Неточные совпадения
И всегда нужно что-нибудь выдумывать,
иначе никто из взрослых
не будет замечать тебя и будешь жить так, как будто тебя нет или как будто ты
не Клим, а Дмитрий.
Клим согласно кивнул головою, ему очень понравились слова матери. Он признавал, что Макаров, Дронов и еще некоторые гимназисты умнее его на словах, но сам был уверен, что он умнее их
не на словах, а как-то
иначе, солиднее, глубже.
— Ванька, в сущности, добрая душа, а грубит только потому, что
не смеет говорить
иначе, боится, что глупо будет. Грубость у него — признак ремесла, как дурацкий шлем пожарного.
«Конечно, я больше
не позволю себе этого с ней». — Но через минуту решил
иначе: «Скажу, чтоб она уже
не смела с Дроновым…»
— В университете учатся немцы, поляки, евреи, а из русских только дети попов. Все остальные россияне
не учатся, а увлекаются поэзией безотчетных поступков. И страдают внезапными припадками испанской гордости. Еще вчера парня тятенька за волосы драл, а сегодня парень считает небрежный ответ или косой взгляд профессора поводом для дуэли. Конечно, столь задорное поведение можно счесть за необъяснимо быстрый рост личности, но я склонен думать
иначе.
Клим
не мог представить его
иначе, как у рояля, прикованным к нему, точно каторжник к тачке, которую он
не может сдвинуть с места. Ковыряя пальцами двуцветные кости клавиатуры, он извлекал из черного сооружения негромкие ноты, необыкновенные аккорды и, склонив набок голову, глубоко спрятанную в плечи, скосив глаза, присматривался к звукам. Говорил он мало и только на две темы: с таинственным видом и тихим восторгом о китайской гамме и жалобно, с огорчением о несовершенстве европейского уха.
Он был крепко, органически убежден, что ошибаются и те и другие, он
не мог думать
иначе, но
не усваивал, для которой группы наиболее обязателен закон постепенного и мирного развития жизни.
Оно —
не в том, что говорит Лидия, оно прячется за словами и повелительно требует, чтоб Клим Самгин стал другим человеком,
иначе думал, говорил, — требует какой-то необыкновенной откровенности.
— Я тоже чувствую, что это нелепо, но другого тона
не могу найти. Мне кажется: если заговоришь с ним как-то
иначе, он посадит меня на колени себе, обнимет и начнет допрашивать: вы — что такое?
— Но — это потому, что мы народ метафизический. У нас в каждом земском статистике Пифагор спрятан, и статистик наш воспринимает Маркса как Сведенборга или Якова Беме. И науку мы
не можем понимать
иначе как метафизику, — для меня, например, математика суть мистика цифр, а проще — колдовство.
— Это — моя догадка,
иначе я
не могу понять, — нетерпеливо ответил Макаров, а Туробоев встал и, прислушиваясь к чему-то, сказал тихонько...
—
Не злись, — сказала Лидия, задумчиво глядя в окно. — Маракуев — прав: чтоб жить — нужны герои. Это понимает даже Константин, недавно он сказал: «Ничто
не кристаллизуется
иначе, как на основе кристалла». Значит, даже соль нуждается в герое.
— Простоты, — отвечал Самгин,
не умея ответить
иначе.
Это —
не тот город, о котором сквозь зубы говорит Иван Дронов, старается смешно писать Робинзон и пренебрежительно рассказывают люди, раздраженные неутоленным честолюбием, а может быть, так или
иначе, обиженные действительностью, неблагожелательной им. Но на сей раз Клим подумал об этих людях без раздражения, понимая, что ведь они тоже действительность, которую так благосклонно оправдывал чистенький историк.
— Оторвана? — повторил Иноков, сел на стул и, сунув шляпу в колени себе, провел ладонью по лицу. — Ну вот, я так и думал, что тут случилась какая-то ерунда.
Иначе, конечно, вы
не стали бы читать. Стихи у вас?
— Неплохо было затеяно, — сказал Иноков и толкнул его локтем. — Нет, серьезно; я верю, что люди будут творить чудеса,
иначе — жизнь ни гроша
не стоит и все надобно послать к черту! Все эти домики, фонарики, тумбочки…
— Прошу
не шутить, — посоветовал жандарм, дергая ногою, — репеек его шпоры задел за ковер под креслом, Климу захотелось сказать об этом офицеру, но он промолчал, опасаясь, что Иноков поймет вежливость как угодливость. Клим подумал, что, если б Инокова
не было, он вел бы себя как-то
иначе. Иноков вообще стеснял, даже возникало опасение, что грубоватые его шуточки могут как-то осложнить происходящее.
