Неточные совпадения
—
Не понимаю, — сказала Лидия, подняв брови, а Клим, рассердясь на себя за
слова, на которые никто
не обратил внимания, сердито пробормотал...
Она
не плохо, певуче, но как-то чрезмерно сладостно читала стихи Фета, Фофанова, мечтательно пела цыганские романсы, но романсы у нее звучали обездушенно,
слова стихов безжизненно, нечетко, смятые ее бархатным голосом. Клим был уверен, что она
не понимает значения
слов, медленно выпеваемых ею.
Он сейчас же
понял, что сказал это
не так, как следовало,
не теми
словами. Маргарита, надевая новые ботинки, сидела согнувшись, спиною к нему. Она ответила
не сразу и спокойно...
Она снова замолчала, сказав, видимо,
не то, что хотелось, а Клим, растерянно ловя отдельные фразы, старался
понять: чем возмущают его
слова матери?
И тотчас же ему вспомнились глаза Лидии, затем — немой взгляд Спивак. Он смутно
понимал, что учится любить у настоящей любви, и
понимал, что это важно для него. Незаметно для себя он в этот вечер почувствовал, что девушка полезна для него: наедине с нею он испытывает смену разнообразных, незнакомых ему ощущений и становится интересней сам себе. Он
не притворяется пред нею,
не украшает себя чужими
словами, а Нехаева говорит ему...
— Путаю? — спросил он сквозь смех. — Это только на
словах путаю, а в душе все ясно. Ты
пойми: она удержала меня где-то на краю… Но, разумеется,
не то важно, что удержала, а то, что она — есть!
Раньше чем Самгин успел сказать, что
не понимает ее
слов, Лидия спросила, заглянув под его очки...
Напевая, Алина ушла, а Клим встал и открыл дверь на террасу, волна свежести и солнечного света хлынула в комнату. Мягкий, но иронический тон Туробоева воскресил в нем
не однажды испытанное чувство острой неприязни к этому человеку с эспаньолкой, каких никто
не носит. Самгин
понимал, что
не в силах спорить с ним, но хотел оставить последнее
слово за собою. Глядя в окно, он сказал...
—
Не понимаю, что связывает тебя с этим пьяницей. Это пустой человек, в котором скользят противоречивые, чужие
слова и мысли. Он такой же выродок, как Туробоев.
Клим
не ответил. Он слушал,
не думая о том, что говорит девушка, и подчинялся грустному чувству. Ее
слова «мы все несчастны» мягко толкнули его, заставив вспомнить, что он тоже несчастен — одинок и никто
не хочет
понять его.
И, подтверждая свою любовь к истории, он неплохо рассказывал, как талантливейший Андреев-Бурлак пропил перед спектаклем костюм, в котором он должен был играть Иудушку Головлева, как пил Шуйский, как Ринна Сыроварова в пьяном виде
не могла
понять, который из трех мужчин ее муж. Половину этого рассказа, как и большинство других, он сообщал шепотом, захлебываясь
словами и дрыгая левой ногой. Дрожь этой ноги он ценил довольно высоко...
Он говорил еще что-то, но, хотя в комнате и на улице было тихо, Клим
не понимал его
слов, провожая телегу и глядя, как ее медленное движение заставляет встречных людей врастать в панели, обнажать головы. Серые тени испуга являлись на лицах, делая их почти однообразными.
Эти странные
слова Клим
не понял, но вспомнил их, когда Федосова начала сказывать о ссоре рязанского мужика Ильи Муромца с киевским князем Владимиром.
Самгин
понимал, что Козлов рассуждает наивно, но слушал почтительно и молча,
не чувствуя желания возражать, наслаждаясь песней,
слова которой хотя и глупы, но мелодия хороша.
Самгин простился со стариком и ушел, убежденный, что хорошо, до конца,
понял его. На этот раз он вынес из уютной норы историка нечто беспокойное. Он чувствовал себя человеком, который
не может вспомнить необходимое ему
слово или впечатление, сродное только что пережитому. Шагая по уснувшей улице, под небом, закрытым одноцветно серой массой облаков, он смотрел в небо и щелкал пальцами, напряженно соображая: что беспокоит его?
«Ты был зеркалом, в котором я видела мои
слова и мысли. Тем, что ты иногда
не мешал мне спрашивать, ты очень помог мне
понять, что спрашивать бесполезно».
Он уже
понимал, что говорит
не те
слова, какие надо бы сказать. Варвара схватила его руку, прижалась к ней горячей щекой.
— Я
понимаю: ты — умный, тебя раздражает, что я
не умею рассказывать. Но —
не могу я! Нет же таких
слов! Мне теперь кажется, что я видела этот сон
не один раз, а — часто. Еще до рождения видела, — сказала она, уже улыбаясь. — Даже — до потопа!
— Ты, Клим, глупеешь, честное
слово! Ты говоришь так путано, что я ничего
не понимаю.
Он совершенно определенно
понимал, что
не следует формулировать это чувство,
не нужно одевать его в точные
слова, а, наоборот, надо чем-то погасить его, забыть о нем.
