Неточные совпадения
Он хотел зажечь лампу, встать, посмотреть на себя в зеркало, но думы о Дронове связывали, угрожая какими-то неприятностями. Однако Клим без особенных усилий подавил эти думы, напомнив себе о Макарове, его угрюмых тревогах, о ничтожных «Триумфах женщин», «рудиментарном чувстве» и прочей смешной ерунде, которой жил этот человек.
Нет сомнения — Макаров все это выдумал для самоукрашения, и, наверное, он втайне развратничает больше других.
Уж если он пьет, так должен и развратничать, это ясно.
Подходя к дому, Клим Самгин
уже успел убедить себя, что опыт с Нехаевой кончен, пружина, действующая в ней, — болезнь. И
нет смысла слушать ее истерические речи, вызванные страхом смерти.
— Я
уже говорил тебе —
нет.
— «Одних
уж нет, а те далече» от действительности, — ответил Туробоев, впервые за все время спора усмехнувшись.
—
Уж теперь ведь в сома-то вы не поверите,
нет? Не для сомов эта речушка, милый вы человек…
—
Нет, — сказал Клим и, сняв очки, протирая стекла, наклонил голову. Он знал, что лицо у него злое, и ему не хотелось, чтоб мать видела это. Он чувствовал себя обманутым, обокраденным. Обманывали его все: наемная Маргарита, чахоточная Нехаева, обманывает и Лидия, представляясь не той, какова она на самом деле, наконец обманула и Спивак, он
уже не может думать о ней так хорошо, как думал за час перед этим.
— Трудное его ученое занятие! Какие тысячи слов надобно знать!
Уж он их выписывает, выписывает изо всех книг, а книгам-то — счета
нет!
—
Нет,
уж — извините! В Нижнем Новгороде, в селе Подновье, огурчики солят лучше, чем в Нежине!
— Не знал, так — не говорил бы. И — не перебивай. Ежели все вы тут станете меня учить, это будет дело пустяковое. Смешное. Вас — много, а ученик — один.
Нет,
уж вы, лучше, учитесь, а учить буду — я.
Глаза его
уже не показались Климу такими огромными, как вчера,
нет, это довольно обыкновенные, жидкие и мутные глаза пожилого пьяницы.
— Это было даже и не страшно, а — больше. Это — как умирать. Наверное — так чувствуют в последнюю минуту жизни, когда
уже нет боли, а — падение. Полет в неизвестное, в непонятное.
— А университет? Тебе
уже пора ехать в Москву…
Нет, как это странно вышло у меня! Говорю тебе — я была уверена…
— Он много верного знает, Томилин. Например — о гуманизме. У людей
нет никакого основания быть добрыми, никакого, кроме страха. А жена его — бессмысленно добра… как пьяная. Хоть он
уже научил ее не верить в бога. В сорок-то шесть лет.
«Ребячливо думаю я, — предостерег он сам себя. — Книжно», — поправился он и затем подумал, что, прожив
уже двадцать пять лет, он никогда не испытывал нужды решить вопрос: есть бог или —
нет? И бабушка и поп в гимназии, изображая бога законодателем морали, низвели его на степень скучного подобия самих себя. А бог должен быть или непонятен и страшен, или так прекрасен, чтоб можно было внеразумно восхищаться им.
Нет, он, конечно, пойдет к Прейсу и покажет там, что он
уже перерос возраст ученика и у него есть своя правда, — правда человека, который хочет и может быть независимым.
— Среди своих друзей, — продолжала она неторопливыми словами, — он поставил меня так, что один из них, нефтяник, богач, предложил мне ехать с ним в Париж. Я тогда еще дурой ходила и не сразу обиделась на него, но потом жалуюсь Игорю. Пожал плечами. «Ну, что ж, — говорит. — Хам. Они тут все хамье». И — утешил: «В Париж, говорит, ты со мной поедешь, когда я остаток земли продам». Я еще поплакала. А потом — глаза стало жалко.
Нет, думаю, лучше
уж пускай другие плачут!
«Об отце она говорит, как будто его
уже нет», — отметил Клим, а она, оспаривая кого-то, настойчиво продолжала, пристукивая ногою; Клим слышал, что стучит она плюсной, не поднимая пятку.
