Неточные совпадения
Однако
не совсем обычное имя ребенка с
первых же дней жизни заметно подчеркнуло его.
— Каково? — победоносно осведомлялся Самгин у гостей и его смешное, круглое лицо ласково сияло. Гости, усмехаясь, хвалили Клима, но ему уже
не нравились такие демонстрации ума его, он сам находил ответы свои глупенькими.
Первый раз он дал их года два тому назад. Теперь он покорно и даже благосклонно подчинялся забаве, видя, что она приятна отцу, но уже чувствовал в ней что-то обидное, как будто он — игрушка: пожмут ее — пищит.
— Это я сказала, я
первая, а
не он!
Первые дни знакомства Клим думал, что Томилин полуслеп, он видит все вещи
не такими, каковы они есть, а крупнее или меньше, оттого он и прикасается к ним так осторожно, что было даже смешно видеть это.
Мальчик с
первых же уроков почувствовал, что старик
не верит в него, хочет поймать его на чем-то и высмеять.
— Ты что
не играешь? — наскакивал на Клима во время перемен Иван Дронов, раскаленный докрасна, сверкающий, счастливый. Он действительно шел в рядах
первых учеников класса и
первых шалунов всей гимназии, казалось, что он торопится сыграть все игры, от которых его оттолкнули Туробоев и Борис Варавка. Возвращаясь из гимназии с Климом и Дмитрием, он самоуверенно посвистывал, бесцеремонно высмеивая неудачи братьев, но нередко спрашивал Клима...
Клим слушал с напряженным интересом, ему было приятно видеть, что Макаров рисует себя бессильным и бесстыдным. Тревога Макарова была еще
не знакома Климу, хотя он, изредка, ночами, чувствуя смущающие запросы тела, задумывался о том, как разыграется его
первый роман, и уже знал, что героиня романа — Лидия.
— Зачем ты, Иван, даешь читать глупые книги? — заговорила Лидия. — Ты дал Любе Сомовой «Что делать?», но ведь это же глупый роман! Я пробовала читать его и —
не могла. Он весь
не стоит двух страниц «
Первой любви» Тургенева.
— Ты
не понял? — удивился тот и, открыв книгу, прочитал одну из
первых фраз предисловия автора...
—
Не тому вас учат, что вы должны знать. Отечествоведение — вот наука, которую следует преподавать с
первых же классов, если мы хотим быть нацией. Русь все еще
не нация, и боюсь, что ей придется взболтать себя еще раз так, как она была взболтана в начале семнадцатого столетия. Тогда мы будем нацией — вероятно.
Маргарита встретила его так, как будто он пришел
не в
первый, а в десятый раз. Когда он положил на стол коробку конфет, корзину пирожных и поставил бутылку портвейна, она спросила, лукаво улыбаясь...
Каждый раз после свидания с Ритой Климу хотелось уличить Дронова во лжи, но сделать это значило бы открыть связь со швейкой, а Клим понимал, что он
не может гордиться своим
первым романом. К тому же случилось нечто, глубоко поразившее его: однажды вечером Дронов бесцеремонно вошел в его комнату, устало сел и заговорил угрюмо...
Нехаева была неприятна. Сидела она изломанно скорчившись, от нее исходил одуряющий запах крепких духов. Можно было подумать, что тени в глазницах ее искусственны, так же как румянец на щеках и чрезмерная яркость губ. Начесанные на уши волосы делали ее лицо узким и острым, но Самгин уже
не находил эту девушку такой уродливой, какой она показалась с
первого взгляда. Ее глаза смотрели на людей грустно, и она как будто чувствовала себя серьезнее всех в этой комнате.
Университет ничем
не удивил и
не привлек Самгина. На вступительной лекции историка он вспомнил свой
первый день в гимназии. Большие сборища людей подавляли его, в толпе он внутренне сжимался и
не слышал своих мыслей; среди однообразно одетых и как бы однолицых студентов он почувствовал себя тоже обезличенным.
— Написал он сочинение «О третьем инстинкте»;
не знаю, в чем дело, но эпиграф подсмотрел: «
Не ищу утешений, а только истину». Послал рукопись какому-то профессору в Москву; тот ему ответил зелеными чернилами на
первом листе рукописи: «Ересь и нецензурно».
— Весьма зрело и очень интересно. Но ты забыл, что аз есмь купеческий сын. Это обязывает измерять и взвешивать со всей возможной точностью. Алина Марковна тоже
не лишена житейской мудрости. Она видит, что будущий спутник
первых шагов жизни ее подобен Адонису весьма отдаленно и даже — бесподобен. Но она знает и учла, что он — единственный наследник фирмы «Братья Лютовы. Пух и перо».
