Неточные совпадения
—
Ну, так как же, мужичок:
что всего лучше?
—
Ну,
что у вас там? — спрашивала она, тыкая кулаком в подушку. —
Что — мать? В театре? Варавка — с ними? Ага!
—
Что?
Ну, это выдумки. Перестань. Ладно. Я не старик.
—
Ну,
что у вас там, дома?
—
Ну, пусть не так! — равнодушно соглашался Дмитрий, и Климу казалось,
что, когда брат рассказывает даже именно так, как было, он все равно не верит в то,
что говорит. Он знал множество глупых и смешных анекдотов, но рассказывал не смеясь, а как бы даже конфузясь. Вообще в нем явилась непонятная Климу озабоченность, и людей на улицах он рассматривал таким испытующим взглядом, как будто считал необходимым понять каждого из шестидесяти тысяч жителей города.
—
Ну, да! Ты подумай: вот он влюбится в какую-нибудь девочку, и ему нужно будет рассказать все о себе, а — как же расскажешь,
что высекли?
— Лида?
Ну,
что за глупости! Лидуша?
— Разыгралась коза, — тихонько сказал Дронов, усмехаясь. —
Ну,
что же, пойду спать…
— Заветы отцов! Мой отец завещал мне: учись хорошенько, негодяй, а то выгоню, босяком будешь.
Ну вот, я — учусь. Только не думаю,
что здесь чему-то научишься.
—
Ну,
что, Иван, чувствуешь ли, как науки юношей пытают?
—
Ну,
что же, какие же у вас в гимназии кружки? — слышал Клим и, будучи плохо осведомленным, неуверенно, однако почтительно, как Ржиге, отвечал...
—
Ну,
что ж они делают?
Ну — колонии, а — потом?
—
Ну, а у вас как? Говорите громче и не быстро, я плохо слышу, хина оглушает, — предупредил он и, словно не надеясь,
что его поймут, поднял руки и потрепал пальцами мочки своих ушей; Клим подумал,
что эти опаленные солнцем темные уши должны трещать от прикосновения к ним.
— Как это ужасно! И — зачем?
Ну вот родилась я, родился ты — зачем?
Что ты думаешь об этом?
—
Ну и —
что хорошего? Издеваетесь над собою, молодые люди, а потом скучать будете.
—
Ну,
что твой стрелок? — спросил Варавка. Выслушав ответ Клима, он недоверчиво осмотрел его, налил полный фужер вина, благочестиво выпил половину, облизал свою мясную губу и заговорил, откинувшись на спинку стула, пристукивая пальцем по краю стола...
—
Ну,
что же, — за порядочность человека никогда нельзя ручаться. Мы выбираем друзей небрежнее,
чем ботинки. Заметь,
что человек без друзей — более человек.
—
Ну, из-за
чего ссорятся мужчины с женщинами? Из-за мужчин, из-за женщин, конечно. Он стал просить у меня свои деньги, а я пошутила, не отдала. Тогда он стащил книжку, и мне пришлось заявить об этом мировому судье. Тут Ванька отдал мне книжку; вот и все.
— Жила, как все девушки, вначале ничего не понимала, потом поняла,
что вашего брата надобно любить,
ну и полюбила одного, хотел он жениться на мне, да — раздумал.
—
Ну, а — как дядя Яков? Болен? Хм… Недавно на вечеринке один писатель, народник, замечательно рассказывал о нем. Такое, знаешь, житие. Именно — житие, а не жизнь. Ты, конечно, знаешь,
что он снова арестован в Саратове?
—
Ну да, ношу джерси, потому
что терпеть не могу проповедей Льва Толстого.
—
Ну, идемте смотреть город, — скорее приказала,
чем предложила она. Клим счел невежливым отказаться и часа три ходил с нею в тумане, по скользким панелям, смазанным какой-то особенно противной грязью, не похожей на жирную грязь провинции. Марина быстро и твердо, как солдат, отбивала шаг, в походке ее была та же неудержимость, как в словах, но простодушие ее несколько подкупало Клима.
—
Ну, а — Дмитрий? — спрашивала она. — Рабочий вопрос изучает? О, боже! Впрочем, я так и думала,
что он займется чем-нибудь в этом роде. Тимофей Степанович убежден,
что этот вопрос раздувается искусственно. Есть люди, которым кажется,
что это Германия, опасаясь роста нашей промышленности, ввозит к нам рабочий социализм.
Что говорит Дмитрий об отце? За эти восемь месяцев — нет, больше! — Иван Акимович не писал мне…
—
Ну,
что, юрист, как? Судя по лицу — науки не плохо питали тебя. Рассказывай!
