Неточные совпадения
У него длинное лицо
в двойной бороде от ушей до
плеч, а подбородок голый, бритый, так же, как верхняя губа.
В эти минуты она прицеливалась к детям, нахмурив густые брови, плотно сжав лиловые губы, скрестив руки и вцепившись пальцами
в костлявые
плечи свои.
Дронов пренебрежительно заглянул
в глаза его, плюнул через левое
плечо свое, но спорить не стал.
Клим не помнил, как он добежал до квартиры Сомовых, увлекаемый Любой.
В полутемной спальне, — окна ее были закрыты ставнями, — на растрепанной, развороченной постели судорожно извивалась Софья Николаевна, ноги и руки ее были связаны полотенцами, она лежала вверх лицом, дергая
плечами, сгибая колени, била головой о подушку и рычала...
Клим прятался
в углу между дверью и шкафом, Варя Сомова, стоя сзади, положив подбородок на
плечо его, шептала...
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным столом, отец и мать будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей на
плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая
в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали
в зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами. На скрещении улиц стоял каменный полицейский, провожая седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил с угла на угол.
Она говорила быстро, ласково, зачем-то шаркала ногами и скрипела створкой двери, открывая и закрывая ее; затем, взяв Клима за
плечо, с излишней силой втолкнула его
в столовую, зажгла свечу. Клим оглянулся,
в столовой никого не было,
в дверях соседней комнаты плотно сгустилась тьма.
Однажды ему удалось подсмотреть, как Борис, стоя
в углу, за сараем, безмолвно плакал, закрыв лицо руками, плакал так, что его шатало из стороны
в сторону, а
плечи его дрожали, точно у слезоточивой Вари Сомовой, которая жила безмолвно и как тень своей бойкой сестры. Клим хотел подойти к Варавке, но не решился, да и приятно было видеть, что Борис плачет, полезно узнать, что роль обиженного не так уж завидна, как это казалось.
Она стояла, прислонясь спиною к тонкому стволу березы, и толкала его
плечом, с полуголых ветвей медленно падали желтые листья, Лидия втаптывала их
в землю, смахивая пальцами непривычные слезы со щек, и было что-то брезгливое
в быстрых движениях ее загоревшей руки. Лицо ее тоже загорело до цвета бронзы, тоненькую, стройную фигурку красиво облегало синее платье, обшитое красной тесьмой,
в ней было что-то необычное, удивительное, как
в девочках цирка.
Тогда Клим улыбнулся еще раз, а Варавка
в два прыжка подскочил к нему, схватил за
плечи и, встряхнув, спросил негромко, сипло...
И, вывернувшись из-под рук Бориса, Клим ушел не оглядываясь, спрятав голову
в плечи.
Клим глубоко, облегченно вздохнул, все это страшное продолжалось мучительно долго. Но хотя он и отупел от страха, все-таки его удивило, что Лидия только сейчас подкатилась к нему, схватила его за
плечи, ударила коленом
в спину и пронзительно закричала...
Уши отца багровели, слушая Варавку, а отвечая ему, Самгин смотрел
в плечо его и притопывал ногой, как точильщик ножей, ножниц. Нередко он возвращался домой пьяный, проходил
в спальню матери, и там долго был слышен его завывающий голосок.
В утро последнего своего отъезда он вошел
в комнату Клима, тоже выпивши, сопровождаемый негромким напутствием матери...
Это так смутило его, что он забыл ласковые слова, которые хотел сказать ей, он даже сделал движение
в сторону от нее, но мать сама положила руку на
плечи его и привлекла к себе, говоря что-то об отце, Варавке, о мотивах разрыва с отцом.
Он был очень маленький, поэтому огромная голова его
в вихрах темных волос казалась чужой на узких
плечах, лицо, стиснутое волосами, едва намеченным, и вообще
в нем, во всей его фигуре, было что-то незаконченное.
Мать пожала
плечами, свела брови
в одну линию. Не дождавшись ее ответа, Самгин сказал Климу...
На костях его
плеч висел широкий пиджак железного цвета, расстегнутый на груди, он показывал сероватую рубаху грубого холста; на сморщенной шее, под острым кадыком, красный, шелковый платок свернулся
в жгут, платок был старенький и посекся на складках.
— Раз, два, три, — вполголоса учила Рита. — Не толкай коленками. Раз, два… — Горничная, склонив голову, озабоченно смотрела на свои ноги, а Рита, увидав через ее
плечо Клима
в двери, оттолкнула ее и, кланяясь ему, поправляя растрепавшиеся волосы обеими руками, сказала бойко и оглушительно...
