Неточные совпадения
Круг городских знакомых Самгина значительно сузился, но все-таки вечерами у него, по привычке, собирались люди, еще
не изжившие настроение вчерашнего дня.
— Никогда
не встречал человека, который
так глупо боится смерти, как моя супруга.
— Каково? — победоносно осведомлялся Самгин у гостей и его смешное, круглое лицо ласково сияло. Гости, усмехаясь, хвалили Клима, но ему уже
не нравились
такие демонстрации ума его, он сам находил ответы свои глупенькими. Первый раз он дал их года два тому назад. Теперь он покорно и даже благосклонно подчинялся забаве, видя, что она приятна отцу, но уже чувствовал в ней что-то обидное, как будто он — игрушка: пожмут ее — пищит.
И, в свою очередь, интересно рассказывала, что еще пятилетним ребенком Клим трогательно ухаживал за хилым цветком, который случайно вырос в теневом углу сада, среди сорных трав; он поливал его,
не обращая внимания на цветы в клумбах, а когда цветок все-таки погиб, Клим долго и горько плакал.
Отец рассказывал лучше бабушки и всегда что-то
такое, чего мальчик
не замечал за собой,
не чувствовал в себе. Иногда Климу даже казалось, что отец сам выдумал слова и поступки, о которых говорит, выдумал для того, чтоб похвастаться сыном, как он хвастался изумительной точностью хода своих часов, своим умением играть в карты и многим другим.
Но никто
не мог переспорить отца, из его вкусных губ слова сыпались
так быстро и обильно, что Клим уже знал: сейчас дед отмахнется палкой, выпрямится, большой, как лошадь в цирке, вставшая на задние ноги, и пойдет к себе, а отец крикнет вслед ему...
И всегда нужно что-нибудь выдумывать, иначе никто из взрослых
не будет замечать тебя и будешь жить
так, как будто тебя нет или как будто ты
не Клим, а Дмитрий.
— Почему у тебя
такая насекомая фамилия? Ты —
не русский?
Когда она
так смотрела на отца, Климу казалось, что расстояние между ею и отцом увеличивается, хотя оба
не двигаются с мест.
Но этот народ он
не считал тем, настоящим, о котором
так много и заботливо говорят, сочиняют стихи, которого все любят, жалеют и единодушно желают ему счастья.
Клим хотел напомнить бабушке, что она рассказывала ему
не о
таком доме, но, взглянув на нее, спросил...
Он жил в мезонине Самгина уже второй год, ни в чем
не изменяясь,
так же, как
не изменился за это время самовар.
Варавка был самый интересный и понятный для Клима. Он
не скрывал, что ему гораздо больше нравится играть в преферанс, чем слушать чтение. Клим чувствовал, что и отец играет в карты охотнее, чем слушает чтение, но отец никогда
не сознавался в этом. Варавка умел говорить
так хорошо, что слова его ложились в память, как серебряные пятачки в копилку. Когда Клим спросил его: что
такое гипотеза? — он тотчас ответил...
Клим понимал, что Лидия
не видит в нем замечательного мальчика, в ее глазах он
не растет, а остается все
таким же, каким был два года тому назад, когда Варавки сняли квартиру.
— Про аиста и капусту выдумано, — говорила она. — Это потому говорят, что детей родить стыдятся, а все-таки родят их мамы,
так же как кошки, я это видела, и мне рассказывала Павля. Когда у меня вырастут груди, как у мамы и Павли, я тоже буду родить — мальчика и девочку,
таких, как я и ты. Родить — нужно, а то будут все одни и те же люди, а потом они умрут и уж никого
не будет. Тогда помрут и кошки и курицы, — кто же накормит их? Павля говорит, что бог запрещает родить только монашенкам и гимназисткам.
Клима очень удивляло, почему Борис
так внимательно ухаживает за Сомовыми, а
не за красивой Алиной Телепневой, подругой его сестры.
Варавка требовал с детей честное слово, что они
не станут щекотать его, и затем начинал бегать рысью вокруг стола, топая
так, что звенела посуда в буфете и жалобно звякали хрустальные подвески лампы.
Клим впервые видел, как яростно дерутся мальчики, наблюдал их искаженные злобой лица, оголенное стремление ударить друг друга как можно больнее, слышал их визги, хрип, — все это
так поразило его, что несколько дней после драки он боязливо сторонился от них, а себя,
не умевшего драться, почувствовал еще раз мальчиком особенным.
— Что ты
так пыжишься? — спросил его Дмитрий. Клим презрительно усмехнулся и
не ответил, он
не любил брата и считал его дурачком.