Самгин тоже опрокинулся на стол, до боли крепко опираясь грудью о край его. Первый раз за всю жизнь он говорил совершенно искренно с человеком и с самим собою. Каким-то кусочком мозга он
понимал, что отказывается от какой-то части себя, но это облегчало, подавляя темное, пугавшее его чувство. Он говорил чужими, книжными
словами, и самолюбие его
не смущалось этим...
— Конечно, смешно, — согласился постоялец, — но, ей-богу, под смешным
словом мысли у меня серьезные. Как я прошел и прохожу широкий слой жизни, так я вполне вижу, что людей,
не умеющих управлять жизнью, никому
не жаль и все
понимают, что хотя он и министр, но — бесполезность! И только любопытство, все равно как будто убит неизвестный, взглянут на труп, поболтают малость о причине уничтожения и отправляются кому куда нужно: на службу, в трактиры, а кто — по чужим квартирам, по воровским делам.
— Рассуждая революционно, мы, конечно,
не боимся действовать противузаконно, как боятся этого некоторые иные. Но — мы против «вспышкопускательства», — по
слову одного товарища, — и против дуэлей с министрами. Герои на час приятны в романах, а жизнь требует мужественных работников, которые
понимали бы, что великое дело рабочего класса — их кровное, историческое дело…
— Вы — проповедник якобы неоспоримых истин, — закричал бритый. Он говорил быстро, захлебываясь
словами, и Самгин
не мог
понять его, а Кутузов, отмахнувшись широкой ладонью, сказал...
Самгин
понимал, что говорит излишне много и что этого
не следует делать пред человеком, который, глядя на него искоса, прислушивается как бы
не к
словам, а к мыслям. Мысли у Самгина были обиженные, суетливы и бессвязны, ненадежные мысли. Но
слов он
не мог остановить, точно в нем, против его воли, говорил другой человек. И возникало опасение, что этот другой может рассказать правду о записке, о Митрофанове.
Самгин молчал. Да, политического руководства
не было, вождей — нет. Теперь, после жалобных
слов Брагина, он
понял, что чувство удовлетворения, испытанное им после демонстрации, именно тем и вызвано: вождей — нет, партии социалистов никакой роли
не играют в движении рабочих. Интеллигенты, участники демонстрации, — благодушные люди, которым литература привила с детства «любовь к народу». Вот кто они,
не больше.
— Всякий
понимает, что лучше быть извозчиком, а
не лошадью, — торопливо истекал он
словами, прижимаясь к Самгину. — Но — зачем же на оружие деньги собирать, вот —
не понимаю! С кем воевать, если разрешено соединение всех сословий?
Не по
словам, а по тону Самгин
понял, что этот человек знает, чего он хочет. Самгин решил возразить, поспорить и начал...
Она вспотела от возбуждения, бросилась на диван и, обмахивая лицо платком, закрыла глаза. Пошловатость ее
слов Самгин
понимал, в искренность ее возмущения
не верил, но слушал внимательно.
Клим остался с таким ощущением, точно он
не мог
понять, кипятком или холодной водой облили его? Шагая по комнате, он пытался свести все
слова, все крики Лютова к одной фразе. Это —
не удавалось, хотя
слова «удирай», «уезжай» звучали убедительнее всех других. Он встал у окна, прислонясь лбом к холодному стеклу. На улице было пустынно, только какая-то женщина, согнувшись, ходила по черному кругу на месте костра, собирая угли в корзинку.
Он
понимал, что говорит плохо и что
слова его
не доходят до нее.
Самгин ушел,
не сказав ни
слова, надеясь, что этим обидит ее или заставит
понять, что он — обижен. Он действительно обиделся на себя за то, что сыграл в этой странной сцене глупую роль.
— Нет, — сказал Самгин,
понимая, что говорит неправду, — мысли у него были обиженные и бежали прочь от ее
слов, но он чувствовал, что раздражение против нее исчезает и возражать против ее
слов —
не хочется, вероятно, потому, что слушать ее — интересней, чем спорить с нею. Он вспомнил, что Варвара, а за нею Макаров говорили нечто сродное с мыслями Зотовой о «временно обязанных революционерах». Вот это было неприятно, это как бы понижало значение речей Марины.
— Именно, — согласился Лютов, а Самгин
понял, что сказано им
не то, что он повторил
слова Степана Кутузова. Но все-таки продолжал...
— Послушай, — прервал ее Самгин и заговорил тихо, поспешно и очень заботливо выбирая
слова: — Ты женщина исключительно интересная, необыкновенная, — ты знаешь это. Я еще
не встречал человека, который возбуждал бы у меня такое напряженное желание
понять его…
Не сердись, но…
— Нимало
не сержусь, очень
понимаю, — заговорила она спокойно и как бы вслушиваясь в свои
слова. — В самом деле: здоровая баба живет без любовника — неестественно.
Не брезгует наживать деньги и говорит о примате духа. О революции рассуждает
не без скепсиса, однако — добродушно, — это уж совсем чертовщина!
— Вы ей
не говорите, что я был у вас и зачем. Мы с ней еще, может, как раз и сомкнемся в делах-то, — сказал он, отплывая к двери. Он исчез легко и бесшумно, как дым. Его последние
слова прозвучали очень неопределенно, можно было
понять их как угрозу и как приятельское предупреждение.
Он
понимал, что в этой пословице пропущено
слово «самому» и что она
не запрещает плевать в колодезь, из которого будут пить другие.