Клим знал, что на эти вопросы он мог бы ответить только словами Томилина, знакомыми Макарову. Он молчал, думая, что, если б Макаров решился на связь с какой-либо девицей, подобной Рите, все его тревоги исчезли бы. А еще лучше, если б этот лохматый красавец отнял швейку у Дронова и перестал бы вертеться вокруг Лидии. Макаров никогда не спрашивал о ней, но Клим видел, что, рассказывая, он иногда, склонив голову на
плечо, смотрит
в угол потолка, прислушиваясь.
В субботу он поехал на дачу и, подъезжая к ней, еще издали увидел на террасе мать, сидевшую
в кресле, а у колонки террасы Лидию
в белом платье,
в малиновом шарфе на
плечах. Он невольно вздрогнул, подтянулся и, хотя лошадь бежала не торопясь, сказал извозчику...
На пороге одной из комнаток игрушечного дома он остановился с невольной улыбкой: у стены на диване лежал Макаров, прикрытый до груди одеялом, расстегнутый ворот рубахи обнажал его забинтованное
плечо; за маленьким, круглым столиком сидела Лидия; на столе стояло блюдо, полное яблок; косой луч солнца, проникая сквозь верхние стекла окон, освещал алые плоды, затылок Лидии и половину горбоносого лица Макарова.
В комнате было душисто и очень жарко, как показалось Климу. Больной и девушка ели яблоки.
Клим согнул шею, приподнял
плечи, посматривая направо и налево
в мокрые стекла магазинов, освещенных внутри так ярко, как будто
в них торговали солнечными лучами летних дней.
— Конечно. Такая бойкая цыганочка. Что… как она живет? Хочет быть актрисой? Это настоящее женское дело, — закончил он, усмехаясь
в лицо Клима, и посмотрел
в сторону Спивак; она, согнувшись над клавиатурой через
плечо мужа, спрашивала Марину...
Угловатые движенья девушки заставляли рукава халата развеваться, точно крылья,
в ее блуждающих руках Клим нашел что-то напомнившее слепые руки Томилина, а говорила Нехаева капризным тоном Лидии, когда та была подростком тринадцати — четырнадцати лет. Климу казалось, что девушка чем-то смущена и держится, как человек, захваченный врасплох. Она забыла переодеться, халат сползал с
плеч ее, обнажая кости ключиц и кожу груди, окрашенную огнем лампы
в неестественный цвет.
Клим услышал нечто полупонятное, как бы некий вызов или намек. Он вопросительно взглянул на девушку, но она смотрела
в книгу. Правая рука ее блуждала
в воздухе, этой рукой, синеватой
в сумраке и как бы бестелесной, Нехаева касалась лица своего, груди,
плеча, точно она незаконченно крестилась или хотела убедиться
в том, что существует.
Клим ощущал
в себе игру веселенького снисхождения ко всем, щекочущее желание похлопать по
плечу Кутузова, который с одинаковым упрямством доказывал необходимость изучения Маркса и гениальность Мусоргского; наваливаясь на немого, тихого Спивака, всегда сидевшего у рояля, он говорил...
Рядом с нею села Марина,
в пышном, сиреневого цвета платье, с буфами на
плечах, со множеством складок и оборок, которые расширяли ее мощное тело; против сердца ее, точно орден, приколоты маленькие часы с эмалью.
В сюртуке, поношенном и узком, он сидел, подняв сутуло
плечи, и это не шло к его широкой фигуре.
Дмитрий Самгин стукнул ложкой по краю стола и открыл рот, но ничего не сказал, только чмокнул губами, а Кутузов, ухмыляясь, начал что-то шептать
в ухо Спивак. Она была
в светло-голубом, без глупых пузырей на
плечах, и это гладкое, лишенное украшений платье, гладко причесанные каштановые волосы усиливали серьезность ее лица и неласковый блеск спокойных глаз. Клим заметил, что Туробоев криво усмехнулся, когда она утвердительно кивнула Кутузову.
Она легко поднялась с дивана и, покачиваясь, пошла
в комнату Марины, откуда доносились крики Нехаевой; Клим смотрел вслед ей, улыбаясь, и ему казалось, что
плечи, бедра ее хотят сбросить ткань, прикрывающую их. Она душилась очень крепкими духами, и Клим вдруг вспомнил, что ощутил их впервые недели две тому назад, когда Спивак, проходя мимо него и напевая романс «На холмах Грузии», произнесла волнующий стих...
Клим не мог представить его иначе, как у рояля, прикованным к нему, точно каторжник к тачке, которую он не может сдвинуть с места. Ковыряя пальцами двуцветные кости клавиатуры, он извлекал из черного сооружения негромкие ноты, необыкновенные аккорды и, склонив набок голову, глубоко спрятанную
в плечи, скосив глаза, присматривался к звукам. Говорил он мало и только на две темы: с таинственным видом и тихим восторгом о китайской гамме и жалобно, с огорчением о несовершенстве европейского уха.