—
Первая скрипка в газете
не передовик, а — фельетонист…
— У нас есть варварская жадность к мысли, особенно — блестящей, это напоминает жадность дикарей к стеклянным бусам, — говорил Туробоев,
не взглянув на Лютова, рассматривая пальцы правой руки своей. — Я думаю, что только этим можно объяснить такие курьезы, как вольтерианцев-крепостников, дарвинистов — поповых детей, идеалистов из купечества
первой гильдии и марксистов этого же сословия.
— Это — дело бабье. Баба — от бога далеко, она ему — второй сорт.
Не ее первую-то бог сотворил…
Офицер настроен к молодежи очень благожелательно, но говорит: «Войдите в наше положение, ведь
не можем же мы воспитывать революционеров!» И напомнил мне, что в восемьдесят
первом году именно революционеры погубили конституцию.
— Как вы понимаете это? — выпытывала она, и всегда оказывалось, что Клим понимает
не так, как следовало бы, по ее мнению. Иногда она ставила вопросы как будто в тоне упрека.
Первый раз Клим почувствовал это, когда она спросила...
Клим выпил храбро, хотя с
первого же глотка почувствовал, что напиток отвратителен. Но он ни в чем
не хотел уступать этим людям, так неудачно выдумавшим себя, так раздражающе запутавшимся в мыслях и словах. Содрогаясь от жгучего вкусового ощущения, он мельком вторично подумал, что Макаров
не утерпит, расскажет Лидии, как он пьет, а Лидия должна будет почувствовать себя виноватой в этом. И пусть почувствует.
— Тоска, брат! Гляди: богоносец народ русский валом валит угощаться конфетками за счет царя. Умилительно. Конфетки сосать будут потомки ходового московского народа, того, который ходил за Болотниковым, за Отрепьевым, Тушинским вором, за Козьмой Мининым, потом пошел за Михайлой Романовым. Ходил за Степаном Разиным, за Пугачевым… и за Бонапартом готов был идти… Ходовой народ! Только за декабристами и за людями
Первого Марта
не пошел…
—
Не надо о покойниках, — попросил Лютов. И, глядя в окно, сказал: — Я вчера во сне Одиссея видел, каким он изображен на виньетке к
первому изданию «Илиады» Гнедича; распахал Одиссей песок и засевает его солью. У меня, Самгин, отец — солдат, под Севастополем воевал, во французов влюблен, «Илиаду» читает, похваливает: вот как в старину благородно воевали! Да…
«Верен себе, — подумал Клим. — И тут у него на
первом месте женщина, Людовика точно и
не было».
Это была
первая фраза, которую Клим услыхал из уст Радеева. Она тем более удивила его, что была сказана как-то так странно, что совсем
не сливалась с плотной, солидной фигуркой мельника и его тугим, крепким лицом воскового или, вернее, медового цвета. Голосок у него был бескрасочный, слабый, говорил он на о, с некоторой натугой, как говорят после длительной болезни.
Да, это именно он отсеял и выставил вперед лучших своих, и хорошо, что все другие люди, щеголеватее одетые, но более мелкие,
не столь видные, покорно встали за спиной людей труда, уступив им
первое место.
Я ведь пребываю поклонником сих двух поэтов истории, а особенно —
первого, ибо никто, как он,
не понимал столь сердечно, что Россия нуждается во внимательном благорасположении, а человеки — в милосердии.
Две-три беседы с Козловым
не дали Климу ничего нового, но очень укрепили то, чем Козлов насытил его в
первое посещение. Клим услышал еще несколько анекдотов о предводителях дворянства, о богатых купцах, о самодурстве и озорстве.
«Мастеровой революции — это скромно. Может быть, он и неумный, но — честный. Если вы
не способны жить, как я, — отойдите в сторону, сказал он. Хорошо сказал о революционерах от скуки и прочих. Такие особенно заслуживают, чтоб на них крикнули: да что вы озорничаете? Николай
Первый крикнул это из пушек, жестоко, но — это самозащита. Каждый человек имеет право на самозащиту. Козлов — прав…»
Профессоров Самгин слушал с той же скукой, как учителей в гимназии. Дома, в одной из чистеньких и удобно обставленных меблированных комнат Фелицаты Паульсен, пышной дамы лет сорока, Самгин записывал свои мысли и впечатления мелким, но четким почерком на листы синеватой почтовой бумаги и складывал их в портфель, подарок Нехаевой.