— Тоже вот и Любаша:
уж как ей хочется, чтобы всем было хорошо, что
уж я не знаю как! Опять дома не ночевала, а намедни, прихожу я утром, будить ее — сидит в кресле, спит, один башмак снят, а другой и снять не успела, как сон ее свалил. Люди к ней так и ходят, так и ходят, а женишка-то все
нет да
нет! Вчуже обидно, право: девушка сочная, как лимончик…
И не одну сотню раз Клим Самгин видел, как вдали, над зубчатой стеной елового леса краснеет солнце, тоже как будто усталое, видел облака, спрессованные в такую непроницаемо плотную массу цвета кровельного железа, что можно было думать: за нею
уж ничего
нет, кроме «черного холода вселенской тьмы», о котором с таким ужасом говорила Серафима Нехаева.
—
Нет! — сказала она, тоже улыбаясь, прикрыв нижнюю часть лица книгой так, что Самгин видел только глаза ее, очень блестевшие. Сидела она в такой напряженной позе, как будто
уже решила встать.
—
Нет, — повторила Варвара. Самгин подумал: «Спрашивает она или протестует?» За спиной его гремели тарелки, ножи, сотрясала пол тяжелая поступь Анфимьевны, но он
уже не чувствовал аппетита. Он говорил не торопясь, складывая слова, точно каменщик кирпичи, любуясь, как плотно ложатся они одно к другому.
— Я понимаю: ты — умный, тебя раздражает, что я не умею рассказывать. Но — не могу я!
Нет же таких слов! Мне теперь кажется, что я видела этот сон не один раз, а — часто. Еще до рождения видела, — сказала она,
уже улыбаясь. — Даже — до потопа!
И начинаешь думать, что
уж нет человека без фокуса, от каждого ждешь, что вот-вот и — встанет он вверх ногами.
— Это — безразлично: он будет нападать, другие — защищать — это не допускается! Что-с?
Нет, я не глуп. Полемика? Знаю-с. Полемика — та же политика!
Нет,
уж извините! Если б не было политики — о чем же спорить? Прошу…
Он снова начал о том, как тяжело ему в городе. Над полем, сжимая его,
уже густел синий сумрак, город покрывали огненные облака, звучал благовест ко всенощной. Самгин, сняв очки, протирал их, хотя они в этом не нуждались, и видел пред собою простую, покорную, нежную женщину. «Какой ты не русский, — печально говорит она, прижимаясь к нему. — Мечты
нет у тебя, лирики
нет, все рассуждаешь».
—
Нет,
уж это вы отложите на вчера, — протестующе заговорил адвокат. — Эти ваши рабочие устроили в Петербурге какой-то парламент да и здесь хотят того же. Если нам дорога конституция…
— Должно быть, схулиганил кто-нибудь, — виновато сказал Митрофанов. — А может, захворал.
Нет, — тихонько ответил он на осторожный вопрос Самгина, — прежним делом не занимаюсь. Знаете, — пред лицом свободы как-то
уж недостойно мелких жуликов ловить. Праздник, и все лишнее забыть хочется, как в прощеное воскресенье. Притом я попал в подозрение благонадежности, меня, конечно, признали недопустимым…
— А ты — плохо видишь, очки мешают! И ведь
уже поверил, сукин сын, что он — вождь!
Нет, это… замечательно! Может командовать, бить может всякого, — а?
Нет, это действует стихия сверхчеловеческая: заразив людей безумием разрушения, она
уже издевается над ними.
— Ну,
уж —
нет! Это — наша баррикада, мы не уйдем! Ишь вы какие!
Он посмотрел на нее через плечо, —
нет, она трезва, омытые слезами глаза ее сверкают ясно, а слова звучат
уже твердо.
— Я понимаю тебя. Жить вместе —
уже нет смысла. И вообще я не могла бы жить в провинции, я так крепко срослась с Москвой! А теперь, когда она пережила такую трагедию, — она еще ближе мне.
—
Нет,
уже это, что же
уж! — быстро и пронзительно закричал рябой. — Помилуйте, — зачем же дразнить людей — и беспокоить? И — все неверно, потому что — не может быть этого! Для войны требуются ружья-с, а в деревне ружей — нет-с!