Тут пришел Варавка, за ним явился Настоящий Старик, начали спорить, и Клим еще раз услышал
не мало
такого, что укрепило его в праве и необходимости выдумывать себя, а вместе с этим вызвало в нем интерес к Дронову, — интерес, похожий на ревность. На другой же день он спросил Ивана...
Видел, что бойкий мальчик
не любит всех взрослых вообще,
не любит их с
таким же удовольствием, как
не любил учителя.
Клим нередко ощущал, что он тупеет от странных выходок Дронова, от его явной грубой лжи. Иногда ему казалось, что Дронов лжет только для того, чтоб издеваться над ним. Сверстников своих Дронов
не любил едва ли
не больше, чем взрослых, особенно после того, как дети отказались играть с ним. В играх он обнаруживал много хитроумных выдумок, но был труслив и груб с девочками, с Лидией — больше других. Презрительно называл ее цыганкой, щипал, старался свалить с ног
так, чтоб ей было стыдно.
— А недавно, перед тем, как взойти луне, по небу летала большущая черная птица, подлетит ко звезде и склюнет ее, подлетит к другой и ее склюет. Я
не спал, на подоконнике сидел, потом страшно стало, лег на постелю, окутался с головой, и
так, знаешь, было жалко звезд, вот, думаю, завтра уж небо-то пустое будет…
Дронов
не возразил ему. Клим понимал, что Дронов выдумывает, но он
так убедительно спокойно рассказывал о своих видениях, что Клим чувствовал желание принять ложь как правду. В конце концов Клим
не мог понять, как именно относится он к этому мальчику, который все сильнее и привлекал и отталкивал его.
И самому себе он
не мог бы ответить
так уверенно, как отвечал ей.
Отец тоже незаметно, но значительно изменился, стал еще более суетлив, щиплет темненькие усы свои, чего раньше
не делал; голубиные глаза его ослепленно мигают и смотрят
так задумчиво, как будто отец забыл что-то и
не может вспомнить.
Как раньше, он смотрел на всех теми же смешными глазами человека, которого только что разбудили, но теперь он смотрел обиженно, угрюмо и
так шевелил губами, точно хотел закричать, но
не решался.
Клим думал, но
не о том, что
такое деепричастие и куда течет река Аму-Дарья, а о том, почему, за что
не любят этого человека. Почему умный Варавка говорит о нем всегда насмешливо и обидно? Отец, дедушка Аким, все знакомые, кроме Тани, обходили Томилина, как трубочиста. Только одна Таня изредка спрашивала...
Ему казалось, что бабушка
так хорошо привыкла жить с книжкой в руках, с пренебрежительной улыбкой на толстом, важном лице, с неизменной любовью к бульону из курицы, что этой жизнью она может жить бесконечно долго, никому
не мешая.
Но иногда рыжий пугал его: забывая о присутствии ученика, он говорил
так много, долго и непонятно, что Климу нужно было кашлянуть, ударить каблуком в пол, уронить книгу и этим напомнить учителю о себе. Однако и шум
не всегда будил Томилина, он продолжал говорить, лицо его каменело, глаза напряженно выкатывались, и Клим ждал, что вот сейчас Томилин закричит, как жена доктора...
Клима он перестал замечать,
так же, как раньше Клим
не замечал его, а на мать смотрел обиженно, как будто наказанный ею без вины.
Он видел себя умнее всех в классе, он уже прочитал
не мало
таких книг, о которых его сверстники
не имели понятия, он чувствовал, что даже мальчики старше его более дети, чем он.
Почти в каждом учителе Клим открывал несимпатичное и враждебное ему, все эти неряшливые люди в потертых мундирах смотрели на него
так, как будто он был виноват в чем-то пред ними. И хотя он скоро убедился, что учителя относятся
так странно
не только к нему, а почти ко всем мальчикам, все-таки их гримасы напоминали ему брезгливую мину матери, с которой она смотрела в кухне на раков, когда пьяный продавец опрокинул корзину и раки, грязненькие, суховато шурша, расползлись по полу.
—
Так ведь
не ты выдал? У тебя и времени
не было для этого. Инокова-то сейчас же из класса позвали.
— Скажу, что ученики были бы весьма лучше, если б
не имели они живых родителей. Говорю
так затем, что сироты — покорны, — изрекал он, подняв указательный палец на уровень синеватого носа. О Климе он сказал, положив сухую руку на голову его и обращаясь к Вере Петровне...
— Молодец! Но все-таки ты
не очень смущайся тем, что науки вязнут в зубах у тебя, — все талантливые люди учились плохо.
