормотав...
Болезненно охнув, Варвара приподнялась, схватила его
руку и, прижав ее ко
груди своей, сказала...
Елизавета Львовна стояла, скрестив
руки на
груди. Ее застывший взгляд остановился на лице мужа, как бы вспоминая что-то; Клим подумал, что лицо ее не печально, а только озабоченно и что хотя отец умирал тоже страшно, но как-то более естественно, более понятно.
Прейс молча и утвердительно кивал головою, а Змиев говорил, прижимая
руки к
груди...
Варвара, стоя бок о бок с ним, вздрагивала, нерешительно шевелила правой
рукой, прижатой ко
груди, ее застывшее лицо Самгин находил деланно благочестивым и молчал, желая услышать жалобу на холод и на людей, толкавших Варвару.
— Да что ты? — повторила она тише и плаксиво, тогда как ноги ее все подгибались и одною
рукой она стягивала ворот капота, а другой держалась за
грудь.
Варвара смотрела на него изумленно, даже как бы очарованно, она откинулась на спинку стула, заложив
руки за шею,
грудь ее неприлично напряглась. Самгин уже не хотел остановить излияния агента полиции, находя в них некий иносказательный смысл.
Он вытянул шею к двери в зал, откуда глухо доносился хриплый голос и кашель. Самгин сообразил, что происходит нечто интересное, да уже и неловко было уйти. В зале рычал и кашлял Дьякон; сидя у стола, он сложил
руки свои на
груди ковшичками, точно умерший, бас его потерял звучность, хрипел, прерывался глухо бухающим кашлем; Дьякон тяжело плутал в словах, не договаривая, проглатывая, выкрикивая их натужно.
Митрофанов, должно быть, понял благодарность как желание Самгина кончить беседу, он встал, прижал
руку к левой стороне
груди.
Послушав еще минуту, Самгин положил свою
руку на ее левую
грудь, она, вздрогнув, замолчала. Тогда, обняв ее шею, он поцеловал в губы.
«Убивать надобно не министров, а предрассудки так называемых культурных, критически мыслящих людей», — говорил Кумов, прижимая
руки ко
груди, конфузливо улыбаясь. Рядом с этим вспомнилась фраза Татьяны Гогиной...
— Боже мой, — повторяла она с радостью и как будто с испугом. В
руках ее и на
груди, на пуговицах шубки — пакеты, освобождая
руку, она уронила один из них; Самгин наклонился; его толкнули, а он толкнул ее, оба рассмеялись, должно быть, весьма глупо.
Нестерпимо длинен был путь Варавки от новенького вокзала, выстроенного им, до кладбища. Отпевали в соборе, служили панихиды пред клубом, техническим училищем, пред домом Самгиных. У ворот дома стояла миловидная, рыжеватая девушка, держа за плечо голоногого, в сандалиях, человечка лет шести; девушка крестилась, а человечек, нахмуря черные брови, держал
руки в карманах штанишек. Спивак подошла к нему, наклонилась, что-то сказала, мальчик, вздернув плечи, вынул из карманов
руки, сложил их на
груди.
Кочегар остановился, но расстояние между ним и рабочими увеличивалось, он стоял в позе кулачного бойца, ожидающего противника, левую
руку прижимая ко
груди, правую, с шапкой, вытянув вперед. Но
рука упала, он покачнулся, шагнул вперед и тоже упал
грудью на снег, упал не сгибаясь, как доска, и тут, приподняв голову, ударяя шапкой по снегу, нечеловечески сильно заревел, посунулся вперед, вытянул ноги и зарыл лицо в снег.
Зарубленный рабочий лежал лицом в луже крови, точно пил ее,
руки его были спрятаны под
грудью, а ноги — как римская цифра V.
Ноги его подкосились, голова склонилась на
грудь, он повис на
руках товарищей и захрипел.