Сложив щепотью тоненькие, острые пальцы, тыкала ими
в лоб,
плечи, грудь Клима и тряслась, едва стоя на ногах, быстро стирая ладонью слезы с лица.
Клим Самгин сошел с панели, обходя студентов, но тотчас был схвачен крепкой рукой за
плечо. Он быстро и гневно обернулся, и
в лицо его радостно крикнул Макаров...
Когда Иноков стоял,
в нем обнаруживалось нечто клинообразное:
плечи — широкие, а таз — узкий, ноги — тонкие.
Вот он идет куда-то широко шагая, глядя
в землю, спрятав руки, сжатые
в кулак, за спиною, как бы неся на
плечах невидимую тяжесть.
Сказал и отошел прочь.
В другой раз, так же неожиданно, он спросил, подойдя сзади, наклоняясь над ее
плечом...
Клим вспомнил все это, сидя
в городском саду над прудом, разглядывая искаженное отражение свое
в зеленоватой воде. Макая трость
в воду, он брызгал на белое пятно и, разбив его, следил, как снова возникает голова его,
плечи, блестят очки.
Рядом с массивным Варавкой он казался подростком, стоял опустив
плечи, пожимаясь,
в нем было даже что-то жалкое, подавленное.
Клим услышал
в ее вопросе досаду, обиделся и, подойдя к столу, зажег лампу. Вошел, жмурясь, растрепанный Макаров, искоса взглянул на Лютова и сказал, упираясь руками
в плечи Лютова, вдавливая его
в плетеное кресло...
Когда он, один, пил чай, явились Туробоев и Варавка, серые,
в пыльниках; Варавка был похож на бочку, а Туробоев и
в сером, широком мешке не потерял своей стройности, а сбросив с
плеч парусину, он показался Климу еще более выпрямленным и подчеркнуто сухим. Его холодные глаза углубились
в синеватые тени, и что-то очень печальное, злое подметил Клим
в их неподвижном взгляде.
Минуты две четверо
в комнате молчали, прислушиваясь к спору на террасе, пятый, Макаров, бесстыдно спал
в углу, на низенькой тахте. Лидия и Алина сидели рядом,
плечо к
плечу, Лидия наклонила голову, лица ее не было видно, подруга что-то шептала ей
в ухо. Варавка, прикрыв глаза, курил сигару.
— Странная… теория, — сказал Туробоев, пожимая
плечами, и сошел с террасы
в ночной сумрак, а отойдя шагов десять, сказал громко...
Деревяшка мужика углубилась
в песок, он стоял избочась, держался крепкой, корявой рукою за обломок сучка ветлы, дергал
плечом, вытаскивая деревяшку из песка, переставлял ее на другое место, она снова уходила
в сыпучую почву, и снова мужик изгибался набок.
Лютов, сердито взглянув на мужика, толкнул его
в плечо.
Лютов с размаха звучно хлопнул ладонью по его мокрому
плечу и вдруг захохотал визгливым, бабьим смехом. Засмеялся и Туробоев, тихонько и как-то сконфуженно, даже и Клим усмехнулся, — так забавен был детский испуг
в светлых, растерянно мигавших глазах бородатого мужика.
— Вам не нравится? — с сожалением спросил Клим, выходя
в сад, — красиво изогнув шею, она улыбнулась ему через
плечо.
Она судорожно терлась щекою о его
плечо и, задыхаясь
в сухом кашле или неудачном смехе, шептала...
Самгин сердился на Лютова за то, что он вовлек его
в какую-то неприятную и, кажется, опасную авантюру, и на себя сердился за то, что так легко уступил ему, но над злостью преобладало удивление и любопытство. Он молча слушал раздраженную воркотню Лютова и оглядывался через
плечо свое: дама с красным зонтиком исчезла.
Говорил он долго, и ему нравилось, что слова его звучат спокойно, твердо. Взглянув через
плечо на товарища, он увидал, что Макаров сидит заложив ногу на ногу,
в зубах его, по обыкновению, дымится папироса. Он разломал коробку из-под спичек, уложил обломки
в пепельницу, поджег их и, подкладывая
в маленький костер спички, внимательно наблюдает, как они вспыхивают.
Лидия сидела на подоконнике открытого окна спиною
в комнату, лицом на террасу; она была, как
в раме,
в белых косяках окна. Цыганские волосы ее распущены, осыпают щеки,
плечи и руки, сложенные на груди. Из-под ярко-пестрой юбки видны ее голые ноги, очень смуглые. Покусывая губы, она говорила...