— Ну — ничего! Надоест жить худо — заживем хорошо! Пускай бунтуют,
пускай все страсти обнажаются! Знаешь, как старики говаривали? «Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься». В этом, друг мой, большая мудрость скрыта. И — такая человечность, что другой такой, пожалуй, и не найдешь… Значит — до вечера?
— «Любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному благу парализовала любовь к истине, уничтожила интерес к ней». «Что есть истина?» — спросил мистер Понтий Пилат. Дальше! «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться его мы должны
пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна, своими штыками, охраняет нас от ярости народной…»
Неточные совпадения
И быстреньким шепотом он поведал, что тетка его, ведьма, околдовала его, вогнав в живот ему червя чревака, для того чтобы он, Дронов,
всю жизнь мучился неутолимым голодом. Он рассказал также, что родился в год, когда отец его воевал с турками, попал в плен, принял турецкую веру и теперь живет богато; что ведьма тетка, узнав об этом, выгнала из дома мать и бабушку и что мать очень хотела уйти в Турцию, но бабушка не
пустила ее.
Глаза матери светились ярко, можно было подумать, что она немного подкрасила их или
пустила капельку атропина. В новом платье, красиво сшитом, с папиросой в зубах, она была похожа на актрису, отдыхающую после удачного спектакля. О Дмитрии она говорила между прочим, как-то
все забывая о нем, не договаривая.
— Весьма опасаюсь распущенного ума! — продолжал он, глядя в окно, хотя какую-то частицу его взгляда Клим щекотно почувствовал на своем лице. — Очень верно сказано: «Уме недозрелый, плод недолгой науки». Ведь умишко наш — неблаговоспитанный кутенок, ему — извините! —
все равно, где гадить — на кресле, на дорогом ковре и на престоле царском, в алтарь
пустите — он и там напачкает. Он, играючи, мебель грызет, сапог, брюки рвет, в цветочных клумбах ямки роет, губитель красоты по силе глупости своей.
— Среди своих друзей, — продолжала она неторопливыми словами, — он поставил меня так, что один из них, нефтяник, богач, предложил мне ехать с ним в Париж. Я тогда еще дурой ходила и не сразу обиделась на него, но потом жалуюсь Игорю. Пожал плечами. «Ну, что ж, — говорит. — Хам. Они тут
все хамье». И — утешил: «В Париж, говорит, ты со мной поедешь, когда я остаток земли продам». Я еще поплакала. А потом — глаза стало жалко. Нет, думаю, лучше уж
пускай другие плачут!
— Я — понимаю:
все ищут ключей к тайнам жизни, выдавая эти поиски за серьезное дело. Но — ключей не находят и
пускают в дело идеалистические фомки, отмычки и всякий другой воровской инструмент.
— Точно установлено: на
всех заставах — войска, мосты охраняются, в город
пускать не будут… Я спешу, господа, мне нужно доложить…
— Никуда я вас не
пущу, Кумов! Почему вы думаете, что он тоже пошел по Никитской? И ведь не
всех, кто шел по Никитской…
«И прав! — мысленно закричал он. —
Пускай вспыхнут страсти, пусть
все полетит к черту,
все эти домики, квартирки, начиненные заботниками о народе, начетчиками, критиками, аналитиками…»
Вход в переулок, куда вчера не
пустили Самгина, был загроможден телегой без колес, ящиками, матрацем, газетным киоском и полотнищем ворот. Перед этим сооружением на бочке из-под цемента сидел рыжебородый человек, с папиросой в зубах; между колен у него торчало ружье, и одет он был так, точно собрался на охоту. За баррикадой возились трое людей: один прикреплял проволокой к телеге толстую доску, двое таскали со двора кирпичи.
Все это вызвало у Самгина впечатление озорной обывательской забавы.
— А вот что мне с Егором делать? Пьет и пьет и готовить не хочет: «
Пускай, говорит,
все с голода подохнете, ежели царя…»
— Вчера был веселый, смешной, как всегда. Я пришла, а там скандалит полиция, не
пускают меня. Алины — нет, Макарова — тоже, а я не знаю языка. Растолкала
всех, пробилась в комнату, а он… лежит, и револьвер на полу. О, черт! Побежала за Иноковым, вдруг — ты. Ну, скорее!..
Он, видимо, опьянел, курил, смешно надувая щеки, морщился, двигал бровями,
пускал дым в лицо Самгина, и Самгин
все определенней чувствовал, что инженер стесняет его.
— Да пошли ты их к чертовой матери, — мрачно зарычал Денисов. —
Пускай на постоялый идут. Завтра, скажи, завтра поговорим! Вы, Клим Иванович, предоставьте нам
все это. Мы Ногайцеву скажем… напишем. Пустяковое дело. Вы — не беспокойтесь. Мужика мы насквозь знаем!
Неточные совпадения
И тут настала каторга // Корёжскому крестьянину — // До нитки разорил! // А драл… как сам Шалашников! // Да тот был прост; накинется // Со
всей воинской силою, // Подумаешь: убьет! // А деньги сунь, отвалится, // Ни дать ни взять раздувшийся // В собачьем ухе клещ. // У немца — хватка мертвая: // Пока не
пустит по миру, // Не отойдя сосет!
А птичка им в ответ: // «
Все скатерть самобраная // Чинить, стирать, просушивать // Вам будет… Ну,
пусти!..»
Пастух уж со скотиною // Угнался; за малиною // Ушли подружки в бор, // В полях трудятся пахари, // В лесу стучит топор!» // Управится с горшочками, //
Все вымоет,
все выскребет, // Посадит хлебы в печь — // Идет родная матушка, // Не будит —
пуще кутает: // «Спи, милая, касатушка, // Спи, силу запасай!
Как ни просила вотчина, // От должности уволился, // В аренду снял ту мельницу // И стал он
пуще прежнего //
Всему народу люб: // Брал за помол по совести.
— Скажи! — // «Идите по лесу, // Против столба тридцатого // Прямехонько версту: // Придете на поляночку, // Стоят на той поляночке // Две старые сосны, // Под этими под соснами // Закопана коробочка. // Добудьте вы ее, — // Коробка та волшебная: // В ней скатерть самобраная, // Когда ни пожелаете, // Накормит, напоит! // Тихонько только молвите: // «Эй! скатерть самобраная! // Попотчуй мужиков!» // По вашему хотению, // По моему велению, //
Все явится тотчас. // Теперь —
пустите птенчика!»