— Согласитесь, что
не в наших интересах раздражать молодежь, да и вообще интеллигентный человек — дорог нам. Революционеры смотрят
иначе: для них человек — ничто, если он
не член партии.
Учился он автоматически, без увлечения, уже сознавая, что сделал ошибку, избрав юридический факультет. Он
не представлял себя адвокатом, произносящим речи в защиту убийц, поджигателей, мошенников. У него вообще
не было позыва к оправданию людей, которых он видел выдуманными, двуличными и так или
иначе мешавшими жить ему, человеку своеобразного духовного строя и даже как бы другой расы.
«Те же слова, но —
иначе произнесены. И — только. Слова
не могут ничего изменить».
— Позвольте, я
не согласен! — заявил о себе человек в сером костюме и в очках на татарском лице. — Прыжок из царства необходимости в царство свободы должен быть сделан,
иначе — Ваал пожрет нас. Мы должны переродиться из подневольных людей в свободных работников…
Он чувствовал, что спрашивает неприязненно и грубо, но
иначе не мог.
«Страшный человек», — думал Самгин, снова стоя у окна и прислушиваясь. В стекла точно невидимой подушкой били. Он совершенно твердо знал, что в этот час тысячи людей стоят так же, как он, у окошек и слушают, ждут конца.
Иначе не может быть. Стоят и ждут. В доме долгое время было непривычно тихо. Дом как будто пошатывался от мягких толчков воздуха, а на крыше точно снег шуршал, как шуршит он весною, подтаяв и скатываясь по железу.
«Бред какой», — подумал Самгин, видя лицо Захария, как маленькое, бесформенное и мутное пятно в темноте, и представляя, что лицо это должно быть искажено страхом. Именно — страхом, — Самгин чувствовал, что
иначе не может быть. А в темноте шевелились, падали бредовые слова...
Он слышал: террористы убили в Петербурге полковника Мина, укротителя Московского восстания, в Интерлакене стреляли в какого-то немца, приняв его за министра Дурново, военно-полевой суд
не сокращает количества революционных выступлений анархистов, — женщина в желтом неутомимо и назойливо кричала, — но все, о чем кричала она, произошло в прошлом, при другом Самгине. Тот, вероятно, отнесся бы ко всем этим фактам
иначе, а вот этот окончательно
не мог думать ни о чем, кроме себя и Марины.
— Ты «Размышления Якова Тобольского»,
иначе — Уральца,
не читал? Помнишь, — рукопись, которую в Самаре купил.
Не читал? Ну — конечно. Возьми, прочитай! Сам-то Уралец размышляет плохо, но он изложил учение Татариновой, — была такая монтанка, основательница секты купидонов…
Мысль всегда догматизирует,
иначе она —
не может.
Но — чтобы в дела мои
не лезли
иначе, как словесно!
— К тому же, подлинная-то искренность — цинична всегда,
иначе как раз и быть
не может, ведь человек-то — дрянцо, фальшивец, тем живет, что сам себе словесно приятные фокусы показывает, несчастное чадо.
—
Иначе —
не стоит, — сухо сказал Самгин.
— Ты представь себя при социализме, Борис, — что ты будешь делать, ты? — говорил студент. — Пойми: человек
не способен действовать
иначе, как руководясь интересами своего я.
— Возвращаясь к Толстому — добавлю: он учил думать, если можно назвать учением его мысли вслух о себе самом. Но он никогда
не учил жить,
не учил этому даже и в так называемых произведениях художественных, в словесной игре, именуемой искусством… Высшее искусство — это искусство жить в благолепии единства плоти и духа.
Не отрывай чувства от ума,
иначе жизнь твоя превратится в цепь неосмысленных случайностей и — погибнешь!
— А — как же
иначе? Вон они там о марксизме рассуждают, а спросите их, как баба живет?
Не знают этого. Книжники. Фарисеи.
Он целовал ее, когда хотел, но никогда
не слышал от нее суждений о политике
иначе как в форме анекдота или сплетни.