— Я его мало знаю. И не люблю. Когда меня выгнали из гимназии, я думал,
что это по милости Дронова, он донес на меня. Даже спросил недавно: «Ты донес?» — «Нет», — говорит. — «
Ну, ладно. Не ты, так — не ты. Я спрашивал из любопытства».
— Смешно спросил?
Ну — ничего! Мне, разумеется, ее не нужно, а — любопытно мне: как она жить будет? С такой красотой — трудно. И, потом, я все думаю,
что у нас какая-нибудь Лола Монтес должна явиться при новом царе.
— Так.
Ну,
что ж? Оч-чень хорошо.
—
Ну, довольно, Владимир. Иди спать! — громко и сердито сказал Макаров. — Я уже говорил тебе,
что не понимаю этих… вывертов. Я знаю одно: женщина рождает мужчину для женщины.
— Ну-с? И —
что же-с? — задорно взвизгнул Лютов.
—
Ну,
чего тут не понимать?
—
Ну,
что же, скоро? — нетерпеливо спросил Лютов.
— Представьте себе, — слышал Клим голос, пьяный от возбуждения, — представьте,
что из сотни миллионов мозгов и сердец русских десять,
ну, пять! — будут работать со всей мощью энергии, в них заключенной?
—
Ну,
что ж, ты обещал им сделать все это?
—
Ну,
что, Миша? — спрашивал его старый писатель.
«Любопытно, — в какой среде живет этот полуумный? — думал Клим. — Если случится что-нибудь — самое худшее,
чего я могу ждать, — вышлют из Москвы.
Ну,
что ж? Пострадаю. Это — в моде».
—
Ну — здравствуйте! — обратился незначительный человек ко всем. Голос у него звучный, и было странно слышать,
что он звучит властно. Половина кисти левой руки его была отломлена, остались только три пальца: большой, указательный и средний. Пальцы эти слагались у него щепотью, никоновским крестом. Перелистывая правой рукой узенькие страницы крупно исписанной книги, левой он непрерывно чертил в воздухе затейливые узоры, в этих жестах было что-то судорожное и не сливавшееся с его спокойным голосом.
— Да ведь я говорю! Согласился Христос с Никитой: верно, говорит, ошибся я по простоте моей. Спасибо,
что ты поправил дело, хоть и разбойник. У вас, говорит, на земле все так запуталось,
что разобрать ничего невозможно, и, пожалуй, верно вы говорите. Сатане в руку,
что доброта да простота хуже воровства.
Ну, все-таки пожаловался, когда прощались с Никитой: плохо, говорит, живете, совсем забыли меня. А Никита и сказал...
—
Ну — как это понять, дьякон, как это понять,
что ты, коренной русский человек, существо необыкновеннейшей душевной пестроты, — скучаешь?
— Совсем как безумный. Да и все с ума сошли. Как будто конца света ждут. А город — точно разграблен, из окошек все вышвырнуто, висит. И все — безжалостные.
Ну,
что орут? Какой же это праздник? Это — безумство.
—
Ну,
что? — спросил он, не поднимая глаз.
— Ну-с,
что же будем делать? — резко спросил Макаров Лидию. — Горячей воды нужно, белья. Нужно было отвезти его в больницу, а не сюда…
—
Ну,
чему же вы можете помешать?
—
Ну, скажи,
что же изменилось в тебе?
— С неделю тому назад сижу я в городском саду с милой девицей, поздно уже, тихо, луна катится в небе, облака бегут, листья падают с деревьев в тень и свет на земле; девица, подруга детских дней моих, проститутка-одиночка, тоскует, жалуется, кается, вообще — роман, как следует ему быть. Я — утешаю ее: брось, говорю, перестань! Покаяния двери легко открываются, да —
что толку?.. Хотите выпить?
Ну, а я — выпью.
—
Ну,
что? — торжествуя спросил Иноков; расширенное радостной улыбкой лицо его осовело, глаза были влажны.
—
Ну, до
чего же просто бьют!
—
Ну, а
что же еще фиксировать? — спросил хроникер, сжав ладони, хрустнув пальцами, и пуговка носа его покраснела.
— Вот как? Нет, жена, должно быть, не с ним, там живет моя, Марина, она мне написала бы.
Ну, а
что пишет Дмитрий?
— Оторвана? — повторил Иноков, сел на стул и, сунув шляпу в колени себе, провел ладонью по лицу. —
Ну вот, я так и думал,
что тут случилась какая-то ерунда. Иначе, конечно, вы не стали бы читать. Стихи у вас?