Не озаглавив свои заметки, он красиво, рондом, написал на
первом их листе...
Он встретил ее в
первый же месяц жизни в Москве, и, хотя эта девица была
не симпатична ему, он был приятно удивлен радостью, которую она обнаружила, столкнувшись с ним в фойе театра.
Был он избалован, кокетлив, но памятью своей
не гордился, а сведения сообщал снисходительным и равнодушным тоном
первого ученика гимназии, который, кончив учиться, желал бы забыть все, чему его научили.
— Вы все еще продолжаете чувствовать себя на
первом курсе, горячитесь и забегаете вперед. Думать нужно
не о революции, а о ряде реформ, которые сделали бы людей более работоспособными и культурными.
—
Первый раз, — ответил тот,
не поднимая головы от тарелки, и спросил с набитым ртом: — Так
не понимаете, почему некоторых субъектов тянет к марксизму?
— Да, — тут многое от церкви, по вопросу об отношении полов все вообще мужчины мыслят более или менее церковно. Автор — умный враг и — прав, когда он говорит о «
не тяжелом, но губительном господстве женщины». Я думаю, у нас он
первый так решительно и верно указал, что женщина бессознательно чувствует свое господство, свое центральное место в мире. Но сказать, что именно она является первопричиной и возбудителем культуры, он, конечно,
не мог.
— Знаешь, я с
первых дней знакомства с ним чувствовала, что ничего хорошего для меня в этом
не будет. Как все неудачно у меня, Клим, — сказала она, вопросительно и с удивлением глядя на него. — Очень ушибло меня это. Спасибо Лиде, что вызвала меня к себе, а то бы я…
— Уже в конце
первого месяца он вошел ко мне в нижнем белье, с сигарой в зубах. Я сказала, что
не терплю сигар. «Разве?» — удивился он, но сигару
не бросил. С этого и началось.
Первый день прошел довольно быстро, второй оказался длиннее, но короче третьего, и так, нарушая законы движения земли вокруг солнца, дни становились все длиннее, каждый день усиливал бессмысленную скуку, обнажал пустоту в душе и, в пустоте, — обиду, которая хотя и возрастала день ото дня, но побороть скуку
не могла.
—
Не похоже, — сказал он. И, бесцеремонно, ожившими глазами разглядывая Клима, повторил с ударением на
первом слове: — Совсем
не похоже.
— Но, знаете, я — довольна; убедилась, что сцена —
не для меня. Таланта у меня нет. Я поняла это с
первой же пьесы, как только вышла на сцену. И как-то неловко изображать в Костроме горести глупых купчих Островского, героинь Шпажинского, французских дам и девиц.
— Хотя — сознаюсь: на
первых двух допросах боялась я, что при обыске они нашли один адрес. А в общем я ждала, что все это будет как-то серьезнее, умнее. Он мне говорит: «Вот вы Лассаля читаете». — «А вы, спрашиваю,
не читали?» — «Я, говорит, эти вещи читаю по обязанности службы, а вам, девушке, — зачем?» Так и сказал.
—
Не знаю, — ответила Варвара, глядя в лицо его, — Она, почти с
первого слова, начала об этом…
Змиев доказывал, что социализм победит только путем медленного просачивания в существующий строй, часто напоминал о своем личном знакомстве с Мильераном и восхищался мужеством, с которым тот
первый указал, что социализм учение
не революционное, а реформаторское.
Варвара нашла уже, что Митрофанов
не так забавен, каким показался в
первый его визит; Клим сказал ей...
— Уже один раз испортили игру, дураки, — говорил он, отпирая замок обшитой кожею корзины. — Если б
не это чертово
Первое марта, мы бы теперь держали Европу за рога…
Самгин тоже опрокинулся на стол, до боли крепко опираясь грудью о край его.
Первый раз за всю жизнь он говорил совершенно искренно с человеком и с самим собою. Каким-то кусочком мозга он понимал, что отказывается от какой-то части себя, но это облегчало, подавляя темное, пугавшее его чувство. Он говорил чужими, книжными словами, и самолюбие его
не смущалось этим...
—
Не беспокойтесь, — подтвердил Иван Петрович. — Ни к чему другому
не имею касательства. Да если бы даже имел, и тогда — ваш слуга! Потому что вы и супруга ваша для меня —
первые люди, которые…
— Странно они осматривали все, — снова заговорила Татьяна, уже с оттенком недоумения, — точно
первый раз видят Кремль, а ведь, конечно, многие, если
не все, бывали в нем пасхальными ночами.
— Во-первых — я говорил
не о рабочих, а о мещанах, обывателях…