Сейчас
уже половина третьего, а ее все еще
нет. Но как раз в эту минуту слуга, приоткрыв дверь, сказал...
— Валентин! Велел бы двор-то подмести, что за безобразие! Муромская жалуется на тебя: глаз не кажешь. Что-о? Скажите, пожалуйста!
Нет,
уж ты, прошу, без капризов. Да, да!.. Своим умом? Ты? Ох, не шути…
—
Нет, я о себе. Сокрушительных размышлений книжка, — снова и тяжелее вздохнул Захарий. — С ума сводит. Там говорится, что время есть бог и творит для нас или противу нас чудеса. Кто есть бог, этого я
уж не понимаю и, должно быть, никогда не пойму, а вот — как же это, время — бог и, может быть, чудеса-то творит против нас? Выходит, что бог — против нас, — зачем же?
—
Нет, как хотите, но я бы не мог жить здесь! — Он тыкал тросточкой вниз на оголенные поля в черных полосах
уже вспаханной земли, на избы по берегам мутной реки, запутанной в кустарнике.
— Жулик, — сказала она, кушая мармелад. — Это я не о философе, а о том, кто писал отчет. Помнишь: на Дуняшином концерте щеголь ораторствовал, сынок уездного предводителя дворянства? Это — он. Перекрасился октябристом. Газету они покупают, кажется,
уже и купили. У либералов денег
нет. Теперь столыпинскую философию проповедовать будут: «Сначала — успокоение, потом — реформы».
Особенно видны были Варавка и Кутузов, о котором давно
уже следовало бы забыть, Лютов и Марина —
нет ли в них чего-то сродного?
— Собаки, негры, — жаль, чертей
нет, а то бы и чертей возили, — сказал Бердников и засмеялся своим странным, фыркающим смехом. — Некоторые изображают себя страшными, ну, а за страх как раз надобно прибавить. Тут в этом деле пущена такая либертэ, что
уже моралитэ — места нету!
—
Нет, бывало и весело. Художник был славный человечек, теперь он
уже — в знаменитых. А писатель — дрянцо, самолюбивый, завистливый. Он тоже — известность. Пишет сладенькие рассказики про скучных людей, про людей, которые веруют в бога. Притворяется, что и сам тоже верует.
— Хлам? — Дронов почесал висок. —
Нет, не хлам, потому что читается тысячами людей. Я ведь, как будущий книготорговец, должен изучать товар, я просматриваю все, что издается — по беллетристике, поэзии, критике, то есть все, что откровенно выбалтывает настроения и намерения людей. Я
уже числюсь в знатоках книги, меня Сытин охаживает, и вообще — замечен!
—
Нет,
уж о смерти, пожалуйста, не надо, — строго заявила Тося, — Дронов поддержал ее...
— Охладили
уже. Любила одного, а живу — с третьим. Вот вы сказали — «Любовь и голод правят миром»,
нет, голод и любовью правит. Всякие романы есть, а о нищих романа не написано…
— Спасибо. О Толстом я говорила
уже четыре раза, не считая бесед по телефону. Дорогой Клим Иванович — в доме
нет денег и довольно много мелких неоплаченных счетов. Нельзя ли поскорее получить гонорар за дело, выигранное вами?
—
Уже напились, — решила Елена. —
Нет, я не могу здесь — душно! Я хочу на воздух, на острова, — капризно заявила она.
—
Уж они знают — как. В карты играете?
Нет. Это — хорошо. А то вчера какой-то болван три вагона досок проиграл: привез в подарок «Красному Кресту», для гробов, и — проиграл…
— Начали воевать — рубль стоил 80 копеек на золото, а сейчас
уже 62 и обнаруживает тенденцию опуститься до полтинника. Конечно, «
нет худа без добра», дешевый рубль тоже способен благотворно отразиться… но все-таки, знаете… Финансовая политика нашего министерства… не отличается особенной мудростью. Роль частных банков слишком стеснялась.
—
Нет,
уже кончать буду я… то есть не — я, а рабочий класс, — еще более громко и решительно заявил рыжеватый и, как бы отталкиваясь от людей, которые окружали его, стал подвигаться к хозяину, говоря...