Вслушиваясь в беседы взрослых о мужьях, женах, о семейной жизни, Клим подмечал в тоне этих бесед что-то неясное, иногда виноватое, часто — насмешливое, как будто говорилось о печальных ошибках, о том, чего
не следовало делать. И, глядя на мать, он спрашивал себя: будет ли и она говорить
так же?
Но с этого дня он заболел острой враждой к Борису, а тот, быстро уловив это чувство, стал настойчиво разжигать его, высмеивая почти каждый шаг, каждое слово Клима. Прогулка на пароходе, очевидно,
не успокоила Бориса, он остался
таким же нервным, каким приехал из Москвы,
так же подозрительно и сердито сверкали его темные глаза, а иногда вдруг им овладевала странная растерянность, усталость, он прекращал игру и уходил куда-то.
— Бориса исключили из военной школы за то, что он отказался выдать товарищей, сделавших какую-то шалость. Нет,
не за то, — торопливо поправила она, оглядываясь. — За это его посадили в карцер, а один учитель все-таки сказал, что Боря ябедник и донес; тогда, когда его выпустили из карцера, мальчики ночью высекли его, а он, на уроке, воткнул учителю циркуль в живот, и его исключили.
Черные глаза ее необыкновенно обильно вспотели слезами, и эти слезы показались Климу тоже черными. Он смутился, — Лидия
так редко плакала, а теперь, в слезах, она стала похожа на других девочек и, потеряв свою несравненность, вызвала у Клима чувство, близкое жалости. Ее рассказ о брате
не тронул и
не удивил его, он всегда ожидал от Бориса необыкновенных поступков. Сняв очки, играя ими, он исподлобья смотрел на Лидию,
не находя слов утешения для нее. А утешить хотелось, — Туробоев уже уехал в школу.
Эта сцена, испугав, внушила ему более осторожное отношение к Варавке, но все-таки он
не мог отказывать себе изредка посмотреть в глаза Бориса взглядом человека, знающего его постыдную тайну. Он хорошо видел, что его усмешливые взгляды волнуют мальчика, и это было приятно видеть, хотя Борис все
так же дерзко насмешничал, следил за ним все более подозрительно и кружился около него ястребом. И опасная эта игра быстро довела Клима до того, что он забыл осторожность.
Был момент, когда Клим подумал — как хорошо было бы увидеть Бориса с
таким искаженным, испуганным лицом,
таким беспомощным и несчастным
не здесь, а дома. И чтобы все видели его, каков он в эту минуту.
Приплюснутый череп, должно быть, мешал Дронову расти вверх, он рос в ширину. Оставаясь низеньким человечком, он становился широкоплечим, его кости неуклюже торчали вправо, влево, кривизна ног стала заметней, он двигал локтями
так, точно всегда протискивался сквозь тесную толпу. Клим Самгин находил, что горб
не только
не испортил бы странную фигуру Дронова, но даже придал бы ей законченность.
А в отношении Макарова к Дронову Клим наблюдал острое любопытство, соединенное с обидной небрежностью более опытного и зрячего к полуслепому;
такого отношения к себе Клим
не допустил бы.
— Дронов где-то вычитал, что тут действует «дух породы», что «
так хочет Венера». Черт их возьми, породу и Венеру, какое мне дело до них? Я
не желаю чувствовать себя кобелем, у меня от этого тоска и мысли о самоубийстве, вот в чем дело!
— Люба Сомова, курносая дурочка, я ее
не люблю, то есть она мне
не нравится, а все-таки я себя чувствую зависимым от нее. Ты знаешь, девицы весьма благосклонны ко мне, но…
— Зачем
так рано это начинается? Тут, брат, есть какое-то издевательство… — тихо и раздумчиво сказал Макаров. Клим откликнулся
не сразу...
Но почти всегда, вслед за этим, Клим недоуменно, с досадой, близкой злому унынию, вспоминал о Лидии, которая
не умеет или
не хочет видеть его
таким, как видят другие. Она днями и неделями как будто даже и совсем
не видела его, точно он для нее бесплотен, бесцветен,
не существует. Вырастая, она становилась все более странной и трудной девочкой. Варавка, улыбаясь в лисью бороду большой, красной улыбкой, говорил...
Не дослушав его речь, Варавка захохотал, раскачивая свое огромное тело, скрипя стулом, Вера Петровна снисходительно улыбалась, Клим смотрел на Игоря с неприятным удивлением, а Игорь стоял неподвижно, но казалось, что он все вытягивается, растет. Подождав, когда Варавка прохохотался, он все
так же звонко сказал...
— Его побили, да? — спросила девочка,
не шевелясь,
не принимая протянутой руки Дронова. Слова ее звучали разбито,
так говорят девочки после того, как наплачутся.